Ирина Мазаева - Когда мечты улыбаются

Вика ничего не ответила, как стояла, прислонившись к шкафу в прихожей, так и осталась стоять.

– Понятно. Сейчас я её выгуляю и займусь тобой. Это ключи от квартиры? Я их возьму, – и Надя ушла.

А Вика пошла на кухню и включила чайник. Она не могла понять, рада она появлению подруги или нет. А когда она не знала, чего хочет, и она начинала вести себя гостеприимно.

– Тортик остался! – радостно заметила Надя, вернувшись и усаживаясь за стол, а потом сразу взяла быка за рога: – Не пришёл, да? А ты снова ждала, как дура. Понятно. И что ты думаешь делать дальше? Какие тебе ещё нужны доказательства, что он тебя не то что не любит, он тебя вообще ни в грош не ставит. Так себя вести можно только с человеком, на которого плевать с высокой колокольни.

– Чего ты от меня хочешь? – вздохнула Вика, наливая и себе чаю. – Да, ты права, ты, как всегда, права. А я – нет.

– Только вот не надо таким скорбным тоном, хорошо?

– Хорошо.

– Ладно, прости, я снова на тебя нападаю. Не вешай нос, подруга! Будет и на нашей улице праздник. Просто надо выкинуть этого Фролова из головы. Забыть. Плюнуть и растереть. Кто он? Да никто! Дурак.

– Ко мне ночью Славик приходил.

– Кто?

– Славик, твой брат.

– Зачем?!

– Поговорить о мотоциклах.

– В смысле, с днём рождения поздравить?

– Нет, он не помнил, что у меня день рождения. Он хотел поговорить со мной о мотоциклах.

– И что, он тебя даже с днюхой не поздравил? Вот эгоист! А я думала, вы такие друзья. Ты же за него на даче, как негр на плантации, работаешь каждое лето…

Вике и самой было обидно, что папа не позвонил, что Гена не пришёл её поздравить, а Славик не только сам не поздравил, но даже не заметил, в каком она состоянии. Просто говорил о своём, о мотоциклах. Но, с другой стороны, она-то заметила, в каком он состоянии…

– Ему плохо было. Мне кажется, у него что-то нехорошее в жизни произошло. Как будто он хотел поговорить о чём-то другом, но не решился.

– То есть ты у нас тоже теперь психолог? Решила побыть чьей-то жилеткой? Понятно, понятно… Как посидели?

– Хорошо посидели. Салата поели, чаю попили, поговорили.

– Подожди, я ведь о чём-то другом хотела сказать… – Надя задумалась. – О чём мы говорили до Славика? А! Так о Гене! Забудь о нём!

– Да я уже забыла, – буркнула Вика.

– Вот и отлично. Надо подумать, где нам найти других парней, – и Надя пустилась в размышления.

Прошло три недели.

В город пришла настоящая весна; начался апрель. Сугробы стаяли, казалось, в один день, снег остался только с северной стороны домов. А с южной – появились первые робкие ростки мать-и-мачехи. Вика убрала на антресоли свой пуховик и зимние сапоги. Они гуляли с Надей с собаками в весенних ботинках и размышляли о том, когда уже можно будет достать туфли.

Вика по-прежнему старательно училась, а кроме этого, ещё стала искать себе подработку, как Надя. Ведь она мечтала о мотоцикле! С того дня, как ей исполнилось шестнадцать – ровно столько лет, сколько нужно, чтобы водить мотоцикл, – мечта окрепла и перестала давать ей спать по ночам.

Мотоцикл! Пусть не японский, пусть советский, старенький, страшненький и не особо мощный, но мотоцикл. СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ. На котором можно умчаться далеко-далеко, подальше ото всех. Лететь по дороге и чувствовать себя свободной. Но чем больше думала об этом Вика, тем сильнее отчаяние накатывало на неё. Временами ей казалось, что всё бессмысленно. Что работы не найти, что на мотоцикл ей не заработать, что ей даже не заработать на водительское удостоверение (она узнала, сколько это стоит в её городе, и испугалась). А временами она вдруг начинала верить. Не в чудо и сказку, как обещала Надя, а в медленное и мучительное накопление денег.

А ещё она стала много писать в дневник.

01.04.

«У всего должен быть конец. Всякие усилия должны увенчаться успехом. Но одиночество – вечно. Сколько бы ты ни билась, ни старалась. Можно завести кучу друзей, можно занять всё своё свободное время тысячью дел, можно прочитать множество книг, а от него не спрячешься. Обязательно в какой-нибудь обыкновенно-тихий вечер оно подкатится, засосёт тоской под ложечкой, и станет нестерпимо одиноко, и захочется выплакаться. И никто не придёт. И телефон – бесполезная пластиковая штуковина – будет молчать. И ты будешь одна. И жизнь потеряет смысл.

…Но желание измениться – вечно. Сколько бы ты ни пыталась похудеть и научиться красиво одеваться, сколько бы ты раз ни давала себе обещание стать активнее, общительнее, спокойнее; начать новую жизнь, сколько бы книг ты ни прочитала, всё равно однажды ты сорвёшься, сделаешь одно не так, другое… Посмотришь на себя в зеркало и увидишь там такое… И решишь, что ты – полный ноль. А желание измениться будет мучить, точить изнутри. Но измениться ты не сможешь никогда. И эта обречённость невыносима».

Славик после своего неожиданного визита больше не приходил.

Гена пару раз проявлялся, писал ей «ВКонтакте» и звонил, но Вика решительно и бесповоротно вычеркнула его из своей жизни. И не потому, что Надя ей сказала, а потому, что она сама поняла, что так ей легче и проще.

2.04.

«Ведь это – не путь к счастью, и я понимаю это. Тогда почему же бегу? Бежала… Бежала, кидалась – пыталась уйти от себя, от одиночества, от забот. Почему же я всё время открываю не ту дверцу? Я возомнила себя достойной любви. Я пыталась построить то, что не для меня. Не для таких, как я. Ожидала джинна из бутылки, который непременно исполнит все мои желания. Ха! После этого только ещё больше начинаешь злиться на себя! Когда я пойму, что все эти поиски принцев, ахи и охи, мечты о любви – лишь дешёвая конфетка в обёртке, да и та – подпортившаяся? Я – из тех, кто рождён одиночкой. Мне никто не нужен. НЕ НУЖЕН. Я – избранная, я могу быть сама с собой, мне с собой не скучно. Но тогда где же счастье?»

Она писала, писала, писала в дневник и сама себе боялась признаться, что писать она хочет не это. Точнее, это, но не так, не прозой. Она, каждый раз берясь за ручку, ждала с замиранием сердца, что на неё опять найдёт то самое состояние, и сами собой снова получатся стихи…

Стихи! Вика так и не решилась признаться Наде, что она вдруг написала стихотворение. Настоящее! С размером и рифмой. Написала сама, как будто она – поэтесса. Она берегла эту тайну ото всех, хранила её в своём дневнике. Ведь подруга даже и про дневник-то не знала… Только стихи больше не писались. Не писались, и всё. Как бы Вика их ни ждала, ни звала, ни сидела с тетрадкой на коленях и ни пыталась придумать хотя бы первую строчку.

А потом вдруг это случилось. Вика даже дату запомнила – девятое апреля. Она сидела на алгебре, как обычно, рядом с Надей, записывала примеры в тетрадь. Бесцветная, занудливая «алгебраичка» Зинаида Константиновна что-то монотонно вещала у доски. Вика долго пыталась сосредоточиться на объяснениях, а потом вдруг услышала, как поют птицы за окном. Посмотрела в окно и… выпала в другую реальность. Улетела мыслями куда-то далеко-далеко, где было весело, солнечно и ярко. А когда подруга шепнула ей в ухо: «О чём задумалась?», с удивлением обнаружила, что сидит в классе. Посмотрела в тетрадку.

Девятый. Алгебра. Уныло.

И мне не избежать судьбы.

В тетрадке клеточек могилы,

А я в них – циферок гробы.

Перечитала и в испуге захлопнула тетрадку.

Стихи были с нею! Её неожиданно появившийся дар никуда не уходил от неё! И кабинет математики тут же засиял для Вики всеми красками радуги.

И дальше – как прорвало. Вечером Вика написала:

Уж кем я только не бывала,

Давно привыкнув к укоризне,

Пока до этих лет шагала

По этой жизни,

Роднёй, хозяйкой, другом, гостьей,

Для жалоб, чьих-то слёз копилкой,

Была я в чьём-то горле костью,

А, может быть, гвоздём в затылке,

Была острячкой и занудой,

А временами крайней слева,

Была святой, была Иудой

И Гваделупской томной девой,

Но хочется совсем не это,

До судорог и до икоты,

Хочу я быть большим поэтом,

Самой собою стать охота.

Стихи снова написались сами собой, но состояние не отпускало. Вика нервно ходила по комнате: она чувствовала, что это – только начало, что дальше будет больше, что должны прийти какие-то новые строчки.

Неожиданно снизу грянула музыка. Вика вздрогнула… И вспомнила, что уже пару дней Фокина хвасталась в классе, что её родители снова куда-то там уезжают и она хочет устроить вечеринку для избранных, для особо приближённых. И тут же Викино волшебное состояние, состояние, в котором писались стихи, растаяло, как дым. Вместо него нахлынули воспоминания, то – о чём Вика старалась не думать. Как им с Надей одноклассники измазали стулья мелом, как на позапрошлой неделе спрятали Надину куртку, как на прошлой – порезали Вике рюкзачок ножом. Тут же вспомнилось 8-е Марта, Гена, который не пришёл, праздник, который был у других, а не у неё, противный голосок за дверью… Слёзы бессилия навернулись ей на глаза.

– За что они меня так ненавидят?! Что я им такого сделала?! – выкрикнула она.

Керри испуганно навострила уши, лёжа на своём коврике.

– Что со мной не так? Какая я должна быть, чтобы они полюбили меня? Какая? Я ведь что только не пыталась сделать, чтобы им понравиться!.. Керри…

Вика хотела немедленно позвать собаку гулять, хотела уйти, уйти от праздника, но осеклась. Она вдруг представила себе, что встретит кого-нибудь из одноклассников в подъезде. Подлую Лизку Фокину. Противного Губина. Ищенко, который поцеловал – использовал её, как будто она – вещь, чтобы задеть Фокину.

– Только не это! – охнула Вика, кинулась к входной двери и проверила все засовы, как будто одноклассники могли силой к ней ворваться.

Удостоверившись, что дверь крепко заперта, она села за компьютер, вылезла в Интернет. Но музыка внизу гремела, мешая сосредоточиться на чём-нибудь. Набрала телефон Нади:

– Надейка, что делаешь? Заходи ко мне! У меня тоже есть шоколадка!

– Вичка, прости, но я же говорила, мне нужно к завтрему написать реферат. В школе увидимся. Или у тебя что-нибудь случилось?

Что случилось у Вики? Ничего не случилось. Ровным счётом ни-че-го.

– Хорошо, ладно, – послушно согласилась она.

И предательские слёзы – кап-кап – сами потекли по щекам. Вика легла на свою кровать, свернувшись калачиком.

Она проснулась в час ночи. В квартире было тихо-тихо. Судя по тишине, одноклассники уже разошлись, а сама Лизка Фокина спала себе спокойно в своей кровати, довольная и счастливая, ровно под Викиной кроватью.

Вика ненавидела Фокину. За то, что та была такой, какой она сама хотела быть. Красивой, уверенной в себе, общительной, богатой. Вика тоже хотела сводить парней с ума, выбирать, с кем пойти на свидание, менять парней и смотреть, как из-за неё дерутся.

Чем больше думала Вика о Фокиной, тем больше она ненавидела первую красавицу их класса. Она вдруг поняла, что не хочет, не может больше молчать и терпеть. Что ей непременно надо что-то сделать. Что-то сильное. Страшное. Ведь она, Вика Сорокина, уже совсем не та, какой была ещё месяц назад. Она теперь может писать стихи…

– Разве может человек делать подлости безнаказанно? Спать себе потом спокойно и видеть счастливые сны? Разве это правильно? – спросила она у спящей под боком собаки.

Но Керри только повела ухом, но даже головы не подняла.

А Вика решительно встала с кровати и полезла на антресоли. Она вытащила тяжеленный старый проигрыватель, две огромные колонки. Ежеутренние пробежки с собакой, упражнения с гантелями и на пресс дали о себе знать: Вика справилась с аппаратурой легко и непринуждённо. Включила проигрыватель в розетку, уложила колонки в пол, поставила громкость на максимум. Несмотря на почтенный возраст пластинки, выстрелы и одиночные взрывы гранат прогремели в тишине чисто и так громко, что Керри с перепугу забилась под ванну. А общевойсковое «Ура!», наверное, было слышно и в соседнем доме.

– Что звонила вчера? – поинтересовалась Надя, едва они встретились утром во дворе, чтобы идти в школу.

– Да… Фокина опять со своей вечеринкой. Вчера у неё снова однокласснички гудели.

– Вичка, но ты же привыкла уже их игнорировать. Кто они нам? Плюнуть и растереть.

– У меня вчера не вышло – игнорировать…

– В смысле?

Вика рассказала подруге про общевойсковое «Ура!» в час ночи.

– Да ты чё! Ну ты даёшь, ну ты жжёшь, подруга! Я тобой горжусь! – развеселилась Надя. – Вичка, ты – молодец. Не надо всё терпеть! Надо учиться давать отпор! Так Фокиной и надо! Пусть знает наших! Думала, выспится после вечеринки – а фигушки!