Джоанна Линдсей - Когда правит страсть

Помолчав, он добавил:

– Снимай с себя одежду, или я раздену тебя сам.

О господи, такого от него она не ожидала!

– Зачем?! Клянусь, у меня не осталось никакого оружия!

– Ты оказалась настолько хитрой, что лишние меры предосторожности не помешают. Давай убедимся, что ты не приготовила новых сюрпризов.

Она попятилась от него. Он кивнул:

– Очень хорошо. Я не против тебе помочь.

Алана отчаянно попыталась прорваться мимо него к двери, но в результате только быстрее попала в его руки. Она начала с ним бороться, когда он потянулся к застежкам на ее платье. Они все были расположены спереди, как и на большей части той одежды, которую Алана взяла в путешествие, потому что ей не хотелось возить с собой горничную. Капитан обхватил ее за талию и прижал к себе, поэтому был вынужден действовать одной рукой, и рука эта шарила по ее груди, причем делала это умышленно, в чем не было сомнений. Прежний испуг прошел, сменившись приступом ярости. Девушка извивалась, пытаясь сбросить его руку, но капитан терпеливо продолжал свое дело.

Потребовалось не так уж много времени, чтобы она начала задыхаться от яростных попыток освободиться, которые ничего не давали, убеждая Алану, что она всего лишь оттягивает неизбежное. Она ни разу не взглянула на него: была слишком сосредоточена на усилиях оторвать его руку от себя. Но ей и не хотелось увидеть на его лице решимость довести дело до конца, потому что она все еще надеялась, что капитан остановится до того, как она окажется совершенно голой.

Когда все застежки ее платья наконец были расстегнуты, она направила все оставшиеся силы на то, чтобы удерживать края лифа вместе, что подзадорило его еще больше:

– Знаешь, мы могли бы сделать это на кровати.

Она негодующе вскрикнула.

– Нет? – удивился капитан. – Жаль!

Только тогда девушка взглянула на него, и у нее перехватило дыхание. В его глазах не было лукавства, в них полыхало пламя, от которого ее коже стало жарко. Он хотел ее! Сознание этого вызвало дрожь возбуждения, пробежавшую по телу Аланы. Ей следовало собрать всю волю, чтобы отстаивать свою честь, но вместо этого она просто стояла, не делая ничего!

Рукава соскользнули с ее плеч. Несколько движений его пальцев ослабили ее нижнюю юбку. Внезапно и платье Аланы, и кружева упали к ее ногам.

– Ты так прекрасна, – воскликнул капитан восхищенно, медленно скользя взглядом по ее телу. Но тут же нахмурился и добавил уже совсем другим тоном: – Те люди сделали правильный выбор, когда решили подослать именно тебя. Они нарочно выбрали такую красавицу? Рассчитывали, что ты обольстишь меня и заставишь пренебречь долгом?

Она?! Да ведь это он пытался ее обольстить!

Но его, похоже, охватил новый приступ гнева от высказанной им же догадки. Он поднял ее над полом, чтобы отпихнуть ногой ворох одежды. Потом схватил единственный стул, поставил посреди камеры и силой усадил Алану.

Оставшись в одной сорочке, панталонах, чулках и ботинках, она впервые в жизни испытала невыносимое унижение. Это чувство вернуло ей прежнюю злость. Капитан, стоящий перед ней и созерцающий дело рук своих, еще сильнее распалял Алану.

– Как зовут твоего опекуна? – спросил он.

Она плотнее сжала губы, молча глядя на него. Неужели он действительно воображает, что она станет отвечать на вопросы после всего случившегося? Алана была слишком зла, чтобы бояться. Его варварское обращение с ней только укрепило ее нелюбовь к стране, в которой она оказалась.

Но ее молчание заставило его нагнуться, приблизив свое лицо к ее лицу, и произнести обманчиво мягким голосом:

– Не заблуждайся насчет того, что здесь происходит, девочка. Отныне ты узница и тебе придется отвечать на мои вопросы. Я уже жалею, что оставил на тебе это. – Он небрежно потрепал тесемки ее сорочки. – Это можно исправить.

Алана задыхалась от возмущения. О боже, он так и сделает! Страх, который она пыталась задушить злостью, охватил ее с новой силой.

Капитан отступил, чтобы видеть ее лучше. Его синие глаза оценивали ее, готовые уловить легчайшее изменение в выражении ее лица. От пылающей чувственности и следа не осталось. Во многих странах пытки по-прежнему оставались самым действенным способом добиваться признания от заключенных, а эта страна не была просвещенной. Интересно, а самозванок тоже пытали? Нет, ее отец, конечно же, не допустил бы такого… если бы ему сообщили.

Алана резко спросила:

– Вы собираетесь известить отца о моем появлении? Когда же?

Бекер не ответил, давая понять в очередной раз, что в этой камере только он задает вопросы. Однако он обошел ее и встал у нее за спиной. По идее, это должно было доставить ей некоторое облегчение, поскольку она избавилась от его сверлящего взгляда, но она лишь занервничала еще сильнее. И тут же ощутила, как его пальцы распускают ее растрепавшуюся прическу.

– Что вы… – Она подняла руку, стараясь отвести его ладонь от своей головы. – Прекратите! Не существует оружия настолько маленького, чтобы его можно было спрятать в волосах.

Он поднес к ее глазам длинную острую шпильку, которую держал двумя пальцами.

– Нет?

Она не вскипела, а просто настаивала на своем:

– Я не считаю это оружием!

Но она даже не попыталась помешать ему вынуть остальные шпильки. Наоборот, обрадовалась, когда длинные волосы упали на плечи и грудь, потому что рубашка была такой тонкой, что почти светилась. Но, закончив, он не убрал своих рук. Его пальцы гладили ее голову как-то слишком уж чувственно. По затылку Аланы пробежал озноб, не имеющий никакого отношения к холодному воздуху камеры.

И тут у нее невольно вырвалось:

– Моего опекуна зовут… Мэтью Фармер. Я называю его Паппи, потому что он меня вырастил. Я считала его своим дядей, который был единственным родственником, взявшим меня на воспитание, когда мои родители погибли на войне. Я думала, что мы ничем не отличаемся от остальных иностранных аристократов, которые бежали в Англию от нашествия Наполеона, и что Паппи даже принимал участие в тех войнах. Я знала, что мы родом из Лубинии, но никогда не подозревала, что все остальное, что я считала своей биографией, – ложь. И когда мне исполнилось восемнадцать, дядя все не решался сказать мне правду и возвратить меня в Лубинию.

Алана надеялась, что капитан заинтересуется ее историей и уберет от нее руки, но его пальцы продолжали поглаживать ее волосы, когда он спросил:

– Почему же он передумал?

– Потому что услышал, что здесь творится. Это побудило его рассказать мне все, хотя он был уверен, что я, узнав это, возненавижу его.

– И выиграл войну еще до того, как она началась.

Вместо того чтобы произносить это, ему было бы достаточно фыркнуть, настолько пренебрежительным был его тон. Алана пыталась повернуться, чтобы взглянуть на него, но он нажал на ее плечи и шею, вынуждая смотреть прямо перед собой.

Это не помешало ей возмутиться:

– Почему вы не верите столь бескорыстным мотивам? Паппи не хотел, чтобы его родина разрывалась на части из-за лжи, которую он мог опровергнуть. Он любит эту страну по причине, лично мне не понятной.

Он усилил давление на ее плечи, давая понять, что не пропустил оскорбительного намека в ее последних словах. Тогда она поспешно добавила:

– Я не виновата в том, что не разделяю его любви. Когда я была ребенком, он описывал Лубинию как поистине варварскую страну.

– Почему?

– Чтобы мне было стыдно признаться в том, где мы родились.

– Почему?

– На тот случай, если кто-нибудь станет задавать вопросы… люди моего отца или же его враги.

– Так он прятал тебя от короля?

– Конечно! Кто-то хотел моей смерти. Поэтому Паппи не мог допустить, чтобы я вернулась сюда, пока не будет уверен, что это безопасно.

Бекер рассмеялся.

– Значит, он посчитал, что теперь это безопасно?

– Нет. Но мое появление может спасти много жизней, а это перевешивает все остальное. И здесь он сможет лично расправиться с теми, от кого защищал меня всю жизнь, раз король не сумел их найти.

Бекер некоторое время молчал, потом сказал:

– Насколько я понял, в прошлом месяце опекун разрушил все твои представления о жизни, заявив о твоем королевском происхождении? И ты просто этому поверила? Почему?

– Вы шутите? – произнесла она с болью. – Я ничему не поверила. Это было слишком ужасно, слишком…

– Ужасно быть принцессой? – фыркнул он.

Алана закрыла глаза. Она не собиралась рассказывать ему так много. Но его сомнения ее бесили. И он до сих пор не отнял от нее своих рук. Он не имеет права вести себя подобным образом!

– На это у тебя нет готового ответа, Алана? Если это твое настоящее имя…

Его резкий тон, так пугавший ее, сделался нейтральным во время этого вопроса. Кроме того, его руки оставили ее плечи в покое, хотя один палец продолжал мягко скользить вдоль ее руки, словно по рассеянности. Она вздрогнула. Должно быть, от холода. Не от его же прикосновения!

– Думайте, что хотите, – устало обронила она. – Мне уже все равно.

– Так ты собираешься спасать человеческие жизни?

Ее глаза снова распахнулись. Он был прав. Она не может позволить себе роскоши сдаться.

Девушка вздохнула.

– Давайте попробуем еще раз все понять, капитан. Вы испытываете недоверие, так? Что ж, когда Паппи рассказал мне, что я королевская дочь, мое недоверие было в тысячу раз больше. Я очень сильна в математике, так что это не преувеличение. Паппи всю жизнь называл меня принцессой, но я считала, что это всего лишь шутливое обращение. Конечно, я не поверила, что я дочь короля Лубинии. Но вы кое-что должны знать: Паппи любит меня. Он изменил свою жизнь ради меня. И никогда бы не признался в содеянном, не будь это правдой.

– Почему?

– Потому что он был уверен, что я стану презирать его за это.

– За то, что он восемнадцать лет назад похитил тебя из дворца? Именно это он рассказал тебе, не так ли? Или он лично не участвовал в похищении? Может быть, человек, который вырастил тебя, просто знал настоящего похитителя и сам украл тебя у него или нее?

Алану подмывало солгать, чтобы оградить Паппи от обвинений в преступлении… и повышенного интереса капитана. Но Паппи велел говорить правду и верить, что рано или поздно она увидится с отцом.

– Нет, это Паппи украл меня прямо из дворца, хотя его нанимали совсем для другого. Он должен был убить меня.

– Где он сейчас?

– Я не знаю.

– Где он?!

– Клянусь, что не знаю. Мы остановились в гостинице на окраине города, но он предупредил меня, что там я его больше не найду. Он собирается выследить человека, который восемнадцать лет назад нанял его, чтобы убить меня.

– Когда же ты наконец поймешь, что я терпеть не могу лжи?

Он снова навис над ней. Хотел удостовериться, что запугал ее своим допросом? Или давал ей возможность увидеть, как сильно он рассержен?

Не выйдет!

– Я рассказала вам чистую правду и буду стоять на своем, – отчеканила Алана. – У меня просто нет выхода.

– Выход есть всегда. И тебе придется придумать что-нибудь получше, если ты надеешься выбраться отсюда.

Она со свистом втянула в себя воздух. Он не станет держать ее здесь. Не посмеет. Она дочь его короля. Но, думая так, Алана начала дрожать – отчасти от холода, отчасти от страха. При этом она знала, что нельзя показывать, как он напугал ее. Страх придаст ей вид виноватой. И тогда он уж точно ей не поверит.

Она попыталась представить, как вела бы себя принцесса. Постаралась вызвать в себе гнев, который, по идее, должна была испытывать. Но все, что удалось выдавить из себя, было:

– Я замерзла.

– Обеспечение комфорта не входит в мои…

– Я замерзла!

Отбросив всякую предосторожность, она вызывающе вскинула подбородок. Он выругался, вышел из камеры и с грохотом захлопнул за собой решетчатую дверь. Потом, окончательно добив Алану, повернул ключ в замке.

– Как вы смеете держать меня здесь? Я вам этого не прощу, капитан.

Гнев Кристофа все еще не прошел. А эти слова только распалили его сильнее. Как у нее хватает духу говорить с ним столь повелительно? Никаких криков. В голосе только ледяной холод. Но глаза выдавали ее – не выражением, а оттенком. Темный цвет грозового неба светлел до серой голубизны, когда девушка была напугана.

– Ты сочинила эту сказочку для доверчивых олухов, – прорычал он сквозь прутья камеры. – Но я узнаю правду.

– Вы не узнаете правды, даже если она пнет вас в зад!

Алана произнесла это оскорбление на английском языке. Бекер никак не показал, что понял, чтобы она и дальше выдавала свои тайные помыслы, которые могли оказаться ему полезными. Но здесь не следовало оставаться дольше. Борясь с желанием и гневом, он непременно совершит нечто такое, о чем потом пожалеет.