У Хиллари заколотилось сердце. Он снова принялся за свои штучки. Снова искушает ее своими зелеными, таящими опасность глазами.

— Не болтай, — пренебрежительно бросила она. — Да разве ты рискнешь деловыми отношениями ради сердечного порыва? В жизни не рискнешь. Слишком рассудочен.

— Я в этом не уверен, — вкрадчиво протянул Люк.

Хиллари благоразумно отодвинула свой стул на несколько дюймов. Потому что различила в его глазах тот бесшабашный — «море по колено» — взгляд, который предвещал обвал. Отступление порой бывает лучшим проявлением доблести. Это был как раз такой случай.

Люк заметил перемену в ее настроение и одобрительно кивнул.

— Ты будешь вести себя как надо, да?

— А как надо? Уж не станцевать ли мне голой на столе?

— Пожалуйста, танцуй голой на столе, — сказал Люк, расплывшись в усмешке.

В ее синих глазах засверкал такой пламенный гнев, который испепелил бы большинство мужчин. Но Люк был сделан из огнеупорного материала.

Нет, гнев, пылавший в ее глазах, его не слишком взволновал. Обеспокоило другое — внезапно заигравшая на ее губах коварная улыбка. Хиллари что-то такое замышляет. И да поможет Бог тому мужчине, чья жена что-то такое замыслила.


— Давно вы женаты? — спросил Энгус после того, как каждый сделал заказ по своему вкусу. Они сидели за столиком в первом ряду от окон, из которых открывалась чудесная панорама города. На западе собиралась гроза, вспышки молний предвещали ее приближение.

— Мы поженились совсем недавно, — ответил Люк, поглядывая в сторону потемневшего на горизонте неба. Для всех, кто занят на стройках, дождь означает задержку работ. Последние три недели погода была превосходная, и это позволяло работать сверхурочно. Люк и сам вкалывал по четырнадцать-шестнадцать часов в день, потому-то и смог выкроить время для венчания. Да, гроза ничего хорошего не предвещает.

В этот момент, однако. Люка больше заботила гроза, которая собиралась за их столиком — судя по тому, что Хиллари пребывала в слишком уж благостном настроении и слишком много улыбалась. От алкогольных напитков она решительно отказалась, но язык у нее развязался, и она со всей непринужденностью развлекала Робертсонов остроумной беседой, владея этим искусством на уровне светских кругов.

— У нас с Хиллари был, скажем так, бурный роман, — добавил Люк, сочтя, что слишком кратко ответил гостю на вопрос.

«Бурный», — повторила про себя Хиллари. Их роман был скорее уж похож на тайфун. Да-да, настоящий тайфун.

А их медовый месяц? — спросила она себя. С чем его сравнивать? С муссоном; наверное? С землетрясением? С извержением вулкана? Пожалуй, два последних явления природы точнее всего передавали то действие, которое Люк на нее оказывал. Он заставлял ходить ходуном землю у нее под ногами. А каждый раз, когда целовал ее, ей казалось, что она во власти ожившего вулкана.

— У нас с Энгусом тоже, можно сказать, был бурный роман, — призналась Клэр. — И это было очень славно.

— Знаете, что по-настоящему славно? Когда у вас надежный, верный муж, — сказала Хиллари, бросая на Люка мимолетный, но многозначительный взгляд — взгляд, который сообщал ему, что ни один из этих эпитетов ему ни под каким видом не подходит. — Муж, готовый стоять за вас горой.

— Муж, который тебя выручит из беды, — вставил Люк. — Нет, я не хочу сказать, что моя дорогая жена вляпалась, — пояснил он Робертсону. — В беду, я имею в виду.

— Конечно, нет, — подтвердила Хиллари сладчайшим голосом. — Такой большой, сильный муж, как ты, не даст мне «вляпаться» в беду. Он любую беду от меня отведет.

— За некоторыми людьми нужен глаз да глаз, — сумрачно констатировал Люк.

— Совершенно верно. И я не спускаю с Люка глаз. Правда ведь, дорогой? Я даже настояла на том, чтобы он еще до свадьбы подписал брачный контракт. Я ведь юрист, кстати говоря. — Факт, о котором Люк, представляя ее просто «моя жена Хиллари», умолчал.

Энгус нахмурился:

— Я не сторонник брачных контрактов. Это выглядит, как если бы, еще не заключив брак, вы уже подготовились к разводу.

— Очень много браков и кончаются разводами. По современной статистике, кажется, каждый второй непременно кончается именно так, — сообщила Хиллари.

— Но не наш, — поспешил заявить Люк.

— О, естественно, я не о нашем браке говорю, счастье мое. — Хиллари протянула руку и потрепала мужа по щеке. — Мы же знаем друг друга так долго, что, можно считать, стали уже приятелями, а не мужем и женой.

— Кажется, Люк сказал, у вас был бурный роман, — озадаченно заметил Энгус.

— Роман, пожалуй, был бурным, — отвечала Хиллари, — но, честно говоря, мы ведь знали друг друга с детских лет. Правда, Люк много старше меня.

Люк вытаращил на нее глаза. Ну и ну! Он почувствовал себя каким-то Мафусаилом.

— А потом, спустя годы, она прямо-таки свалилась на меня, — заявил он.

— Правда, вскоре поднялась и оправилась, — добавила Хиллари.

— Всегда была до безумия в меня влюблена, — продолжал Люк.

Безумие — вот единственное подходящее к данному случаю слово, подумала Хиллари.

— Я и сейчас до безумия, счастье мое, — медовым голосом промурлыкала она, а ее ирландские синие глаза, сверкнув, досказали: до безумия хочет с ним посчитаться.

Робертсоны поежились, разговор приобретал слишком интимный характер, и они перевели его на более общие темы: погода, различия между американским и британским английским, самые интересные для отпускного периода места. Конец застолья прошел, вопреки ожиданиям Люка, без инцидентов.

Но Люк не забыл скрытые очереди, которыми Хиллари его обстреливала. И выстрелы, которые он сделал по ней, Хиллари тоже держала в памяти.

К моменту, когда они встали из-за стола, она назвала Люка «дорогим» и «счастьем моим» сорок раз. Он считал. Она произносила эти ласкательные слова сахарным голоском, и с каждым разом уровень его терпения падал на одну или две отметки. Соответственно возрастало раздражение. Но он ни взглядом, ни жестом себя не выдал, пока они с Хиллари не остались в машине наедине.

Хиллари очень скоро сообразила, что они едут не по той дороге, которая ведет к дому ее отца.

— Ты проскочил нужный поворот, — холодно подсказала она Люку.

— Ничего подобного.

Наверное, предположила она. Люк выбрал новый маршрут… или надумал махнуть еще куда-то поразвлечься. Ну а ей, что вполне в его духе, сообщит в последний момент.

— Куда мы едем? — потребовала она ответа.

— Ко мне.

— Зачем?

— Затем, что нам предстоит небольшое сражение, а я не склонен выяснять с тобой отношения, сидя за рулем.

Та-ак. Его замысел ясен. Они станут «выяснять отношения» у него на квартире. Что ж, Хиллари это вполне устраивает. Перефразируя крылатую фразу известного американского патриота, она еще и не начинала сражаться!

Глава девятая

В своей типичной манере Люк крепко подхватил Хиллари за локоть и властно повел на третий этаж, где находилась его квартира.

— Послушай, это же не ручка от чемодана, — раздраженно запротестовала Хиллари.

— Что не ручка?

— Мой локоть. Он существует вовсе не затем, чтобы ты, схватившись за него, тащил меня за собой.

Люк ничего не ответил. Только сверкнул на нее глазами и отпер входную дверь. При этом чуть ослабил хватку, но локоть ее не выпустил, словно боялся, что она туг же сбежит.

Зря он беспокоится, отметила про себя Хиллари. Никуда она бежать не собирается, прежде чем не поставит точки над всеми «i». Она и так с этим безбожно опоздала.

Как она и ожидала, квартира была маленькая, тесная. Вся мебель, какой Люк располагал, умещалась в гостиной. В комнатах было подозрительно чисто — явный признак того, что Люк проводил в них не слишком много времени. Неожиданностью оказался огромный ковер, застилавший пол от стенки до стенки, и не только с отличным ворсом, но и красивой расцветки — как панцирь черепахи. Вряд ли в стиле Люка, но Хиллари ковер понравился.

Изучение обстановки прервал раздраженный голос Люка.

— Я жду объяснений! Немедленно, сейчас! — требовательно заявил он. — Почему ты нарочно старалась угробить мне вечер?

— Это я-то. — возмутилась она. По сравнению с тем, как он обращался с ней весь день, все, что бы она ни делала в отместку, было детскими игрушками.

— Я хочу знать, почему ты старалась сорвать вечер с Робертсонами. Сначала ты подставляешься под арест, потом замыкаешься и целый час сидишь проглотив язык. Ты что, не понимаешь, до какой степени этот вечер с Робертсонами для меня важен? Не понимаешь, сколько завязано на том, чтобы он удался?

— Откуда мне это понимать? — пожала она плечами. — Ты ни разу не удосужился поговорить со мной о своей работе или о том, чем занимаешься.

— Потому что ты ее ненавидишь — мою работу.

— Неправда, не работу, — сказала она. — Я ненавижу твою манеру разводить пары вокруг своей работы.

— Как прикажешь это понимать?

— Сам разберись.

Последняя ее реплика окончательно достала Люка. Как, черт возьми, можно разобраться в том, что думает женщина, в особенности такая импульсивная, как Хиллари?

— Ты всегда ревновала меня к моей работе, — выпалил он. — Никогда не понимала, как она важна…

— О, я понимаю, как она важна, очень даже понимаю, — с горячностью перебила его Хиллари. — Ты мне это ясно показал, и не раз. Работа в твоей жизни — единственное, что тебя волнует. А в остальном ты холодный, бесчувственный…

Конец предложения потонул в поцелуе: губы Люка с неистовой страстью закрыли ей рот. Заключив в объятия. Люк привлек ее к себе — кольцо его рук, сужаясь, сжимало ее все теснее.

— Ну что? Холодный? Я — холодный? — гудел он у ее раскрытого от неожиданности рта и, не дожидаясь ответа, впился в него снова.

Холодный? О нет. Он был горнилом. И в то же мгновение, как его губы коснулись ее губ, Хиллари вспыхнула. Самовозгорание.

Как только что полыхал в них гнев, так сейчас разгорелась страсть. Словно их чувства дистиллировались до чистейшего и крепчайшего состава. В его поцелуе не было нежности. И не было робости в том, как она на него отвечала. Ее язык смыкался с его языком, не только отвечая на страсть, но в полной мере соответствуя ей — порыв на порыв.

Итог этот копился изо дня в день… из месяца в месяц… быть может, даже годами. Как давно в последний раз между ними была любовь! Хиллари так изголодалась, что уже не могла устоять. Все их недавние объятия вели к этому мгновению, и она уже не испытывала желания сопротивляться Люку… или себе самой.

Происходило то, чего она хотела. Бессмысленно — да и невозможно — было это отрицать. Она желала его. У нее ослабели колени, так она его желала. И дрожала она в его объятиях не от страха, не от слабости, а от охватившего ее исступления, страсти, жажды. Сама уже прижимаясь к нему, скользя вверх-вниз руками по его спине, она чувствовала ответный трепет, пробегавший по его телу.

Обвив друг друга руками, они опустились на колени. Люк тут же стал снимать с нее жакет. Она в таком же нетерпении освобождала ему плечи от куртки, нашаривала пуговицы на рубашке, ни на секунду не отрывая своих губ от его.

Безоглядно и безудержно. Эти два слова навязчиво звучали у нее в голове. Так она обнимала его, так целовала, так раздевала. Без оглядки, без удержу.

Кровь бурлила так сильно, что она слышала биение собственного сердца. И в такт ему пульсировало у нее под рукой его сердце. Рубашки на Люке уже не было, и Хиллари, упоенно скользя рукой по его голой груди, словно заново осваивала каждый дюйм этого налитого мускулами плацдарма.

Секунду спустя они уже лежали, растянувшись на пушистом ворсе устилавшего пол ковра. Хиллари не тратила времени на слова. Испытываемое ею наслаждение выражали поцелуи, нетерпеливую жажду передавал трепет. Она чувствовала его ответное исступление в каждом движении, в том, с каким неистовством пытался он слиться с нею. Юбка мигом слетела с нее, следом отлетели его джинсы.

Время дразнящих перепалок и заигрываний кончилось. Наступило время, когда гаснут огоньки под напором всепожирающего пожара.

Бретельки нежно-розового лифчика упали с плеч, пока Люк зубами, подцепив за кружево, убирал чашечки. Пальцы его трудились над застежкой.

Она не поддавалась, и Люк почти рычал от нетерпения. Хиллари тоже каждая секунда казалась вечностью.

Зная все, что последует, предвкушая волшебные прикосновения его губ к ее обнаженной груди, она тоже приложила руки к схватке с этой упорствующей принадлежностью дамской экипировки. Вместе они ее одолели. Побежденный лифчик свалился на пол, а Хиллари, обретя свободу рук, обвила ими шею Люка и притянула его к себе.

Шепча ее имя, Люк наклонил голову, коснулся губами ее груди и стал осыпать поцелуями. Его рот торил дорожку от поросли под мышкой к розовому бугорку, правая ладонь накрывала другую грудь, а большой палец покоился там, где стучало сердце — сердце, которое едва не выскочило наружу, когда Люк — для полноты ощущений — пустил в ход еще и язык. Но вот он настороженно замер, стараясь не торопить приближение развязки, а Хиллари, приподнявшись, выгнулась ему навстречу и тоже замерла, упиваясь неистовым, жгучим наслаждением.