Элоиза Джеймс - Когда герцог вернется

— Постелите постель в гостиной, — сказал он. — Хонейдью, полагаю, вы сможете найти для этого что-то подходящее?

Симеон почувствовал, что его слова не по нраву Хонейдью, поэтому он просто ушел. Печальные настанут времена, если он начнет побаиваться собственного дворецкого.

Гор-Хаус, Кенсингтон Лондонская резиденция герцога Бомона 3 марта 1784 года

Джемма невидящим взглядом посмотрела в зеркало над своим туалетным столиком, расправила лежащий перед ней смятый листок бумаги и снова прочла записку.

Ничего не изменилось — слова были теми же, что и минуту назад. Его светлость герцог Бомон передавал герцогине поклон, извинялся за то, что письмо написано его секретарем, и сообщал, что не сможет увидеться с ней сегодня. Похоже, и завтра он будет так же занят. «Прими мои сожаления» и проч. Подписано мистером Каннингемом, секретарем Элайджи.

Элайджа еще никогда так не поступал — никогда не просил секретаря писать за него, если они находились в одном доме. Послание было доставлено вместе с запиской от ее родственницы, леди Каслмэн, словно собственный муж герцогини был всего лишь одним из ее знакомых.

Он ушел. Элайджа вернулся в свой кабинет в «Судебных иннах».

Без сомнения, он ее неправильно понял.

Не видеть его — настоящая пытка. Джемма только что вернулась с завтрака, но Элайджи уже не было. А ведь она извела горничную, примеряя два утренних платья. Выбрав наконец подходящее, она вышла в нем в столовую — такая же элегантная и свежая, как обычно. И все эти старания лишь для того, чтобы ей сообщили, что его светлость воздержался от завтрака.

Само собой, Джемма изобразила полнейшее равнодушие. Может ли быть что-то более унизительное, чем выставлять напоказ свою жизнь перед слугами, которые не только наблюдательны, но и умны? Временами Джемме казалось, что она играет в какой-то пьесе и из-за этого разучилась притворяться. Ясное дело, Бриджит, ее горничная, что-то подозревает. Да похоже, и ее дворецкий Фаул — тоже.

Унизительно искать внимания собственного мужа. Млеть от его взглядов и прикосновений, а потом переживать, когда он внезапно отворачивается от нее.

Возможно, у Элайджи опять свидание с любовницей, сказала себе Джемма. Сказала лишь для того, чтобы проверить, какую боль причиняют ей эти слова. Однако сейчас она верила в существование у него любовницы не больше, чем в ту пору, когда она еще не сбежала в Париж. Она бы никогда и ни за что не подумала, что у Элайджи может быть любовница. Джемма даже представить себе не могла, что, встав с ее постели, он отправляется на встречу с другой женщиной в свой кабинет.

Даже теперь…

Даже теперь она не могла в это поверить.

Джемма безучастно смотрелась в зеркало. Может, как ей кажется, она слишком красива для того, чтобы быть обманутой? Единственным человеком, который, так сказать, водил ее вокруг пальца, был ее собственный муж. Возможно, причина этого кроется в том, что и единственным человеком, который оставался к ней равнодушен, тоже был Элайджа.

На мгновение перед ее внутренним взором мелькнуло лицо Вильерса. Месть совсем рядом, вот она, под рукой. Она может пойти к Вильерсу. И спустя несколько часов всему Лондону станет известно об их первом появлении на публике.

Элайджа будет унижен, но так ему и надо!

Но, даже представляя это, Джемма понимала, что не в состоянии сделать этого. И не сделает! Вильерс не пешка, он — мужчина. Опасный мужчина: красивый, остроумный. И его так легко полюбить! Вот в чем опасность — в том факте, что она может влюбиться в него.

И тогда их браку с Элайджей действительно придет конец.

Каким-то образом Джемма внутри себя никогда не считала его законченным — ни тогда, когда она уехала во Францию, а Элайджа не последовал за ней, ни тогда, когда она впервые оказалась в постели с другим мужчиной. Даже тогда, когда она мучила себя, вспоминая, как Элайджа объяснялся в любви своей любовнице.

Он никогда не говорил о любви ей, Джемме, его жене. Да одного этого достаточно для того, чтобы считать, что их браку конец, разве не так?

Невидимые связующие их нити ослабли, пока она жила во Франции без него.

Однако эти нити так и не оборвались.

И вот теперь все воспоминания ожили. Она вспомнила их свадьбу, первую брачную ночь, когда она была неуклюжей, а он — задумчивым. Хотя, возможно (так стало ей казаться уже сейчас, когда Джемма вспоминала об этом), он ждал. Элайджа ведь был влюблен в другую женщину. И все же…

Есть что-то особое в том, как супруги мыслят, говорят. Эта интимность, связывающая их, сохраняется даже тогда, когда брак оказывается под угрозой — примерно как их брак.

Наверное, это можно назвать любовью. Только странно скрытной, незаслуженной. Элайджа не сделал ничего, чтобы заслужить ее любовь, но, по ее мнению, и он тоже не давал ей любви. Правда, в последнее время Джемме казалось, что она увидела какую-то нежность в его взгляде, к которой примешивалась тоска, но…

Каким-то образом она отдала ему всю любовь до своего бегства в Париж, и ее нельзя было забрать назад, как Джемма ни старалась.

Как бы Элайджа ни противился этой любви.

Возможно… возможно, она делает из мухи слона. Элайджа так много работает. Он всегда очень много работал, а потому и потерял в прошлом году сознание в палате лордов.

Может, стоит напомнить ему, что жизнь — это не только работа. Она могла бы…

Но при мысли о том, что она пойдет в его кабинет в «Судебных иннах», Джемме становилось не по себе. Она до сих пор помнила волосы его любовницы, рассыпавшиеся по поверхности стола. Без сомнения, этот письменный стол стоит на прежнем месте. Это был большой дубовый стол, достаточно устойчивый для того, чтобы выдержать вес крупной женщины.

Стол даже не поскрипывал, хотя Элайджа наверняка старался вовсю.

Все это было так давно, но память Джеммы сохранила каждую деталь.

Она не может пойти туда. Что, если она придет и увидит там следы пребывания его нынешней любовницы, если, конечно, она у Элайджи есть?

Разве он сказал ей, что сейчас у него нет любовницы?

Джемма была не в состоянии припомнить этой важной детали.

Джемма встала, и письмо упало на ковер. Она не из тех женщин, сказала себе Джемма, которые ноют и заламывают руки. Она — женщина, которая…

Которая идет и берет мужчину, если ей хочется.

Она больше не глупая девчонка. И если ей хочется увидеть своего мужа, она это сделает. Разумеется, сначала она велит клеркам объявить о ее приходе, так что если он будет в это время развлекаться с любовницей, то у него появится шанс выпроводить ее через заднюю дверь.

Ей нужно придумать причину для визита.

Джемма безуспешно пыталась сочинить что-нибудь важное. Что заставило ее прийти к нему на службу? Зачем любая жена могла бы заглянуть к мужу? Лишь для того, чтобы сообщить о внезапном изменении планов. Например, если она вздумала неожиданно уехать на несколько дней из Лондона за город. Например, она может поехать в их загородный дом, чтобы проверить, как идет ремонт в северном крыле.

Тут ей на глаза попалось упавшее на пол письмо, и Джемму осенило: она знает, куда поехать. Ее невестка Роберта прислала ей чудесное письмо, в котором очень забавно описала, как ее отец готовится вступить в брак с женщиной, с которой он познакомился на ярмарке Бартоломью. Должно быть, это нехорошо, но, кажется, эта особа зарабатывает деньги тем, что, нацепив на себя рыбий хвост, читает стихи, а ведь отец Роберты маркиз.

Само собой, она просто обязана поехать к мужу на службу и рассказать ему, что маркиз Уортон и Малмесбери отдал сердце русалке, а потому ей необходимо как можно скорее нанести Роберте визит и своими глазами увидеть эту русалку. Возможно, ей удастся заставить Элайджу пригласить ее на обед или на прогулку в парк.

Выглянув в окно, Джемма увидела, что идет дождь.

Поездка под дождем.

Нет. Она не может уехать из Лондона, не поцеловав мужа еще раз.

Печально, но это правда.

За последние девять лет муж лишь дважды поцеловал ее, а она целовала его всего раз. Глупо молить мужа о поцелуях, однако она так ценила воспоминания о них.

Ну вот. Все решено. Она прикажет Бриджит подготовиться к короткому путешествию, а сама тем временем поедет к Элайдже на службу. Если его там нет, она подождет. А когда он наконец приедет, она поцелует его на прощание.

Улыбка на ее губах была приправлена радостью, однако Джемма занервничала, взглянув на свое отражение в зеркале.

Когда все это произошло?

Когда…

Она отвернулась. Человеческое сердце непостижимо — так часто говорила ее мать.

Вдовий дом 3 марта 1784 года

По-прежнему лил дождь. Сидя перед окном, Исидора наблюдала за тем, как капли стекают по шипам вьющейся дикой розы, обвивающей ее окно. Она вполне проживет и не будучи герцогиней. Хотя, честно говоря, эта мысль была ей неприятна. Ведь уже много лет она считала себя герцогиней, хоть и называлась леди Дель Фино.

Но, в конце концов, кто такая герцогиня?

Это всего лишь титул. А Симеон — всего лишь единственный человек, к которому она позволила себе почувствовать желание. Между тем вокруг полно мужчин, которые так и ждут, когда она их найдет. Она может попросить поверенного распространить сообщение об аннулировании их брака, поехать в Лондон и начать флиртовать с каждым встречным.

Исидора чувствовала себя несчастной, как дождевые капли.

Когда пришла Люсиль, возбужденная последними событиями в опустевшем доме, Исидора оделась, не промолвив и нескольких слов. К чему ей соблазнять Симеона, как она задумала? Можно не сомневаться: более неудачного поступка для начала семейной жизни не придумаешь.

Исидора отказалась от изящного платья, которое предложила ей горничная, и указала на сине-черное, украшенное веточками черной смородины. Простое платье, скромное. В нем она ходила в церковь.

Когда Исидора вышла наконец из комнаты, Козуэй сидел за письменным столом в гостиной. Перед ним лежала кипа бумаг. Исидора почувствовала раздражение за то, что он так хорош, сдержан… и так не любит ее.

Впрочем, это не его вина.

— Надеюсь, ты простишь меня, но я бы хотел поесть вместе с тобой, — сказал Симеон. — Стражники мертвых уже должны были проникнуть в выгребную яму и начать очистку. Хонейдью попросил нас самих поухаживать за собой, потому что большая часть прислуги занята охраной серебра. Остальные стерегут дом.

— Боже! — воскликнула Исидора, усаживаясь за стол, прежде чем Симеон успел помочь ей. — Может, стоит заплатить тем, кто вынужден находиться в этом зловонии?

— Отличное предложение! — согласился Симеон.

Взяв булочку, Исидора очень аккуратно намазала ее маслом. Они же могут быть друзьями. И ей ни к чему пребывать в меланхолии. Все мужчины мира у ее ног.

— Какая у тебя работа на сегодня?

— Самые сложные письма я оставил напоследок, — ответил Козуэй.

— В каком смысле сложные? Ты не доверяешь содержащимся в них просьбам?

— Нет. Я послушался твоего совета и оплатил те счета, которые казались мне сомнительными.

Исидора отложила булочку и улыбнулась.

— Как это великодушно с твоей стороны, учитывая, что ты боишься оказаться обманутым, — проговорила она.

— Вовсе это не великодушие, — отозвался Симеон. — Честно говоря, я бы даже добротой это не назвал.

Не зная, что на это ответить, Исидора откусила булочку.

— Я хочу сохранить то, что принадлежит мне, — продолжал он.

«Я тоже была твоей», — с горечью подумала Исидора.

— В некоторых письмах содержатся намеки на другие нарушения, — сказал Симеон.

— Какого рода? — с интересом спросила Исидора.

Привстав, Симеон выбрал из кипы бумаг пожелтевший листок и протянул его Исидоре. Письмо было написано аккуратным наклонным почерком и до сих пор слегка благоухало розами. Письмо было коротким, но каждое его слово было проникнуто горечью.

Исидора подняла на него глаза.

— Я полагаю, это послание от любовницы твоего отца?

— От одной из них, — кивнул Козуэй.

— От одной? А сколько же их было всего?

— Таких писем всего четыре, — ответил Симеон. — Есть еще пять или шесть менее печальных.

— Пять или шесть?! Но это же…

— По меньшей мере десять женщин, — безучастно промолвил Симеон.

Исидора прикусила губу.

— Насколько я понимаю, это обычное дело, — проговорила она спустя мгновение. — Конечно, десять — это слишком много, но твой отец был человеком немолодым, и он…