Разумеется, в городе попадались и скептики (больше среди женщин, нежели среди мужчин), которые считали, что она ловко втирает очки; но у суровой правды мало шансов выстоять против красивой фантазии.

На протяжении всего вечера Шанталь находилась в окружении поклонников и льстецов — мужчин и женщин, которые если не раболепствовали перед ней, то во всяком случае относились к ней с неординарной почтительностью. Ее телохранителем («телохранитель, секретарь, компаньон и массажист», как деловито охарактеризовал его Джейм Менуаль из «Скорпиона») был высокий широкоплечий мужчина лет сорока — несколько грубоватого вида, но по-мужски достаточно привлекательный. Почти весь вечер он находился рядом с ней; в нем не чувствовалось напряженности, он все время молчал, тем не менее бросал пронзительные взгляды на каждого, кто домогался внимания его патронессы. Он ощупывал глазами людей на манер полицейского или сыщика. Майк Крюгер. Он когда-то отбывал небольшие сроки за попытку изнасилования, за присвоение чужой собственности, за подделку чека; других обвинений против него не было — обвинение за убийство было снято, когда исчез главный свидетель.

Весь вечер он подносил Шанталь шампанское, закуски, подводил к ней гостей. Незадолго до полуночи он пересек комнату и сказал, что леди хотела бы поговорить со мной. Нельзя сказать, что это было сделано грубо — это было сделано достаточно учтиво, если учесть, что он выполнял королевский приказ. Спокойный, негромкий голос, выдержанные манеры, но глаза его пробежали по моему лицу, словно тарантулы. Лично я не откликнулся бы на подобное приглашение, но Митч ответил согласием.

Крюгер представил ей меня и отошел на несколько ярдов в сторону.

— Рад познакомиться с вами, миссис д'Иберон, — проговорил я, несколько искажая ее фамилию.

Она не подала мне руки, не улыбнулась и не кивнула. Фрэнк Митчелл не заслуживал ничего, кроме нейтрального взгляда.

— Вы весь вечер не спускали с меня глаз, — сказала она с заметным французским акцентом.

— Прошу прощения, если это так.

— Я хотела бы знать — почему? — На ней были изумрудные серьги, изумрудная подвеска и изумрудное кольцо. Очевидно, она распродала не все свои камни. У нее был красивый, свежий цвет лица чуть оранжевого оттенка — результат загара, который приобретают в горах во время катания на лыжах.

— Я думаю, что мужчины пялили на вас глаза и раньше, — сказал я.

Я успел забыть холодную пронзительность ее взгляда, и светящийся незаурядный ум. Шанталь (в этот момент я подумал о ней как о Шанталь) обладала редкой способностью мгновенно гасить свою индивидуальность, чтобы полнее оценить индивидуальность другого. Она не хотела давать волю собственным эмоциям при оценке другого человека. Нам часто нравится или не нравится человек по чисто субъективным критериям; мы проецируем на него свои собственные добродетели и пороки. Я женился на женщине, которой не существовало; я создал ее, как когда-то до этого создал Кристин Терри. Шанталь никогда не допускала подобной ошибки. И сейчас она стояла, спокойно и внимательно изучая мужчину, который называл себя Фрэнком Митчеллом.

— Мы встречались, — сказал она наконец.

Вот тебе раз. Мое брюшко, моя лысина, борода, мои ослепительные зубы и новые синие глаза, мои походка, голос и акцент, мой стиль и все мои старания оказались ни к чему, меня вычислили менее чем за тридцать секунд. Гаси свет, опускай занавес, сматывай удочки.

— Я вас также знаю, душа моя, — произнес я. — Но только из снов. — Браво, Митч, весьма учтиво сказано.

Очевидно, мои слова ее приятно удивили.

— Нет, — сказала она с очаровательным акцентом. — Я не думаю, что мы с вами встречались. Просто я узнала ваш тип.

— И что это за тип?

— Вы или полицейский, или осведомитель. — Она красиво улыбнулась. — Скорее всего — осведомитель.

Чуть отвернув голову в сторону, она дала понять, что отпускает меня и позволяет пребывать в моем несчастном жалком мире; появился Крюгер и увел меня от ее королевского величества.

— Я слышал, что на лыжах хорошо кататься в любом месте Скалистых гор, — сказал Крюгер. — Вейл, Брекенбридж, Алта, Джексон-Хоул, Таос… Попробуйте где-нибудь в другом месте. — Ни грубости, ни выразительных взглядов, ни скрытых угроз — Шанталь вышколила этого парня за годы их сотрудничества.

— Мне хочется кататься именно здесь.

Он пожал плечами, предпочитая оставаться в тени и не подчеркивать своей роли в тандеме.

— Снег практически везде одинаков, куда бы вы ни поехали.

— Нет, не одинаков. Иной снег превосходит любой другой.

Через два дня мне позвонил Джейм Менуаль из «Скорпиона»: кто-то наводил справки о Фрэнке Митчелле — справлялись у «снежных» маклеров и в полиции.

— И что вы об этом думаете? — спросил я.

Последовала пауза.

— Это может быть хорошим знаком. Возможно, что она купит.

— Что вы намерены делать?

Снова пауза.

— Ждите сигнала. Но вы должны правильно его понять.

Фрэнк Митчелл — лицо не вымышленное. Он действительно связан (точнее, был связан) с торговлей наркотиками. Какие-то кубинские конкуренты убили его, останки его сожгли в крематории, который они обслуживали, пепел развеяли над Бискайским заливом. О смерти Митчелла знали только кубинцы — те, которые его убили, и те, которые сидели в «Скорпионе». Впрочем, это могли быть одни и те же люди.

На следующий день в моем номере снова раздался телефонный звонок. Звонила Шанталь д'Оберон: тихий, бархатный, с хрипотцой голос — секс, трансформированный в звуковые волны. Завтра она с несколькими друзьями отправляется на вертолете на лыжную прогулку в живописную долину на западе, где совершенно изумительный снег; не желаю ли я присоединиться?

— В котором часу?

— В десять в аэропорту.

— Я буду там.

— Прекрасно. Почему бы вам не захватить с собой и своего собственного снега?

Я положил трубку на рычаг. Господи, похоже, сработало, хотя я до последнего момента в это не верил. Шанталь д'Оберон и Фрэнк Митчелл, обманщики и мошенники, самозванцы, завтра могут встретиться и — кто предугадает? — даже почувствовать симпатию друг к другу. Надеюсь, что моя маска с меня не спадет.

Я испытывал подъем, который способен испытывать человек, сознающий, что добыча клюет на приманку. Это чувство шло, разумеется, от сознания своей силы, но не от примитивной брутальной силы убийцы из-за угла; стремление запугать физически свойственно любому подонку, в руках у которого находится пистолет или нож. Нет, это была сила совсем иного рода — весьма деликатная, сродни дипломатии и артистизму, сила, способная совратить и завлечь человека в сети и позволяющая манипулировать им и его судьбой. Это была игра, где нужно было импровизировать и реагировать на непредвиденную реакцию. Игра, в которой один манипулирует другим, но на поверку оказывается, что им самим манипулируют. Кто же в конце концов окажется истинной жертвой? Играют два волка в овечьей шкуре.

Глава двадцать пятая

В аэропорту меня ждали четверо: Даррил Румбау; невысокая плотная блондинка по имени Джун, которая некогда была членом олимпийской сборной лыжной команды Штатов; наш гид Ганс Рихтер — австриец лет шестидесяти с неприветливым выражением лица и настолько резким голосом, что даже обычные фразы у него звучали властно, как гестаповские команды; и, наконец, изящная сияющая Шанталь — аристократка, получившая образование в монастыре проститутка. Она улыбнулась, взяла меня за руку и спокойно сказала:

— Я забыла спросить, хорошо ли вы катаетесь на лыжах.

— Катаюсь прилично.

— Не падаете?

— Ужас помогает мне сохранить равновесие.

Она снова улыбнулась и повернулась, чтобы представить меня гиду и блондинке. Она много улыбалась и смеялась все эти дни; успех изгнал из нее прежнюю угрюмость, расковал ее, и она временами позволяла себе быть беспечной и беззаботно веселой. Это не означало, что она перестала быть жестокой, расчетливой гадиной; она ею осталась, но в ее арсенале были и другие качества, которые она умело демонстрировала по своему выбору. Похоже, в настоящее время убийца была весьма довольна собой.

Вертолет находился в шестидесяти футах от вокзала. Его большие, медленно вращающиеся лопасти с шумом рассекали холодный воздух. Румбау предложил серебряную фляжку с коньяком. Я сделал пару глотков, хотя было всего чуть более половины десятого; пилот, Шанталь и Джун вежливо отказались, а австриец пролаял свое мнение о том, как влияет алкоголь на лыжные прогулки в горах.

Через несколько минут Шанталь дотронулась до моего запястья и показала в окно: стадо лосей убегало от тени вертолета, то и дело глубоко проваливаясь в снег.

— Красиво, — сказала она.

— Управляют рогами, — заметил я.

— Вы много катались на лыжах, мистер Митчелл?

— Митч. В последнее время не очень, но в детстве увлекался ими.

— В Майами? — улыбнулась она.

— Я вырос в Миннесоте. — Это так — настоящий Фрэнк Митчелл был родом из Миннесоты.

— У меня есть друзья в Майами.

— Большой город.

— Да, но если вы занимаетесь одним и чем же делом…

— Я, можно сказать, уже ушел из него.

— Рик Васкес?

Я покачал головой.

— Коди Унгер?

— Я придерживаюсь правила, — сказал я. — Я не знаю никого, если меня спрашивают.

— Билл-Клайд Барнес?

— Никакого Билла, никакого Клайда, никакого Барнеса.

— Это меня беспокоит. Каким образом я смогу вам довериться?

— А я не прошу вас доверяться мне. При чем здесь доверие?

Она понизила голос.

— Видите ли, я боюсь, что вы можете разбить мне сердце.

Я засмеялся.

— Для меня новость, что у вас есть сердце.

Мы разговаривали под шум двигателей; я наклонился к ней поближе (улавливая запах ее волос и жасмина) и тихонько сказал:

— Может быть, в одну прекрасную ночь наши сердца застучат в унисон.

Она улыбнулась.

— А вы плут, Митч!

— Но не полицейский и не осведомитель.

— Там посмотрим.

— Я прихватил свой снег.

— И в этом отношении мы посмотрим, — сказала она.

Я испытывал некоторое беспокойство, отчасти потому, что не был вполне уверен в том, как покажу себя здесь на лыжах, но главным образом из-за того, что не знал, принимает ли она меня за Митча. Время от времени она бросала на меня то ли загадочные, то ли понимающие взгляды, словно игрок в покер, который знает, что я блефую, и хочет заставить меня продолжить игру. Это не могло меня не беспокоить. Тем не менее все продолжительнее и чаще я не видел Кристин Терри в этой женщине; она казалась мне новой, удивительно привлекательной незнакомкой.

Вертолет поднялся примерно на пятнадцать тысяч футов, и взору открывались иззубренные белоснежные горы до горизонта, напоминающие штормовое море. Ослепительно белые кряжи и впадины. Темный лес на нижней части склонов и в долинах. И небо, цвет которого менялся от нежно-голубого до ультрамаринового. Похожая на насекомое тень вертолета скользила по изломанной поверхности, то поднимаясь, то опускаясь на тысячи футов.

Пилот обогнул массивную пирамидальную вершину, словно испытывая потоки ветра, и стал быстро спускаться над невысоким кряжем. Огромные вращающиеся лопасти подняли снежную метель, от которой за окном стало бело. Через минуту вертолет медленно опустился на свои полозья. Мы выгрузили экипировку и помахали рукой пилоту.

Под пушистым снегом, снесенным потоком воздуха от лопастей, обнажилось спрессованное ледяное основание. Кое-где виднелись аспидно-черные валуны и пучки коричневой альпийской травы. Внизу под нами была огромная вогнутая снежная чаша. Склон пугал своей крутизной — около тридцати пяти или сорока градусов, а гребень, на котором мы стояли, находился на высоте не менее четырех тысяч футов.

Воздух был сухой и имел какой-то подгоревший привкус. Дышалось так, как пьется вода во сне — воздухом нельзя было насытиться. У меня появились первые симптомы горной болезни — тошнота, головокружение, легкая, но противная головная боль и какое-то отупение: пока другие прилаживали лыжи и оживленно болтали, я мрачно стоял на краю бездны. Вертолет, превратившийся в светлую точку, снижался, готовясь к посадке на дальней площадке.

Ко мне подкатил австриец.

— Если вы нет в состоянии спуститься на лыжи, мы закопать вас здесь, — сказал он. Тевтонский юмор.

Все терпеливо ожидали (Шанталь еле заметно, но ехидно улыбалась), пока я прилаживал лыжи, искал палки и надевал солнцезащитные очки.

Наконец я экипировался, и Рихтер прочитал нам лекцию о лавинах.