До постели наверху они не дошли. Даже не поднялись наверх. Откровенно говоря, все произошло уже на лестнице.

В неистовом, каком-то декадентском угаре Хиллари, на которой теперь оставался лишь бюстгальтер и топазовый кулон, не успев подняться на третью ступеньку, уселась на нее и, притянув к себе Люка, голыми ногами обвила его чресла. А он мощными толчками проникал все глубже и глубже в тепло ее женского естества.

И когда он был уже глубоко в ней, такое исступленное блаженство овладело ею, что она, выдохнув его имя, впилась зубами в его плечо, чтобы сдержать рвущийся наружу стон. Тотчас же алчущая его плоть ворвалась в нее, вызвав судорожный трепет, сначала сладостно сжавший, потом отпустивший и тело, и душу.

Мгновение спустя дрожь сотрясла и тело Люка, и он тоже замер и обмяк.

Первым проявил признаки жизни Люк.

— Это что, ритуал, который мы будем исполнять каждый раз, въезжая в новый дом? — пробормотал он.

— Неплохо бы, — задорно отозвалась она. — Надо же — так начинать на новом месте! Прошлый раз у тебя на ковре, теперь — на лестнице здесь.

— Кажется, я не в состоянии двинуться, — простонал Люк.

— Вот и хорошо. — Она поцеловала его в плечо. — Я тоже пальцем не могу пошевелить. И не хочется.

— Да нет, я по-настоящему не могу. Похоже, я повредил себе спину на этой чертовой лестнице.

— О Люк… — в голосе ее прозвучало беспокойство. — Чем мне помочь тебе?

— Попробую встать. Лучше давай-ка ляжем в кровать.

Так они и поступили, и, как только оказались в постели, Хиллари первым делом постаралась убедиться, что ничего серьезного не случилось. Люк, конечно же, больше представлялся, о чем лучше всего говорил тон его жалоб. Пожалуй, он вообще притворялся, но Хиллари охотно ему подыгрывала.

— Дай я посмотрю, проверю… — И ладонями, одновременно нежно и провоцирующе, Хиллари прошлась по всем его мускулам — от шеи до копчика.

Люк только постанывал.

— Опять спазм? — озабоченно спросила она. — Где?

— Да там, — пробормотал он.

— Где? Здесь? — Руки Хиллари двинулись ниже, вниз по спине, по бедру.

На этот раз он издал сладостный стон.

— Ммм… Да, — бормотал он. — Ниже, левее, Ирландочка, не вправо, влево. — (Она следовала его указаниям с творческим пылом.) — Вот так. Вот так… А-а-а, — бормотал он в упоении.

Хиллари с нежностью смотрела ему в глаза; теперь она овладела им — совсем как в недавней своей грезе.

— По-моему, я знаю, что тебе поможет, — шаловливо заявила она. — От такой боли есть лишь одно лекарство, — прошептала она и оплела ногами его бедра. — Вот так… — И она храбро захлопотала над ним — очехлила резиновым колпачком, который достала из коробки на полу, и медленно повела его в себя. — Сюда… сразу станет легче… о-о… во сто крат легче.

Охватив ее бедра. Люк, распаленный ее дразнящими, призывными играми, нетерпеливо привлек ее к себе. Ему уже было невмоготу.

— Спокойно, спокойно, — шептала она, приподнимаясь, пока вновь не оказалась над ним.

— Ты сводишь меня с ума! — запричитал Люк, чувствуя, что еще немного — и они разъединятся.

— Спокойно, спокойно. У меня это лучше получается. — Опираясь руками о его плечи, она прижимала его к матрасу. — Доверься мне. — Никогда еще она не улыбалась ему так нежно, так интимно, как в эти минуты, когда дюйм за дюймом овладевала им, забирая все, что он мог ей дать, поглощая его не только телом, но и душой.

Люк тяжело дышал, но и у нее дыхание участилось.

— О Люк… Как хорошо!

— Лучше не бывает, — выдохнул он. Она улыбнулась, глядя на него сверху, стала медленно склоняться, и кулон из синего топаза закачался над ним. Бюстгальтер она сбросила, и коричневые соски ее грудей легли на его мерно вздымавшуюся и опускавшуюся грудь. Темные волосы колышущейся массой ниспадали вокруг ее лица, создавая своеобразный нимб, контрастирующий с откровенной греховностью ритмических ее движений.

— Ну, каково тебе… под пятой?

— Чертовски хорошо, Ирландочка. — Голос его звучал глухо. Он чуть приподнялся и запустил руку в темную гриву, обрамляющую ей лицо, а другая рука потянулась к влажной поросли, охраняющей доступ к ее женской тайне, к их любовному соитию. — А тебе каково? — Пальцы его пробежались по скрытому внизу холмику, и она задрожала в его объятиях. — Каково?.. Хорошо? — И пальцы его снова зарезвились в потайном ущелье.

— О!..

— Еще? — прохрипел он.

— Да! Да! Да!

Немного погодя Хиллари не в силах была извлечь из себя даже это односложное слово. Наслаждение стало непомерным, разрослось почти до боли… почти… почти…

Она судорожно вцепилась руками ему в плечи: надо же ей держаться за что-то, когда кровать, комната, весь свет перевернулись вверх тормашками. Сильнее. Сильнее! Ей казалось, ее подняло в воздух — она парит, летит, падает вниз головой в бездну с высочайшего в мире утеса, дрожа, кружась, взрываясь, — и, вскрикнув из последних сил, она сомлела в его объятиях. И туг же глухо, будто сквозь пелену, слух ее уловил его ликующий крик.

Лежа в темноте с приникшей к нему женой, которую он не выпускал из крепких своих объятий, Люк перебирал в уме события дня. Он не помнил, чтобы за всю свою жизнь чувствовал себя таким. счастливым и полностью удовлетворенным. День с Энгусом прошел как нельзя лучше: они обсудили проект со всех сторон, прошлись по нему, так сказать, частым гребнем. А вечер и ночь с Хиллари оказались потрясающими, исполненными страсти и волшебства. Все, похоже, вытанцовывалось как нельзя лучше, и на всех фронтах: и в личном, и в рабочем плане. Но ему почему-то было тревожно. Странно. Словно он боялся капризов судьбы — вдруг прихотливая леди решит, что отвалила ему слишком много счастья.

Но Люк отогнал от себя эти мысли, как отгоняют изжившие себя суеверия или старомодное католическое понятие первородного греха. Чур меня! И постарался сосредоточиться на чем-нибудь более земном — скажем, на том, как хорошо ему в новом доме.

— Вот это кровать так кровать, — лениво поведал он Хиллари. — Есть где растянуться.

— Есть где потеряться, — сонно откликнулась она.

— Не беспокойся, я тебя не потеряю. — И для пущей убедительности Люк покачал жену в своих объятиях, как младенцу поддерживая уткнувшуюся в его грудь голову. — Не потеряю, — повторил он яростно, словно заклятье.


Хиллари с удовольствием отметила некоторые отрадные перемены в поведении Люка. Он сообщил ей за два дня, что должен будет отлучиться по делам, — доложил во вторник утром, что в четверг вечером уедет.

А раз так, Хиллари решила, воспользовавшись свободным от семейных обязанностей вечером, навестить отца после работы в четверг и заодно упаковать кое-что из вещей.

Пообедала она с отцом и Софией. Папочка ввел в обычай разделять трапезы с новой экономкой.

— Какой смысл мне обедать здесь затворником в четырех стенах, а Софии сидеть на кухне и глазеть на другие четыре стены, — объяснил он Хиллари. София мило покраснела и промолчала. Хиллари с удовольствием отметила эти положительные сдвиги, но, хорошо зная своего папочку, большого значения им не придала. После обеда она поднялась к себе и стала разбирать накопившиеся с детских лет вещи. Пока она жила в Чикаго, ничья рука не касалась всей этой забившей ее девичью комнату дребедени.

Время бежало незаметно. Она надолго отвлеклась на фотографии в старых альбомах, потом перебирала всякий хлам, который так любят хранить подростки, — начиная от театральных программок до писем. Наконец, разогнув заболевшую спину, Хиллари удивилась, с чего это она чувствует себя такой уставшей, и взглянула на часы. Оказалось, уже за полночь.

У нее было две возможности: сесть в машину и за двадцать минут доехать до своего дома или тут же улечься в свою прежнюю постель. В шкафу оставалось кое-что из одежды, вполне пристойное, чтобы надеть завтра на работу. Люк недаром насмешничал, что ей и месяца не хватит, чтобы перевезти все свои туалеты в новый дом.

Хиллари решила заночевать у отца и не успела коснуться головой подушки, как уже заснула. Проснулась она часа через два. Ее разбудил какой-то звук. Шум на первом этаже. Может быть, София? Или отец? Какое-то мгновение она заколебалась — а вдруг оба они, но тут же отказалась от этой мысли. Ее отец — истинный южанин, настоящий джентльмен, и о том, чтобы он покусился на женщину, которая живет в его доме неделю-другую, не могло быть и речи.

Хиллари попыталась заснуть опять, но любопытство взяло верх, и она решила, что лучше спуститься и выяснить причину шума. А вдруг забыли выключить телевизор, да мало ли что? Дом она знала как свои пять пальцев и свет нигде включать не стала. Хватало и лунного света, чтобы все видеть.

И она увидела — увидела мужчину в кабинете отца. Не успела она вскрикнуть, как мужчина повернулся и уставился на нее. У Хиллари вырвался вздох облегчения. Это был Шон. Отец Люка.

Киллер, сопровождавший Хиллари, дважды гавкнул — для порядка. И тут же, тихо ворча, двинулся к гостю выяснять отношения. Хиллари называла такое ворчание «нервным», хотя звучало оно весьма угрожающе.

— Забери свою собаку, ты, аристократка неумытая! — прорычал Шон.

— Да ради Бога! — Хиллари повернула выключатель, осветив кабинет. — Сюда, глупыш, к ноге; вот и умница. Киллер вас не тронет. Зато у меня просто руки чешутся, — добавила Хиллари, успокаивающе гладя Киллера по голове и за ушами. — Что вы туг делаете?

— А что, по-твоему, я тут делаю? — ответил Шон, не спуская настороженного взгляда с Киллера, который теперь нюхал его ботинки. — Что делаю? Пытаюсь выяснить, что еще вы, подлые Гранты, на этот раз затеваете.

— Как вы вошли?

— Поработал железкой над вашей хлипкой дверью.

— Это называется «проникновение со взломом, — уточнила Хиллари. — Уголовщина.

— А я не взламывал двери. Они в полном порядке. И не тебе учить меня тому, что хорошо и что плохо, когда ты и твой подколодный папенька злоумышляете Бог знает что!

— Тише! — попыталась унять его Хиллари. — Отец услышит.

— Я уже слышу, — заявил из коридора Чарлз. — Что он здесь делает?

Глядя на этих двоих, Хиллари не могла отделаться от образа ощерившихся йоркширских терьеров, — образа, всплывшего в ее воображении еще тогда, когда они стояли друг против друга в ресторане. Только на этот раз они уже кружили почти нос к носу, готовые вцепиться друг в дружку. Еще немного, и случится беда.

— Он здесь… Я пригласила его, — солгала она. Отец скептически хмыкнул:

— Пригласила на два часа ночи?

— Да, — подтвердила она. — Мне нужно было поговорить с мистером Маккалистером. О Люке. .

— Говори с ним у себя в доме, — заявил Чарлз. — Здесь ему делать нечего.

Несмотря на облегчение, которое почувствовала Хиллари, сумев выгородить свекра, она вовсе не собиралась спустить ему возмутительную проделку.

— Я жду ваших объяснений завтра, — сухо бросила она, задержав его за рукав, прежде чем выпроводить через парадную дверь.

— А я еще не выяснил, что ты и этот прохиндей, твой папаша, собираетесь выкинуть, но выясню непременно. Ручаюсь, выясню, — сумрачно пообещал ей Шон.

— Ничего мы не собираемся, как вы говорите, выкинуть.

— Меня не проведешь, собираетесь. Не знаю, какие дамские чары ты напустила на моего парня, чтобы затащить его под венец…

Тут уж Хиллари вышла из себя:

— Да будет вам известно, ваш сын приказал мне идти с ним под венец.

Она не собиралась этого говорить, просто само выскочило в минуту раздражения.

Шон ничего ей на это не сказал. Лишь смерил злым взглядом и вышел, хлопнув дверью.

— Значит, Люк ей приказал. Интересно, — бормотал он про себя, направляясь к своей машине. — Что-то это да значит. Верно, парень замыслил какую-то штуку. Я уж раскопаю, в чем тут дело. Потому что, чем скорее я этот брак порушу и вытащу Люка из когтей подлых Грантов, тем для него лучше.


Вернувшись в дом, Хиллари с облегчением перевела дух: просто повезло, что все кончилось миром.

— Ты замечательный сторожевой пес, — грустно сказала она Киллеру. Если бы сама она не встала на шум, тот так бы и спал на ее кровати.

— Он защитил бы тебя, если бы этот дьявол попытался напасть, — вступился за Киллера Чарлз. — А пока я сам стану тебя защищать.

— Не нужно меня защищать, папочка. Не от кого.

— Даже от мужа, который приказал тебе выйти за него? Не пытайся это отрицать. Я слышал, что ты сказала. Люк женился на тебе, чтобы расправиться с тобой, потому что ты моя дочь. Так ведь?

— Нет, не потому. Совсем не потому. Я люблю Люка, отец. И никогда не переставала любить его, — честно призналась она.

— Ты хочешь сказать, твое замужество со мною никак не связано? — спросил Чарлз.

— Я хочу сказать, что я замужем за человеком, которого люблю. Поверь мне, отец. Никто не может приказать мне что-то вопреки моему желанию. — Хиллари сама это только что поняла. Если бы не Люк, а кто-то другой потребовал пойти с ним под венец, чтобы покончить с дурацкой враждой, она, конечно же, нашла бы иной выход. Она, правда, не собиралась за Люка, но никто — даже он — не вынудил бы ее на то, что она считала гадким или неприемлемым по причинам морального характера. — Ладно, пойду лягу спать. Поздно уже, да и дел у меня завтра тьма.