лос Сантос Мариса де - Когда приходит любовь

— Очень вкусно, — жизнерадостно заявила она. Потом улыбнулась и, не обращая внимания на взгляды всех собравшихся, взяла второй кусочек.

Моя жизнь, моя настоящая жизнь, началась, когда в нее вошел красивый незнакомец в идеально сшитом костюме. Это был Мартин. Но Мартина больше нет.

Вы можете подумать, что настоящая жизнь означает погоню за положительным результатом. Мне эта погоня нравилась, она доставляла радость, позволяла заглянуть в настоящие жизни других людей — Олли, Би, Элли, Тео, миссис Голдберг и других, — как в освещенные окна домов. Я верила, что они реализовали свои сердечные привязанности или находятся в процессе их реализации. Вот. Именно это я имею в виду. Я верила, что процесс реализации желаний и есть жизнь.

Но за месяцы, которые прошли с той поры, как Мартин вошел в кафе «Дора», я пришла к выводу, что настоящая жизнь не означает осуществления моего сердечного желания. Нет, только осознание его, не удовлетворение, а предчувствие. Настоящее — это знать, что ты любишь и почему.

Я люблю миссис Голдберг, потому что, хотя она заболела и умерла, она жива, как и все, кого я знаю. Я люблю деревья в ее дворе и вещи на ее чердаке, потому что это были ее деревья и ее вещи. Я люблю дом моей семьи, потому что он принадлежит моей семье. Я люблю Линни, Тоби, Кэма и Олли, потому что не любить их невозможно. Я люблю моего доброго отца за его целеустремленность и мою мать за ее силу и доброту. Я люблю Тео, потому что он лучший мужчина из всех, кого я знаю, и потому что у меня начинают ныть суставы, когда я не могу до него дотронуться. Я люблю Мартина за то, что он привел Клэр в мою жизнь, и я люблю Клэр, потому что она смелая, любящая, умная девочка. Господи, как же я люблю Клэр…

Я хотела стать матерью для Клэр, но вернулась ее настоящая мать, и дом, в который она вернулась, был моим домом.

Понадобилось тридцать секунд на размышления и один кивок Вивианы, чтобы решиться. Я решила вернуться на улицу, на которой выросла, и жить в доме миссис Голдберг с Клэр и Вивианой. Конечно, это было не то, на что я надеялась, да я и не понимала, что из всего этого может получиться, но решила сделать этот шаг, а проблемы решать по мере их поступления. В тот же вечер я уселась за телефон. Сначала позвонила Линни и стала агитировать ее поступить в юридический колледж, который находится недалеко от того места, где я собираюсь жить; затем уволилась из кафе, организовала перевозку и поговорила с хозяином моей квартиры, упросив его снять люстру и не брать с меня арендную плату за полгода.

И нашла в своей комнате рассказ про девочку, медведя и зачарованную зиму. Я вспомнила эту потрепанную обложку. Рассказ лежал в рюкзаке Клэр в ту первую ночь, когда она спала в моей квартире, и я решила, что это она вытащила его и оставила на моей постели. Но потом я открыла обложку и увидела листок бумаги. Там было написано:

«Подарок нам на Рождество от Клэр. Эту книгу она сделала для Вивианы, но теперь решила, что подарит ее нам. Теперь твоя очередь читать. Крепись.

С любовью, Тео».

Я прижала палец к его имени и поцеловала листок, как влюбленная девчонка, какой я, в сущности, и была. Затем прочитала рассказ. Я прочитала его и сидела над ним, пока не взошло солнце.

Рассказ был потрясающим и поставил меня перед выбором. Было два пути. И оба изрыты колеями. Но один путь был все же легче. Проще всего было предположить, что болезнь Вивианы привела Клэр в такой ужас, что она стала мечтать о бесконечном сне, детали которого даже я с моим воображением представить себе не могу. Значит, этот напуганный ребенок не должен снова жить с женщиной, которая ее напугала. Ребенку нужна я.

Но из этого рассказа можно было вынести и другое, сложное и трудное для объяснения. Когда настала зима, суровый мороз лишил жизни не только внутренний мир Анники, но и ее собственную плоть: волосы и глаза. И даже медведь Джон не мог ей помочь. Только возвращение весны и ее старого мира могло ее спасти. Если смотреть на рассказ в таком ракурсе, вы поймете, что в сердцах матерей и их детей есть таинственная связь, которую никто не может разорвать. Я могу прожить с Клэр и Вивианой сто лет, но эта тайная связь всегда будет с ними.

Два пути, какой выбрать? «Крепись», — написал Тео. Я стояла на развилке и ждала момента, чтобы набраться храбрости.

И когда на следующий вечер Вивиана появилась на чердаке миссис Голдберг и спросила: «Как вы поступите?» — вопрос застал меня врасплох. Я осторожно закрыла ноутбук, оставив его в режиме ожидания. Если бы такое можно было сделать с Вивианой? Выключить ее с вопросом — и все.

— Как я поступлю? — повторила я, стараясь выиграть время. Я знала, о чем она спрашивает.

А она продолжала:

— Чем вы собираетесь здесь заняться? Найти работу? Вернуться в школу? — Я обрадовалась, что она не говорит о главном.

— Господи, я бы очень хотела сказать, что у меня уже есть план.

Вивиана села на пол рядом со мной и взяла зажигалку, о которой я писала. Я смотрела, как она держит этот элегантный предмет в своих изящных руках, которые были просто произведением искусства.

— Я знаю, что вы чувствуете, — сказала она.

— Вы в этом уверены? — Я и сама не была уверена, что хочу получить ответ на этот вопрос, но все равно спросила. — Вырвать корни, жить здесь, вдали от всего…

— Я знаю Клэр, — сказала Вивиана и помолчала, давая мне время. — Я знаю разницу между тем, когда она что-то хочет, и тем, когда она в чем-то нуждается. А это… — она обвела рукой чердак, — в этом она нуждается.

Вивиана посмотрела на меня, и я увидела, что ее напряженность исчезла. Она вздохнула.

— Дело не в том, что уехать будет тяжело. Труднее остаться. Смириться, что за тобой наблюдают. И делиться. Делить Клэр. Я не в укор это говорю.

Я и сама это видела и поражалась, как это у нас получается: перейти от подозрительности к близости, к дружеской беседе.

— Может быть, тут не об этом речь. Может быть, просто мир станет больше.

Вивиана кивнула.

— Нам нужно расширить наш мир. Я это понимаю. Мир двоих слишком мал. — Она откашлялась. — Вернемся к вам. Что вы здесь будете делать?

Я оглядела чердак:

— Мне нужно закончить опись. Это во-первых. Так что я найду какую-нибудь работу, пока я тут вожусь. После этого, может быть, продолжу учебу.

— Что вы хотите изучать? — с интересом спросила Вивиана.

— Точно пока не знаю. Мне нравится делать то, что я делаю. Я пишу обо всем, о чем рассказывала мне миссис Голдберг.

— Труд во имя любви, — сказала Вивиана. — Клэр рассказала мне, как много для вас значила миссис Голдберг.

— Да. — Я почему-то смутилась и быстро сменила тему. — Но так вышло, что все эти предметы связаны с событиями, о которых даже миссис Голдберг ничего не знала. Я основательно порылась в университетской библиотеке, и компьютер помог. — Я взяла забавный серебристый тюрбан и надела его.

Вивиана улыбнулась, разглядывая меня.

— Представляете, что я узнала? Это работа Лили Дач, француженки, которая была знаменитой модисткой в Нью-Йорке в свое время. Кто сейчас знает, что были когда-то знаменитые модистки? — Я не могла объяснить, почему такие подробности волновали меня, но так и было. — И серебро. Есть вещи, сделанные в восемнадцатом веке. А вон та кованая решетка, я думаю, была сделана в Филадельфии бывшим рабом. Все попадало сюда откуда-то. Прошло через столько рук.

Я сняла тюрбан, смущенная собственным красноречием. Сознание, что я буду жить рядом с этой женщиной и ее дочерью, не давало мне покоя. А я сидела и болтала о шляпах и решетках.

— Можно заняться историей искусства, — предложила Вивиана. — Или охраной памятников культуры. — Она замолчала, положила зажигалку и взглянула на меня. — В Делавэре есть прекрасная программа, а рядом музей с великолепными экспонатами, там представлены целые восстановленные интерьеры. Паркетные полы, лепнина, мебель, картины — все. Я устраивала несколько вечеринок для одной дамы из правления. Уверена, она напишет вам рекомендательное письмо. — Она замолчала.

Делавэр.

— Вивиана, — сказала я самым нейтральным голосом, — о чем вы говорите?

— Это не очень далеко, — сказала она твердо, — вы можете ездить туда на выходные, а на неделе быть дома. В смысле у себя дома.

— О чем вы говорите?

Ее бравада иссякла.

— Я слышу, как она каждую ночь ходит в вашу комнату.

Она не станет плакать, я это видела и была ей благодарна. Она сидела выпрямившись, взгляд гордый, как у античной статуи, но под всем этим чувствовалось колоссальное напряжение. «Безжалостная, — подумала я, — эта женщина может быть безжалостной, если понадобится». Я уважала ее за это.

— Я должна быть той, в ком она нуждается, — ровным голосом сказала Вивиана. — В ней вся моя жизнь.

Я хотела заговорить, но не знала, что сказать.

Вивиана встала и направилась к двери. Затем повернулась ко мне.

— Пожалуйста… — начала она. Но я ее перебила. Я не смогу вынести, если эта гордая женщина станет умолять отдать ей ее ребенка.

— Не надо, — сказала я, — не говорите ничего.

И мать Клэр ушла, оставив меня наедине с самой собой.

— Я никак не могу решить, красивая она или нет, — сказала Клэр на середине фильма, — или она просто лучше выглядит, чем все остальные.

Корнелия сидела на полу, прислонившись к большому креслу, в котором утонула Клэр. Она откинула голову назад, взглянула на Клэр и засмеялась.

— Вот именно! Она просто сногсшибательная!

Она действительно была сногсшибательной, эта Трейси Лорд — в белом платье, с капризным ртом, скульптурным маленьким личиком и этими удлиненными глазами, выражение которых менялось ежеминутно.

Когда Клэр впервые увидела Декстера, она выдохнула:

— Чудо!

— Чудо в кубе, — вздохнула Корнелия.

— Но не только, — начала Клэр, — он похож…

— На тебя. — Корнелия улыбнулась. — И твоего отца.

«Я похожа на своего отца», — подумала Клэр. Люди постоянно так говорили, и это беспокоило Клэр. Но почему-то теперь ее это уже не волновало. Мартин Грейс был ее отцом. Не важно, умер он или нет, но он был частью ее, а она была его частью.

«У меня глаза моего отца», — сказала она себе. Внезапно ее посетило озарение, как будто открылось яркое окошко. «То, что отец меня не любил, не значит, что я не могу его когда-нибудь полюбить». Окошко закрылось, но Клэр почувствовала что-то новое внутри себя. «У меня папины глаза», — снова подумала она.

Когда фильм кончился, Клэр удовлетворенно сказала:

— Вот так кино должно всегда кончаться. Пусть хорошие люди получают то, что они хотят.

Корнелия выключила телевизор и повернулась к Клэр. Когда Корнелия сидела на ковре, скрестив ноги, Клэр невольно вспомнила, какая она маленькая, как ребенок.

— Клэр, мне нужно тебе кое-что сказать. — Она помолчала. — Ты — не просто друг, ты часть моей семьи. Ты всегда будешь частью моей семьи.

Это было замечательно, именно это и хотела услышать Клэр. Ей бы обрадоваться, но она почему-то испугалась. Голос Корнелии и выражение глаз делали ее еще больше похожей на ребенка. На ребенка, который пытается выглядеть более смелым и сильным, чем он есть на самом деле.

Клэр кивнула, потом сказала:

— Почему бы нам не посмотреть этот фильм еще раз, с самого начала?

— Вы с мамой будете жить в доме миссис Голдберг. — Клэр заметила, что Корнелия дрожит. — А я буду постоянно тебя навещать.

— Нет, — сказала Клэр. — Ты не можешь так поступить, Корнелия. Ты уже сказала, что останешься.

Гнев в собственном голосе удивил Клэр. Ведь на самом деле ей было грустно и страшно. Но она не могла избавиться от этого тона и вскоре на самом деле разозлилась.

— Мы будем вместе проводить праздники и выходные. Ты можешь в любое время навещать меня в Филадельфии или там, где я устроюсь. Но где бы я ни устроилась, это обязательно будет недалеко отсюда.

— Ты обещала, что останешься.

Корнелии было больно. Клэр это видела, и в какой бы ярости она ни была, она не чувствовала удовлетворения от того, что причиняла Корнелии боль. Но ее разочарование было огромным.

— Я пообещала, потому что очень хотела быть с тобой. И до сих пор хочу. Но тебе нужно остаться вдвоем с твоей мамой. — Корнелия так сильно сжала руки, что они покраснели.

— А если она снова заболеет? — запальчиво выкрикнула Клэр. — Ты когда-нибудь об этом думала?

— Ты придешь прямо сюда и все расскажешь Элли и Би. Позвонишь мне, я тут же приеду. И мы все поможем. — Корнелия произнесла это так, будто давала клятву. — Солнышко… — Голос Корнелии дрогнул, и она протянула руку к Клэр. Но Клэр встала и ушла. Корнелия осталась сидеть на полу. Сердце ее было разбито.