Элоиза Джеймс - Когда герцог вернется

— Но я теперь твой муж. По правде и по закону. — Он позволил большому пальцу прикоснуться к ее соску.

— Ну да…

— А как тебе вот это? — Палец слегка покатал сосок.

— О!

Он повторил это же движение.

— Исидора?

Она приоткрыла рот, но слов не было.

— Я слышал, что женщинам такое тоже нравится, — сказал Симеон, чувствуя себя все лучше. Наклонившись, он прижался губами к ее соску.

Исидора откашлялась.

— Симеон, ты же не ребенок и…

Его губы сжались вокруг соска. Дети понятия не имеют о том, какое желание опалило его сердце.

Ее рука бессильно упала с его плеча. Симеон стал ласкать ее грудь, и Исидора запрокинула голову. Из ее груди вырвался тихий стон. Тело Симеона напряглось и пульсировало, но он держал себя в руках.

Наконец он поднял голову.

— Видишь? — спросил он, имея в виду спазм в горле, из которого наружу рвался крик. — Мы еще не понимаем.

Исидора открыла глаза — такие милые, чуть затуманенные.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она дрожащим голосом.

Симеон заставил себя откатиться в сторону и сесть.

— Мы ничего не знаем о телах друг друга, — бросил он через плечо. Если он не отвернется от нее, то не выдержит и вновь овладеет ею. — Нам надо практиковаться.

— Практиковаться? — Голос у Исидоры стал хриплым и чуть раздраженным. И это ему нравилось.

— Может, сегодня ночью. — Все еще не глядя на нее, Симеон надел рубашку. — Если нам захочется.

Она зашевелилась и неожиданно села. А потом сказала такое, чего он вовсе не ожидал услышать от воображаемой нимфы с хрипловатым голосом.

— Симеон! — завопила она. — Что ты наделал?!

Симеон резко повернулся.

— Что? — не понял он.

Она с ужасом смотрела на свои ноги.

— Ты… ты помочился в меня? — Исидора сглотнула. — В меня?!

— Это не моча. Разве никто не рассказывал тебе о том, что происходит с мужчиной?

— Моя тетушка забыла упомянуть об этой очаровательной детали, — съязвила Исидора.

— Это всего лишь небольшое количество жидкости, содержащей мою часть будущего ребенка, — объяснил он.

Исидора продолжала смотреть на свои ноги, теперь стыдливо прикрытые одеялом.

— Ночью я тебе все покажу, — пообещал он.

— Что покажешь? — с подозрением спросила Исидора.

— Как функционирует мое тело.

По правде говоря, он думал о том, как Исидора прикасается к его телу. Кажется, даже в это мгновение ее глаза были прикованы к нему.

— Я могу показать тебе все, не занимаясь любовью, — осторожно произнес он, встречаясь с ее глазами, которые она наконец подняла на него. — Если уж тебе это не доставило большого удовольствия.

— Тебе тоже! — бросила Исидора в ответ.

— Мы постараемся добиться успехов.

— Ну конечно, — кивнула она. — Хорошо.

— Сегодня ночью, — повторил Симеон и стал одеваться.

Вдовий дом 3 марта 1784 года

Сегодня ночью? Что он хотел сказать? Исидора не была уверена в том, что ей захочется так скоро снова заняться любовью. Она испытывала легкую боль. И чувствовала себя немного странно. Даже слегка разочарованной, что вообще нелепо. К тому же Годфри вечером возвращался от викария, стало быть, у них не будет возможности уединиться. Конечно, Годфри будет спать в гостиной вдовьего дома. Исидора не хотела, чтобы кто-то оставался в Ревелс-Хаусе до тех пор, пока стражники мертвых не уедут в Лондон.

Она вышла прогуляться. Был один из тех дней, когда кажется, что весна уже полностью вступила в свои права, однако на самом деле она еще только начиналась. Воздух был полон чудесных ароматов, светило солнце. Большой терн в саду уже зацвел, и повсюду вокруг него были разбросаны семена, словно какой-то шаловливый ребенок, кружась на месте, кормил птиц и кидал вокруг себя корм.

Симеон должен быть хорошим мужем. Он рассудителен и заботлив. А его печальная улыбка заставляла ее млеть от нежности. И он так хорош, так любвеобилен, когда теряет над собой контроль, как это было, когда он признался, что не знает, как вести себя дальше. Прошедший день — прекрасный тому пример. А еще Симеон признался, что их первая близость дала им далеко не все, что могла дать. Надо сказать, он был невероятно привлекателен, когда…

Исидора остановилась. Должно быть, легко любить мужчину, который признает свои ошибки и сбрасывает с себя одежду, осознав, что он смутит ее. Когда Симеон ведет себя спонтанно, сопротивляться ему невозможно.

Однако когда она дает волю воображению, он теряет голову. Сначала Симеон кричал, а потом целовал ее. Иными словами, он потерял над собой контроль.

— Само собой, Годфри будет пока жить во вдовьем доме, — сказала Исидора дворецкому, вернувшись с прогулки. — Я уверена, что в большом доме еще слишком плохой воздух, а он ведь растет. К тому же мы вывезли всю его мебель, — добавила она. — Уложим его спать в гостиной.

Хонейдью и бровью не повел, узнав, что герцог, разумеется, будет спать с женой. Конечно, Симеон слегка прищурится, услышав, как она распоряжается его жизнью, однако золотая середина не позволит ему слишком громко возмущаться этим.

Ха! Вот что сказал бы ее отец. Иди налево или направо. Вверх или вниз…

Исидора не смогла сдержать усмешки, вспоминая тело мужа. Путь вниз не выбрал бы ни один достойный английский джентльмен. Однако даже при мысли о его фигуре кожа Исидоры покрылись мурашками и ей стало не хватать воздуха.

Когда он наклонился к ней, его глаза затуманились и потемнели. Можно было даже подумать, что в них появилось страдальческое выражение.

Исидора вновь принялась раздумывать о том, что имел в виду Симеон, обещав показать ей, как функционирует его тело. Функционирует? Да она и без всяких объяснений знает, как именно. Например, одна его часть увеличивается и напрягается.

Тело Симеона длинное и худощавое, как у человека, который может пробежать двадцать миль, чтобы спасти любимую. У человека, который может справиться с негодяями, даже не запачкав рук.

Да, она, возможно, захочет узнать, как функционирует его тело.

Подумав об этом, Исидора улыбнулась.

Именно ее улыбка невероятно раздражала Симеона за ужином. Исидора смотрела на него как-то по-особенному, и в результате, не в силах прекратить это, он почувствовал, что его сотрясает дрожь. Мелкая, но дрожь.

Он дрожит!

Симеон вспомнил было про золотую середину, но тут же отогнал от себя мысли о ней. Они кажутся совершенно неуместными, когда Исидора находится рядом с ним, а в ее глазах светится радость, ее волосы так мило кудрявятся, и она порой бросает на него та-акие бесстыдные взгляды…

Ему было приятно думать, что, когда Исидора так улыбается, она думает о нем. О близости с ним.

Так что пытаться совладать с собой бессмысленно. Особенно если представить, что Исидора думает о чем-то еще.

Ко всему прочему Симеону понадобилось все его самообладание, чтобы поддерживать за ужином спокойный разговор. Исидора не надела соблазнительного платья вроде того, в какое она облачилась, когда они втроем ужинали в прошлый раз. А сам он был в бриджах, а не в своих неприличных штанах. На этот раз чулки не так уж раздражали его, и, возможно, это признак того, что он постепенно превращается в истинного джентльмена. Но ни один истинный джентльмен не может так сгорать от страсти, как сгорает он. Единственное, что ему хотелось, — это уложить в постель милую, нежную Исидору.

Хонейдью налил Годфри лимонаду. Не вина, хотя он вопросительно посмотрел на Симеона.

Симеон почувствовал, что его челюсти крепко сжались.

Ну разве не может Годфри переночевать в амбаре? Почему Исидора должна быть так внимательна к его младшему брату? У него есть…

У него есть планы на этот вечер.

Симеон заерзал на стуле. Похоже, именно об этом толковал ему Валамксепа. Страсть — это яд в крови, безумная неуправляемая буря, которая затмевает разум. Впрочем, у него нет разума. Он просто хочет ее.

И это не золотая середина. Одному Богу известно, что это такое. Должно быть, это плохой выбор, недостойный путь. Он пьет вино, но думает о ее груди. Во всей концепции золотой середины нет ни слова о том, что кровь мужчины закипает, когда он оказывается рядом со своей женой. А Исидора — его жена. В этом нет сомнений…

Нет, есть.

В конце ужина он встал, готовясь куда-нибудь пойти. Кажется, во вдовьем доме для него не найдется кровати, поэтому он отправится спать в амбар вместе с Хонейдью.

Однако вскоре стало ясно, что у Исидоры другие планы. Ужин был позади, и не успел Симеон понять, что происходит, как жена оказалась перед ним — точно порыв ветра, взмах шелка и одурманивающий аромат ее кожи. Исидора говорила что-то, и постепенно Симеон понял, что она мгновенно расставила все по местам: ласковым голоском отпустила Хонейдью, отправила Годфри в постель, а ему, кажется, велела сопровождать ее на прогулку в сад.

— Сегодня такая чудесная ночь, — с улыбкой сказала она ему. — Луна уже взошла.

У Исидоры были длинные ресницы, которые загибались вверх так изящно, что Симеон несколько мгновений думал только о них.

— Хм! — наконец бросил он, не в силах придумать даже самой простой фразы.

Спустя минуту они вместе шли по дорожке. Было уже совсем тепло, как и должно быть в погожий весенний день.

— Куда пойдем? — спросила Исидора. Ее голос был полон радости, как у ребенка, которого привели в гости.

— На прогулку? — уточнил Симеон. Голова у него шла кругом. Больше всего ему хотелось прижать Исидору к дереву и впиться руками в ее ягодицы. И как он мог заниматься с ней любовью, но при этом не ласкать ее грудь? Теперь ему казалось, что те божественные мгновения ожили.

Что-то в выражении лица Исидоры слегка изменилось, и Симеон постарался отвести глаза от ее лифа. Откашлявшись, он в отчаянии предложил:

— Может, зайдем в летний домик?

— В летний домик? У тебя есть летний домик?

Симеон был готов на все ради этой улыбки. Его уязвимость была так опасна, что он просто брел рядом с Исидорой и молчал. Вскоре они спустились в нижнюю часть сада.

— Это скорее развалюха, а не настоящий летний домик, — пробормотал он наконец.

Они сделали последний поворот.

— Ну вот, смотри.

Исидора открыла рот.

— Вообще-то он не предназначался для того, чтобы превратиться в руины, — сказал Симеон, решив, что честность — это лучшая политика. — Хотя, насколько я понимаю, развалины постепенно входят в моду. — Задрав голову, он попытался посмотреть на дом ее глазами. Романтическое нагромождение камней, возможно, развалившийся средневековый замок? А может, она увидела еще одно свидетельство чудачеств его отца, строение, которое должно было быть нормальным летним домиком, но превратилось в груду камней из-за того, что он не расплатился со строителями?

Исидора прошла вперед.

— А ты бывал внутри? — спросила она, поворачиваясь к Симеону.

В ушах у него так шумела кровь, что он почти не слышал вопроса. Исидора принадлежит ему, и он должен взять ее, овладеть ею, прикасаться к ней, целовать ее…

Прислонившись к обломку каменной стены, Исидора улыбнулась Козуэю. Это приглашение? Черт!

Выругавшись вполголоса, Симеон подошел к Исидоре и поднял ее на руки так бережно, будто носить на руках молодых женщин для него было обычным делом.

— Трава может быть мокрой, — сказал он, с удивлением отмечая про себя, каким грубым вдруг стал его голос.

Исидора ничего не сказала, но и не попыталась высвободиться. Она просто уютно прижалась к нему — этакий надушенный мягкий сверток. Обогнув дом, Симеон направился к разрушенной арке. Там должен быть дворик.

Да. В лунном свете на земле белела плитка. Упавшие стены защищали их от посторонних взглядов… Впрочем, едва ли кто-то решился бы прогуливаться тут в это время суток.

Поставив Исидору на ноги, Симеон снял с себя камзол. Он все еще не мог заглянуть ей в глаза. Она будет в ужасе, узнав, что он за человек, какой силы страсть его обуяла… Он настолько безумен, что готов выть на луну и наброситься на Исидору, как животное.

— Симеон! — позвала Исидора. Судя по ее голосу, она не напугана. Правда, голос звучал хрипловато. И было в нем что-то такое, отчего у Симеона заныли чресла. А потом она провела руками по его волосам, причем этот жест был каким-то робким, и тогда, не выдержав, он буквально бросился на нее и прижал к себе. Если Симеон и думал о том, что ему удастся держать себя в руках и остановиться на сдержанном джентльменском поцелуе, этим надеждам не суждено было сбыться, потому что, едва их губы соприкоснулись…