Элоиза Джеймс - Когда герцог вернется

Спустя мгновение Симеон вошел в гостиную матери. Детские воспоминания хранили память о ее нравоучительных лекциях, которые проходили когда-то в этой комнате. Его мать верила в то, что доказывать свою правоту надо с энтузиазмом. Причем многократно. Как-то раз она не пожалела получаса, чтобы объяснить ему, что джентльмен не должен кривить губы, глядя на портрет предка. Даже если, добавила она, этот предок смахивает на полного болвана в нелепом жабо.

Как и Хонейдью, вдовствующая герцогиня выглядела так же и в то же время не совсем так.

Она сидела на стуле очень прямо. Симеон мало знал о современной женской моде, хотя она явно переменилась с тех пор, как он уехал из Англии. Но его мать по-прежнему носила те вещи, которые были в моде двадцать лет назад.

Герцогиня поднялась, и он увидел вышитый лиф ее платья, украшенный рядами бантиков, которые спускались вниз. Симеон понял: этому платью больше двадцати лет. По правде говоря, наряд матери ничуть не изменился с тех пор, как он видел ее в последний раз, другим стало только лицо. Он помнил, что мать была буквально переполнена жизнью и властью, а ее розовые щеки и пронзительный взгляд выдавали в ней герцогиню-генерала. А теперь она выглядела сморщенной и удивленной, как яблоко, пролежавшее всю зиму в подвале. Мать стала старой.

Она протянула ему руку. Симеон опустился на колено и поцеловал ее окольцованный палец.

— Козуэй, — сказала вдовствующая герцогиня, — надеюсь, ты вывез жену из этого гнезда разврата?

Приехав в Лондон, Симеон обнаружил встревоженные письма матери, в которых она писала, чтобы он немедленно отправился в дом Стрейнджа и спас Исидору. Что он и сделал.

— Мама, я так скучал по тебе все эти годы, — промолвил Симеон.

Ее взгляд стал сердитым, и он увидел перед собой призрак той женщины, которую помнил и которая с презрением относилась к проявлению любых чувств, кроме досады.

— Ну да, — ледяным тоном проговорила она. И он вспомнил, как мать сотни, нет, тысячи раз произносила эти самые простые, но неодобрительные слова в ответ на любое его замечание. — Надеюсь, ты простишь меня за то, что я сомневаюсь в твоей искренности, потому что ты мог вернуться домой в любую минуту.

Справедливый упрек.

— Как только я получил твое письмо, — примирительным тоном начал он, — я тут же отправился в Фонтхилл. С женой все было в порядке. — Симеон помолчал, спрашивая себя, не должен ли он отчитаться перед матерью за состояние девственности Исидоры.

— Надеюсь, вы оба немедленно уехали оттуда, — сказала герцогиня.

Она сцепила руки. Ее пальцев почти не было видно из-за блеска бриллиантов. Это Симеон тоже помнил в матери: она всегда напоминала ему сороку из-за любви к сверкающим вещам, бриллиантам, золоту, серебру.

Он кивнул.

— И где же герцогиня? Она должна быть здесь, с тобой. К сожалению, ты безответственно отнесся к своей обязанности продолжить род Козуэев.

Симеон невольно подумал о том, что мать, похоже, намеревается следить за тем, как часто он посещает спальню жены.

— Исидора в Лондоне, — ответил он. — И она останется там, пока я занимаюсь приготовлениями к венчанию.

— К венчанию? — изумленно переспросила герцогиня. — Но ты уже женат, так что о каком венчании может идти речь?

— Мы вступили в брак по доверенности, — промолвил он. — Поэтому я бы хотел повторить брачные клятвы подобающим образом.

— Что за чушь! — бросила герцогиня. — Все это весьма сильно смахивает на тот романтический вздор, которым ты привык забивать себе голову. Ерунда!

— Исидора с тобой согласна.

— Исидора? Исидора?! Кто это — Исидора? Не имеешь ли ты, случайно, в виду герцогиню Козуэй? Не ее ли так легкомысленно называешь по имени?

— Да, — согласился Симеон.

— Ну да…

Ну вот, теперь они ступили на знакомую тропу. Его ждет целая лекция. Симеон сел и лишь секунду спустя вспомнил, что сначала должен был попросить разрешения.

Однако вместо того, чтобы вскочить на ноги, он откинулся на спинку кресла. Лекция началась с указания на недопустимость обращения к жене по имени, потом она плавно перетекла к рассуждению о том, что у его жены вообще нелепое имя — Исидора. Слова текли легко, журча, как вода в ручье весенним днем, и это дало Симеону возможность передохнуть и оценить нелепые аспекты его возвращения.

Мать была разодета в узорчатый шелк. Ее гостиная выцвела, к обивке мебели и драпировкам, похоже, никто не прикасался еще задолго до смерти отца, которого не стало три года назад. В доме даже плохо пахло. Принюхавшись, можно было ощутить легкий запах уборной. Неужели этого никто не замечает?

Он бы вернулся раньше, но у него возникли проблемы с деньгами. Поверенный ежегодно высылал ему отчет о состоянии усадьбы, однако он ни разу не обмолвился в письмах о том, что ему не хватает средств на то, чтобы приводить в порядок дом, подстригать деревья и ухаживать за полями.

Давно пора этим заняться.

Ревелс-Хаус 22 февраля 1784 года

— Куда это ты собираешься в такой одежде? — Вдовствующая герцогиня Козуэй умела кричать, но в этом случае она почла за лучшее не делать этого. Любой разумный слон предпочел бы пуститься в бегство.

— Хочу побегать, — ответил Симеон. Чтобы не смущать окружающих, он надел простую рубашку, хотя обычно делал пробежки в коротких штанах и с голым торсом.

— Куда это ты побежишь? — спросил его тринадцатилетний брат Годфри, выходя следом за матерью в холл.

Резонный вопрос. Как-то раз Симеон перегнал случайно встреченного льва (правда, ему помогло дружески расположенное к нему дерево). Однако с крокодилом такой номер не прошел, и его едва не съели в качестве наказания. А вот в скучной английской провинции, окружающей Ревелс-Хаус, бегать было не от кого, и это наводило на размышления о том, что даже волки не рисковали забредать на пастбища герцога.

— Я хочу просто побегать, — объяснил Симеон. — Это отличная зарядка, и она мне нравится.

Мать с братом заговорили в один голос.

— Что это у тебя за туфли? — спросил Годфри.

А герцогиня приказала:

— Ты должен немедленно бросить это занятие.

Симеон вздохнул.

— Может, вернемся в гостиную и там поговорим? — предложил он.

— В гостиную? — возмутилась мать. — Да ты… ты в таком виде… ты полуодет… — Похоже, от возмущения она даже не нашла подходящих слов, поэтому просто махнула рукой.

— Ты не одет, — захлебываясь от смеха, проговорил Годфри. — Я вижу твои колени.

— Так удобнее бегать, — сказал Симеон. — Хочешь попробовать? У меня есть еще несколько таких же штанов.

— Даже не пытайся приобщить его к этому! — рявкнула герцогиня.

— Мама… — укоризненно бросил Симеон.

— Можешь назвать меня «ваша светлость», когда мы на людях, — огрызнулась она.

— Но мы же не на людях.

— Пока я не приглашу тебя в свои личные покои, мы на людях! — упрямилась она.

Симеон проигнорировал ее слова.

— Надеюсь, к моему возвращению ты окажешь мне честь и дашь мне аудиенцию — минут на пять, не больше, — сказал он. И добавил: — Я буду тебе весьма признателен за это. — Симеон поклонился.

— Окажешь честь, дашь аудиенцию… — повторил Годфри. — Ты именно так обращаешься к дикарям, когда знакомишься с ними, Симеон?

— Не смей так фамильярно обращаться к герцогу! — прикрикнула на сына мать.

Подмигнув брату, Симеон отворил дверь и спустился по ступенькам, временно оставив свою семью.

А через пару минут он уже бежал по безлюдной дорожке за усадьбой. Впрочем, и саму усадьбу можно было тоже назвать «безлюдной». Отогнав от себя эту неприятную мысль, Симеон переключился на свои ощущения, — он очень любил бегать.

О том, что бегать можно для удовольствия, а не для того, чтобы избежать опасности, Симеон узнал от абиссинского горного короля по имени Барнагаш. Для того чтобы попасть в Абиссинию по горной тропе, нужно было чем-то задобрить Барнагаша. Симеон знал о привычке этого монарха убивать людей и делить их имущество между соплеменниками, и это его тревожило.

Так что когда Симеону предложили побегать и в награду пообещали его собственную жизнь и жизни его спутников, он решил, что это дело стоящее. Барнагаш оказался коротеньким человечком с выбритой налысо головой, в монашеской сутане и в коротких штанах. На вид ему было лет пятьдесят. На нем не было обуви, и он не выказал ни малейшего желания снять с себя грубый ремень, за который был заткнут тяжелый нож. Поэтому Симеон заключил, что сможет без труда добежать до свободы.

Они собрались в большом дворе горной крепости. Кавалькада Симеона вовсю веселилась с отчаянием людей, окруженных превосходящими их по численности горцами, которые громко обсуждали, как им вот-вот вспорют животы. Люди Барнагаша веселились с энтузиазмом людей, впервые в жизни увидевших лошадей и верящих, что они схватили удачу за хвост.

Выстрелило ружье — и Барнагаш пустился бежать. Он взбежал вверх по тропе с такой легкостью, будто был горной козочкой. Симеон следовал за ним, опустив голову, его сердце тяжело забилось в грудной клетке.

Барнагаш бежал впереди, ловко перепрыгивая с камня на камень. Симеон старался не отставать. Длинные ноги позволяли ему быстро передвигаться по земле, но его легкие пылали.

Барнагаш всего на шаг опережал его, они бежали и бежали. Воздух был очень тяжелым, и голова Симеона поплыла. Словно сквозь сон он подумал, что, возможно, выиграть забег ему не удастся и он умрет при попытке сделать это.

Спустя три часа силы его оставили. Барнагаш замедлил бег, задумался и остановился. Грудь у Симеона ужасно болела, и он опасался, что его легкие полны крови.

Через некоторое время он сел и спросил Барнагаша, собирается ли тот заколоть его и скормить его тело шакалам, или сначала они вернутся в крепость.

Барнагаш в это время ковырял в зубах своим большим ножом. Он усмехнулся, показав все свои большие белые зубы. До сих пор еще никто не выдерживал трехчасового забега, так что вместо того, чтобы убивать Симеона, Барнагаш предложил ему вступить в свою армию.

Симеону понадобилось несколько недель, чтобы уговорить своего нового наставника отпустить его: ему было необходимо продолжить путешествие в Абиссинию.

— Никому не известно, почему в этой стране идет война, — сердито сказал ему Барнагаш, — но они постоянно воюют. Они могут просто так отрезать тебе голову. — Симеон не стал напоминать Барнагашу, что прием абиссинцев может оказаться куда менее опасным, чем тот, который оказал ему сам горный король.

Когда Симеон смог наконец уехать, он прихватил с собой традиционный дар провинциального правителя — долгую дружбу. А также любовь к бегу.

Бег прояснял ему разум. Заряжал энергией тело. Симеон твердо решил в ближайшие же дни приобщить к бегу Годфри — он был немного полноват в талии. Младшему брату просто необходима физическая активность, а также мужская компания.

Симеон пробежал еще одну милю, и мысли его перешли к отцу.

Разумеется, он знал, что отца не стало. Известие о его смерти пришло довольно быстро — месяца через два после похорон. Симеон тогда путешествовал по Пальмире и направлялся в Дамаск. Он заглянул в англиканскую церковь, расположенную на одной из улиц Дамаска, и заказал заупокойную службу. Но лишь оказавшись возле дверей Ревелс-Хауса, Симеон явственно осознал, что случилось. Его крепкого отца — человека, который легко подбрасывал его в воздух, сажал на коня, — не стало. И дом стал похож на пересохший колодец — пустой и безжизненный. А мать превратилась в крикливого диктатора. Младший брат тучен и вял. Усадьба в полном упадке. Даже дом разваливается, многие вещи в нем поломаны или разбиты. Ковры покрыты пятнами, драпировки выгорели.

«И кто в этом виноват?» — спросил его внутренний голос.

«Но я же теперь здесь», — ответил Симеон сам себе.

Он вернулся в Англию, чтобы привести в порядок поместье, заняться семьей, познакомиться с женой.

С его женой.

Еще один объект, который следует рассматривать очень осторожно. Похоже, в их первую встречу он вел себя не так, как надо. Она оказалась прямой противоположностью тому, что он ожидал увидеть. Золотая середина учила, что красота — это всего лишь внешняя оболочка, однако красота Исидоры исходила изнутри и была яркой, как пламя факела. Его жена походила на принцессу, только он никогда в жизни не видел принцесс со всеми зубами.

При одной мысли об Исидоре Симеону захотелось замедлить бег — из-за странной реакции его тела на возникший в голове образ. Бежать? Или?..

Бежать.

Симеон одернул спереди штаны и побежал быстрее.