Он ничего не сказал.

– Дело не в тебе, а во мне, - продолжала она, теперь умоляюще - а о чем умоляла, сама толком не понимала. Может, она умоляла его не питать ненависти к ней. Кажется, только этого она и не смогла бы вынести.

Но он только засмеялся. Это был ужасный смех, горький, тихий.

– Ах, Франческа, - сказал он с такой бесконечной снисходительностью, что голос его стал ломким, - если бы ты знала, сколько раз я сам говорил это…

Губы ее сами собой поджались и сложились в мрачную гримасу. Ей не нравилось, когда ей напоминали обо всех тех женщинах, которые были у него раньше. Она не желала знать о них, даже вспоминать об их существовании.

– Почему ты не уезжаешь? - снова спросил он, наконец оборачиваясь к ней.

В глазах его горел такой огонь, что она отшатнулась.

– Майкл, я…

– Почему? - требовательно спросил он голосом, в котором клокотала ярость. Лицо его было напряжено, гневные морщины прорезали его, и рука ее сама собой потянулась к дверной ручке.

– Почему ты не уезжаешь, Франческа? - твердил он свое, наступая на нее с хищной грацией тигра. - В Килмартине для тебя нет ничего, кроме этого.

Она даже ахнула, так тяжело легли его руки ей на плечи, и тихий крик вырвался у нее, когда губы его впились в ее рот. Это был гневный поцелуй, грубый поцелуй отчаяния, и все равно ее предательское тело готово было растаять при его прикосновении и позволить ему делать все, что угодно, все его безнравственные фокусы.

Она желала его. Боже всемогущий, даже сейчас она желала его!

И сильно опасалась, что так никогда и не научится говорить ему «нет».

Но он вырвался из ее объятий. Он вырвался. Не она.

– Этого ты хочешь? - спросил он хриплым, прерывающимся голосом. - Этого и больше ничего?

Она не ответила. Даже не шелохнулась, только стояла и смотрела на него безумными глазами.

– Почему ты не уезжаешь? - крикнул он, и она поняла, что он спрашивает ее в последний раз.

Но у нее не было никакого ответа.

Он дал ей несколько секунд. Он ждал, что она заговорит, но молчание между ними росло, как сказочное чудовище, и всякий раз, когда она открывала рот, чтобы заговорить, она не могла издать ни звука и продолжала стоять столбом и трястись, не сводя с него глаз.

Злобно выругавшись, он отвернулся.

– Уезжай, - приказал он. - Сейчас же. Я не желаю, чтобы ты оставалась в доме.

– Что? Как? - Она ушам своим не верила. Неужели он и вправду выставляет ее за порог?

Не глядя на нее, он сказал:

– Если ты не можешь быть со мной, если ты не можешь принадлежать мне полностью, то я хочу, чтобы тебя здесь больше не было.

– Майкл? - Это был всего лишь шепот, и едва слышный.

– Я не могу больше выносить это половинчатое существование, - сказал он так тихо, что она даже подумала, а верно ли расслышала его слова.

И все, что она сумела выговорить, было:

– Почему?

Сначала она подумала, что он не станет отвечать, но он вдруг напрягся всем телом. А затем затрясся.

Рука ее поднялась и закрыла рот. Неужели он плачет? Не может же быть, чтобы он…

Смеялся?

– О Боже, Франческа! - проговорил он, заливаясь хохотом. - Вот это вопрос так вопрос! Почему? Почему? Почему? - Каждый раз он произносил это слово с новой интонацией, словно примеривал его к разным ситуациям или же адресовал разным людям. - Почему? - повторил он снова, но на сей раз в полный голос и обратившись лицом к ней. - Почему? Да потому, что я люблю тебя, будь я проклят! Потому, что я всегда любил тебя. Потому, что я любил тебя, когда ты была еще с Джоном, я любил тебя, когда я был в Индии, и хотя, видит Бог, я не стою тебя, я всегда любил тебя.

Франческа вся обмякла и прислонилась к двери.

– Ну, как тебе эта милая шутка? - насмешливо сказал он. - Я люблю тебя. Я люблю тебя, жену моего двоюродного брата. Я люблю тебя. Единственную женщину, которой никогда не смогу обладать. Я люблю тебя, Франческа Бриджертон Стерлинг, женщину, которая…

– Замолчи. - Она едва не задыхалась.

– Замолчать? Теперь? Когда я наконец заговорил об этом? Нет, не думаю, что мне стоит теперь замолчать, - сказал он величественно и даже рукой взмахнул, как заправский оратор. Он наклонился к ней близко-близко, так что ей стало даже неловко, и добавил: - А ты уже успела испугаться?

– Майкл…

– Потому что я только начал, - не дал он ей договорить. - Хочешь знать, о чем я думал, когда ты выходила замуж за Джона?

– Нет! - воскликнула она и отчаянно затрясла головой. Он открыл было рот, намереваясь продолжить свою речь, и в глазах его сверкало страстное презрение, но тут что-то произошло. Что-то изменилось. Это было видно по его глазам. Глаза были полны гнева, так пылали - и вдруг все это просто…

Прекратилось.

Глаза стали холодными. Усталыми.

Затем он и вовсе прикрыл их. Казалось, что он в полном изнеможении.

– Уезжай, - сказал он. - Прямо сейчас. Она шепотом произнесла его имя.

– Уезжай, - повторил он, не обращая внимания на ее умоляющий тон. - Если ты не можешь быть моей, то я больше не хочу тебя.

– Ноя…

Он подошел к окну, тяжело оперся о подоконник.

– Если наши отношения должны окончиться, то именно тебе придется поставить точку. Тебе придется уйти, Франческа. Потому что теперь… после всего… у меня просто недостанет сил сказать тебе «прощай».

Несколько секунд она стояла неподвижно, а потом, когда напряжение возросло до такой степени, что ей стало уже казаться, что она вот-вот не выдержит и сломается, ноги ее вдруг обрели способность двигаться, и она выбежала из комнаты.

Она бежала.

И бежала.

И бежала.

Бежала, не разбирая дороги и ни о чем не думая.

Бежала прочь из дома, в ночь, под дождь.

Бежала, пока силы не оставили ее. Она нашла приют в беседке, которую Джон соорудил для нее много лет назад и еще сказал, что раз уж невозможно отучить ее от длительных пеших прогулок, то пусть по крайней мере у нее будет место, где отдохнуть.

Она просидела в беседке несколько часов, дрожа от холода и не ощущая его. Ее мучил единственный вопрос…

От чего она, собственно, убегала?

Несколько мгновений, последовавших за ее бегством, совершенно выпали из памяти Майкла. Может, это была минута, а может, и десять минут. Опомнился он, только когда понял, что едва не пробил стену кулаком.

Однако боли он почти не чувствовал.

– Милорд?

Это был Риверс, сунувший голову в дверь, чтобы посмотреть, что тут за шум.

– Убирайся! - прорычал Майкл. Он никого не хотел видеть, ничего не хотел слышать.

– Может, принести льда для…

– Убирайся! - взревел Майкл и обернулся к камердинеру. Вид у него был чудовищный. Ему хотелось ударить кого-нибудь. Ему хотелось вцепиться во что-нибудь.

Риверс бежал.

Ногти Майкла впились в ладони. Тут только он заметил, что правый кулак его распухает на глазах. Двигаться надо - вот что, это единственный способ усмирить демонов внутри себя. Иначе он сейчас разгромит эту гостиную голыми руками.

Шесть лет.

Он стал как вкопанный. В голове билась только одна мысль.

Шесть, черт возьми, лет!

Он держал это в себе шесть лет, тщательнейшим образом следя за тем, чтобы чувства его никогда не отражались на лице, не говоря ни полслова ни одной душе.

Шесть лет он лелеял свою любовь, и все кончилось вот так.

Он подал ей свое сердце на блюде. И фактически вложил ей в руку нож и разве что не умолял ее разрезать это бедное сердце.

«Ах, нет же, Франческа, ты как-то плохо режешь! Держи нож крепче, тогда и резать будет удобнее. И уж заодно нашинкуй эти кусочки помельче!»

И кто это сказал, что говорить правду хорошо? Какой осел? Майкл отдал бы сейчас что угодно, свою руку, ногу, лишь бы этого разговора вовсе никогда не было.

Но слова очень коварная вещь.

Майкл засмеялся жалким смешком.

«А теперь разбросай куски сердца по полу и топчи их ножкой! Нет, сильнее, сильнее! Еще сильнее, Фрэнни! Вот увидишь, у тебя получится!»

Шесть лет.

Шесть, черт возьми, лет, и все утрачено в один момент. И все потому, что он возомнил, что в самом деле имеет право на счастье.

Следовало бы ему быть умнее.

«И наконец грандиозный финал - поджигай все к черту, Франческа! Вот молодец!»

И покончено с его сердцем.

Он посмотрел на свои ладони. От ногтей остались маленькие полукруглые отметины. В одном месте он даже процарапал кожу до крови.

Ну что ему теперь делать? Что ему, черт возьми, делать?

Он не знал, как ему теперь жить, - теперь, когда она знала правду. В течение шести лет все его дела и помыслы были направлены на то, чтобы она ни в коем случае не узнала правду. У всякого человека есть некое руководящее начало в жизни. Для него таким руководящим началом было скрыть правду от Франчески.

Он опустился в кресло, едва сдерживая одолевавший его истерический смех.

«Ох, Майкл! - сказал он себе, роняя голову на руки. Кресло под ним так и тряслось. - Для тебя начинается новый период жизни - остаток дней. Добро пожаловать».

Следующее движение он сделал часа три спустя, когда кто-то тихонько постучал в дверь.

Он все еще сидел в кресле, откинув голову на спинку. Он давно уже сидел так, совершенно неподвижно, хотя шея у него затекла от неудобного положения.

Он чувствовал странную отстраненность, разбитость, так что, когда раздался стук в дверь, он даже не сразу сообразил, что это такое.

Но стук раздался снова, такой же робкий, но настойчивый.

Кто бы там ни был за дверью, уходить он не собирался.

– Войдите! - рявкнул Майкл. Но это был не он - она. Франческа.

Следовало бы ему подняться при ее появлении. Он и хотел подняться. Несмотря ни на что, он не питал к ней ненависти и вовсе не собирался проявлять к ней неуважение. Но она отняла у него все - все силы до капли и всю целеустремленность, - так что он смог только чуть поднять брови и вымолвить:

– Что?

Губы ее приоткрылись, но она ничего не сказала. Да она промокла до нитки, вдруг понял он. Должно быть, выходила гулять. Вот дурочка, на улице же холодно.

– Что, Франческа?

– Я выйду за тебя замуж, - сказала она так тихо, что он не столько услышал эти слова, сколько прочел по ее губам. - Если ты все еще хочешь на мне жениться.

Казалось бы, тут-то ему и вскочить с кресла - ну подняться по крайней мере - хоть от невозможности смирить бурлящую в груди радость. Тут бы и подойти к ней широким шагом решительного и целеустремленного мужчины, подхватить ее на руки, осыпать ее лицо поцелуями и отнести на постель, на которой можно было бы отметить судьбоносное решение банальнейшим из всех возможных способов.

Но он так и продолжал сидеть, слишком измученный душевными страданиями, чтобы сделать хоть что-то. Он смог только спросить ее:

– Почему?

Подозрительность, прозвучавшая в вопросе, заставила ее отшатнуться, но его это не слишком обеспокоило. После всего того, что он выстрадал из-за нее, станет ли он тревожиться оттого, что на минуту поставил ее в неловкое положение!

– Я не знаю, - призналась она.

Она стояла совершенно неподвижно, опустив руки по швам. Ясно было, что она прилагает усилия к тому, чтобы стоять смирно. И он сильно подозревал, что делает она это потому, что иначе опрометью выбежала бы из комнаты.

– Придется тебе придумать ответ получше. Она закусила губу и повторила:

– Я не знаю. И не заставляй меня копаться в моей собственной душе.

Он насмешливо поднял бровь.

– Прямо сейчас по крайней мере, - докончила она. Слова, подумал он почти бесстрастно. Прежде он сказал свое слово, теперь она говорит свое.

– Ты не сможешь взять свои слова обратно, - сказал он тихо.

Она покачала головой - мол, она и не станет. Он медленно выбрался из своего кресла.

– Ты не станешь откладывать, передумывать, трусить, отступаться от сказанного.

– Не стану, - отозвалась она. - Обещаю.

И только тогда он наконец позволил себе поверить. Франческа не так-то легко раздавала обещания. И она никогда не нарушала обетов.

В одну секунду он оказался рядом с ней, руки его обвили се, и он принялся осыпать поцелуями ее лицо.

– Ты будешь моей, - говорил он. - Вот оно наконец! Ты хоть понимаешь?

Она кивала, запрокидывая голову под его поцелуями.

– И если мне вздумается привязать тебя к кровати и держать привязанной, пока ты не забеременеешь, то я это сделаю, так и знай!

– Да, - согласилась она.

– И ты не станешь жаловаться. Она только головой покачала.

Его пальцы принялись теребить и тянуть ее платье, и оно как-то необыкновенно быстро упало на пол.

– И ты еще будешь получать удовольствие! - прорычал он.

– Да. О да!

И он отнес ее на постель. Он не был ни нежен, ни ловок в этот раз, но накинулся на нее, как голодающий на хлеб.