— В таком случае почему бы тебе не начать с сегодняшнего дня делиться со мной? Я понимаю, с твоим характером это нелегко… — Она позволила себе, так сказать, умеренные выражения. — Начнем хотя бы с малого: расскажи о твоей работе.

— О моей работе…

— Да, о твоей работе.

И он покорно принялся рассказывать, кратко излагая, чем он занят изо дня в день: подготовкой новых заданий, проверкой их выполнения и стоимости работ, проверкой графика. Рассказал, как часто, чтобы дело шло без сучка без задоринки, ему приходится работать часов по шестнадцать в день. Какие неприятности чинит непогода, как постоянно приходится лавировать — с одной стороны, не завысить цену, чтобы обеспечить заказ, а с другой — не занизить себе в убыток; как он задерживается вечерами, проверяя, в порядке ли его оборудование и машины — все эти бульдозеры, транспортеры, краны, — за которыми нужен глаз да глаз.

Хиллари не могла бы поручиться, что все рассказываемое им досконально поняла, да он, конечно, и не входил в детали, но главное — начало было положено: он говорил с ней о своей работе, он постарался включить ее в свои интересы, и она восприняла это как обнадеживающий знак.

— Конечно, большая помощь то, что у меня замечательный прораб, — сказал Люк. — Эйб Вашингтон. Ты его видела.

— Я? Когда?

— В тот первый день, когда приходила ко мне на стройку. Это тот парень, с которым ты чуть ли не столкнулась, когда спускалась из бытовки.

Хиллари, несомненно, помнила другого парня — того, с которым столкнулась, поднимаясь в бытовку, — Люка. Ей тогда следовало сообразить, чем все это кончится. Нет, с судьбой, видать, не поспоришь.

— Эйб — мировой парень. Я и сейчас оставил его на стройке вместо себя, когда помчался тебя отыскивать. Выручать свою дражайшую половину, которая, как оказалось, вовсе в этом не нуждалась.

— Я бы так не сказала, — пробормотала она, растроганно покрывая поцелуями его плечо до самой ключицы.

— Кто бы мог подумать, что такой паршивый день так невероятно закончится? — пробормотал он в ответ, ласково теребя пальцами гриву ее волос, — Когда отец позвонил мне… — Люк вдруг напрягся: что-то еще из отцовских слов всплыло в памяти. — Знаешь, я вспомнил, предок ляпнул тогда… Он упомянул имя женщины… женщины, которая к тебе не имела отношения. Он сказал что-то вроде: «После истории с Надин…»

— «Надин»? — повторила Хиллари, в волнении прервав свой поцелуйный марафон, чтобы взглянуть на Люка. — Надин Будин. Вот кто это, должно быть. Верно, она и есть их таинственная женщина.

— Да Надин этих — до черта!..

— Нет, ты не понимаешь… Вчера вечером папа упомянул женщину, работавшую на него и Шона. А когда он лег спать, я прошла в кабинет и пошарила в его старых папках…

— Занялась сыском, так сказать, — сухо вставил Люк.

— И обнаружила в них это имя. Надин Будин служила у них в то время, когда я была в Чикаго. Как раз тогда. Теперь в наших руках кое-что существенное!

— Надеюсь, что так, — пробормотал Люк, запустив руки под одеяло и забирая в ладони ее груди.

— А вот этого не надо, — запротестовала она, хотя и пальцем не шевельнула, чтобы убрать искушающие ее руки.

— Не надо?

— Не надо. Но теперь, раз ты уж этого коснулся, — и она накрыла сверху его ладони своими, — тут, несомненно, открываются обнадеживающие возможности…


Позже, пока Хиллари спала. Люк разбирался с тем, что произошло с ними этой ночью. Если у него и были какие-то сомнения насчет их брака, их поглотил пламень страсти, как и его самого.

Они с Хиллари созданы друг для друга, он всегда это знал, и это его не пугало. Судьбу, как и влечение, Люк признавал как неизбежность. К ним у него никаких претензий не было. Тут все о’кей. Но это не означало, что он позволит чувствам взять над собой верх. Просто судьба распорядилась, чтобы они с Хиллари были вместе — и все.

Хиллари шевельнулась во сне, и он крепче, как человек, охраняющий свою собственность, сжал ее в своих объятиях. Протянув руку, убрал со лба выбившуюся из роскошной шевелюры темную прядь. Хиллари часто жаловалась, что ее непокорные волосы существуют сами по себе; как бы подтверждая ее слова, эта вьющаяся прядь сразу окутала и оплела его палец, взяв на время в плен шелковой хваткой.

Что-то вдруг кольнуло у Люка в груди. Изжога, мгновенно сказал он себе. Нет, голову на этом он не потеряет. И ошибок своих родителей не повторит. Он не позволит сантиментам завладеть собой.

Глядя на блестящую массу опутавших его загорелые пальцы волос, Люк вспомнил историю, вычитанную в детстве из книги мифов. В ней говорилось о ящике. Пока этот ящик оставался закрытым, все было хорошо. Но однажды его открыли — открыла из любопытства какая-то женщина, если память Люку не изменяет, — и начался настоящий ад. Вот так же и с чувствами. Пока они заперты у тебя внутри, все хорошо.

Поэтому Люк и предпочитал думать, что щемящая боль в груди, которую он ощутил, любуясь своей спящей женой, вызвана изжогой. И, прежде чем заснуть, осторожно высвободил пальцы из шелковых тенет ее волос. Потому что, только сохраняя свободу, он сумеет сохранить равновесие, здравомыслие и разум — три кита, на которых единственно и может устоять мужчина в войнах и любовных передрягах.

Глава десятая

— Ничего особенного, — сказала Клэр Робертсон: они с Хиллари стояли перед домом Грегг-Кейблов, одним из исторических строений, экспонируемых в краеведческом центре Кейдз-Коува, расположенном в Национальном парке Смоки-Маунтинз. — Обыкновенная бревенчатая хижина, — добавила Клэр.

— Это первый каркасный дом в Коуве, — заверила ее Хиллари, почувствовав себя уязвленной. — Один из старейших каркасных домов в Смоки-Маунтинз.

— Да? — Клэр явно отнеслась к этим сведениям с сомнением. — Он не выглядит старым.

— Ему больше ста лет. Построен… — для верности Хиллари заглянула в путеводитель, который держала в руке, — в 1879 году.

— Какой же это старый! — британское произношение Клэр с двойной вескостью отметало претензии экспоната на седую старину. — Дому моей сестры в Англии — двести лет, и даже тут еще не о чем говорить.

— Время — понятие относительное, — возразила Хиллари как можно вежливее, тем паче что поведение Клэр крайне ее раздражало. — Соединенные Штаты Америки и сами существуют неполных двести двадцать лет.

— Да, конечно… Все же он какой-то не очень уютный. — Клэр постаралась помягче выразить свое пренебрежительное мнение о доме. — Затхлый какой-то внутри и сырой.

— Бекки Кейбл прожила в нем всю жизнь, до девяноста шести лет. Думается, она чувствовала себя в нем вполне хорошо.

Хиллари могла понять, почему Клэр находит странным, что американцы так носятся со зданиями, вовсе не столь уж древними, в особенности по сравнению с английской стариной. Но сейчас Клэр не в Англии, а в стране, где за последние два столетия произошли грандиозные перемены. В стране, на которую Клэр, при всей сдержанности ее манер, смотрела сверху вниз.

Единственное, о чем Клэр отозвалась положительно, была дорога в Кейдз-Коув. Дорога, сказала Клэр, напоминает ей родные места.

Отправиться в Национальный парк по окружной трассе предложила Люку Хиллари. Эта дорога с односторонним движением, протяженностью всего в одиннадцать миль, шла по краю высокогорной долины с ухоженными пашнями и зелеными лугами в кольце отрогов Смоки-Маунтинз.

Здесь, на большей высоте, деревья только-только покрылись почками, пышных крон еще не было ни на одном. Солнечные лучи пробивались сквозь зеленое кружево, падая островками на полевое разноцветье: желтую ромашку, горную гвоздику, белый трилистник — все, что цвело, в это время года.

Промелькнуло несколько оленей, пасшихся на открытых полянах, а также лошади и небольшое стадо коров. Настоящая сельская идиллия, мирная и живописная. Хиллари полагала, что Робертсонам это должно прийтись по душе. Но, что касается Клэр, она явно ошибалась.

Однако, сколько бы Клэр ни воротила нос при виде перенесенных в Центр строений, некогда составлявших принадлежность пионерских общин, Хиллари получила от прогулки огромное удовольствие. Ей всегда здесь нравилось, она живо воображала, какую жизнь вели, должно быть, те, кто первыми поселились в Кейдз-Коуве. Кроме старинного амбара, которым всегда восторгалась Хиллари, здесь была водяная мельница с колесом. Мельница была на ходу и молола кукурузу и пшеницу. А еще здесь стояли кузница, кукурузная житница, коптильня и особый вентилируемый амбар, а также соргодробилка для переработки сорго на мелево, из которого варилась патока.

Хиллари с удовольствием отметила, что Энгус, видимо, заинтересовался устройством водяной мельницы и плотины, перегородившей два ручья и снабжавшей водой мельничное колесо. Энгус с Люком внимательно их осматривали, то и дело кивая друг другу и что-то показывая, словно сами все это понастроили.

Хиллари старалась оправдать поведение Клэр отсутствием воображения. Возможно, если бы Клэр представляла себе, какую жизнь вели здесь первые поселенцы, она отнеслась бы с большим интересом к тому, что ей показывали.

— Первым белым поселенцам, а это; были выходцы из Шотландии, Англии, Германии, — поясняла Хиллари, — нужно было выжить в условиях девственного леса.

Теперь к ним присоединились Энгус и Люк, и Энгус, услышав комментарии Хиллари, согласно кивнул.

— Это все напоминает мне Шотландию, — сказал он, поведя руками в сторону горных склонов. — Правда, лес здесь погуще.

— В нашем парке сохранились самые большие в Америке лиственные леса, — вступила в разговор женщина-лесник, сотрудница Центра. — Мы этим обстоятельством очень гордимся, — добавила она улыбаясь и туг же вернулась к группе посетителей, ждавших начала экскурсии.

Ее пояснения продолжила Хиллари:

— Нам очень повезло, что удалось сохранить это место. Как Национальный парк оно существует с начала 30-х годов. А до того времени почти вся земля здесь принадлежала частным лицам — землевладельцам и лесозаготовительным компаниям, и они нещадно вырубали леса. Но нашлись люди, которые пожелали превратить эти склоны в национальный парк. Им нужно было выкупить землю. Часть денег они собрали сами, получая пожертвования по всей Америке. Но сумели собрать только половину необходимой суммы. В последнюю минуту недостающие пять миллионов долларов пожертвовал Джон Рокфеллер-младший, и вот мечта о парке сбылась.

Мечтой Хиллари, которая не сбылась, было провести уик-энд наедине с Люком. Меньше всего ей мечталось стоять здесь с Робертсонами, изображая из себя гида. Правда, она любила ездить в горы, но ее ни на минуту не покидала мысль, насколько больше удовольствия доставила бы ей эта прогулка, если бы они с Люком совершили ее вдвоем. Хотя Люк и рассказал ей кое-что о своей строительной фирме, он ни словом не обмолвился о проекте, в который надеялся вовлечь Энгуса.

События и в самом деле развивались так быстро, что не было времени для подробных обсуждений. Проснувшись сегодня утром в объятиях Люка, Хиллари, взяв его машину, помчалась к отцу, чтобы запаковать кое-какие веши, сказать ему, что уезжает на уик-энд, и примчаться назад к Люку. Ее очень порадовало одно обстоятельство: София отцу понравилась. Хорошо бы он последовал ее совету и не стал отказываться от того, что может дать ему жизнь.

Ну а сейчас она была сверх головы занята, стараясь развлечь Клэр, дурацкие реплики которой портили ей все настроение. Текущей темой шотландская гостья избрала буйные американские нравы.

Отведя Люка в сторону, Хиллари предупредила:

— Если она скажет еще слово о неотесанности американцев, я, ей Богу, ее стукну.

Люк поднял к губам сжатые в кулак пальцы Хиллари и запечатлел на них нежнейший поцелуй.

— Как можно! Такая несдержанность — и со стороны кого? Представительницы досточтимого семейства Грантов, берущего свое начало аж со времен Войны за независимость! — поддразнил он ее.

— Я теперь Маккалистер, — напомнила ему Хиллари. — С кем поведешься, от того и наберешься.

— На это и рассчитываю, — заявил Люк, проводя пальцами вокруг ее уха и ниже по шее к заросшей пушком ложбинке, которую он там обнаружил, — теплой тенистой ложбинке, просто созданной для поцелуев и ласк. — Очень полагаюсь на тебя, — добавил он.

Его прикосновение доставило Хиллари несказанное удовольствие, но так просто спустить Люку невольную вину она не собиралась.

— Ты мой должник. Люк. Изволь платить мне за это каким-нибудь классным развлечением. Прямым языком тебе говорю.

— А я и оплачу… самым классным, — обещал он ей, плотоядно усмехаясь. — Первокласснейшим. Потрясающим. Сегодня же ночью.

— Обещаниями сыт не будешь, — задорно парировала она.

— Предпочитаешь словам дела? — осведомился он, обнимая ее за талию. Его руки тут же скользнули под синий бумажный свитер, Которым она обвязала талию, и оказались в опасном соседстве с упругими ягодицами. Синие бумажные брючки, которые были на ней, конечно же, не черепаховый панцирь, и от его прикосновений в ней немедленно взыграла чувственность.