Кэндис Проктор - Когда рыдают девы

– Глупости.

Девлин сдавленно фыркнул. Ни снисходительности, ни кокетства в Геро не было и в помине.

Виконтесса выскользнула из постели, прихватив с собой тонкую простыню, чтобы прикрыть наготу, и направилась к мужу. Под покровом ночи Геро могла без стеснения  сближаться с ним, выказывая пылкость и нежность. Но вот днем…

Днем новобрачные во многом оставались друг для друга незнакомцами, чужими людьми, которые хоть и живут под одной крышей, однако ощущают напряженность и неловкость, натыкаясь друг на друга в холле или встречаясь за завтраком. Казалось, только ночью супруги  в силах отбросить настороженную недоверчивость, которая была присуща их отношениям с самого начала, только во тьме могут забыть о глубоком,  враждебном противостоянии своих семейств и сблизиться как мужчина и женщина.

Девлин заметил, как в комнату прокрадывается серый рассвет. Плотнее запахивая простыню, жена сказала:

– Ты почти не спишь.

– Сплю. Иногда.

Она склонила голову набок. Обычно аккуратно причесанные русые волосы растрепались от недавних любовных ласк.

– Ты и раньше мучился тревожными снами или только с той поры, как взял в жены дочь злейшего врага?

С легкой улыбкой Себастьян привлек ее к себе.

Геро неохотно поддалась, положив руки на обнаженную грудь мужа, удерживая между ними определенную дистанцию. Она была высокой, почти такой же высокой, как Девлин, с унаследованным от могущественного отца римским профилем и приводящим в замешательство джарвисовским умом.

– Говорят, нет ничего необычного в том, что солдатам по возвращении домой снятся поля сражений. 

Проницательные серые глаза сузились от мыслей, о которых можно было только догадываться.

– Так вот что тебе видится во сне? Война?

Себастьян замялся.

– Главным образом.

Этой ночью его действительно согнали с постели отзвуки канонады, жалобное ржание раненых коней и отчаянные стоны умирающих солдат. И все же Девлина порою преследовали не те ужасы, которые доводилось видеть, и даже не еще более страшные вещи, которые доводилось делать, а образ некоей голубоглазой, темноволосой актрисы по имени Кэт Болейн. По отношению к женщине, взятой виконтом в жены, такие сны были, по сути, изменой, хоть и невольной, и это беспокоило Себастьяна. Но единственный надежный способ для человека властвовать над своими ночными видениями – не спать.

В комнате стало еще светлее.

– В такую жару всем тяжело уснуть, – обронила Геро.

Девлин отвел спутанные волосы с ее влажного лба.

– Может, поедешь со мной в Гемпшир? Нам обоим будет полезно несколько недель отдохнуть от городского шума и пыли.

Виконт с начала лета собирался посетить свое имение, однако события последних месяцев сделали его отъезд из Лондона невозможным. Но и дальше пренебрегать обязанностями хозяина поместья было нельзя.

Наблюдая за колеблющейся женой, Себастьян в точности угадывал ее мысли: в провинции, оставшись наедине, они почти все время будут проводить вдвоем. В конце концов, именно по этой  причине молодожены традиционно уезжают на медовый месяц – чтобы лучше узнать друг друга. Но в их несколькодневном браке мало что можно было назвать традиционным.   

Виконт ожидал, что Геро откажется. Но тут странная, кривоватая  улыбка коснулась ее губ, и леди Девлин немало удивила супруга, сказав:

– Почему бы и нет?

Себастьян провел взглядом по гладким щекам, твердой линии подбородка, опущенным полукружиям ресниц, скрывающим от него выражение глаз жены.  Геро во многом оставалась для него загадкой. Девлину была известна впечатляющая глубина ее ума, сила ее чувства справедливости, неожиданная страстность, пробуждавшаяся от его прикосновений. Но он почти ничего не знал о жизни Геро до того, как их пути пересеклись, не знал, какой она была в детстве, какие обстоятельства  и события превратили ее в женщину, которая  без колебаний и сожалений разрядит пистолет в лицо грабителя.

– Можем отправиться  за город прямо сегодня, – предложил виконт.

Жена покачала головой:

– Нынче утром я встречаюсь в Трент-Плейс с Габриель Теннисон. Она советовалась с сэром Стэнли по поводу раскопок в некоей части его владений под названием Кэмлит-Моут и обещала показать мне, что они обнаружили. 

Девлин поймал себя на улыбке. Главной страстью его супруги всегда являлась здравомыслящая, логическая приверженность делу реформирования множества жестоких и несправедливых законов, которые препятствовали развитию и позорили британское общество. Но в последнее время  Геро также живо заинтересовалась сохранением исчезающего наследия славного прошлого Англии.

– Нашли что-то интересное? – полюбопытствовал он.

– Когда допускаешь, что «Кэмлит» – это искаженное «Камелот», любая  находка  интригует.

Себастьян провел костяшками пальцев вдоль ее щеки и улыбнулся, видя, как жена в такую жару поежилась.

– Насколько мне помнится «Смерть Артура», сэр Томас Мэлори[1] определил, что Камелот – это нынешний Винчестер.

Геро удержала запястье мужа, пресекая ласку.

– По мнению Габриель, Мэлори ошибался.

С улицы донесся аромат свежеиспеченного хлеба и звонкий голосок мальчишки-разносчика: «Горячие булочки!».

– Тогда завтра?

Теперь спальню заливали потоки золотого утреннего света. Плотнее укутываясь в простыню, Геро отступила из кольца Себастьяновых рук, словно уже жалела о данном согласии.

– Хорошо. Завтра.

Но не прошло и часа, как в особняк виконта явился констебль с Боу-стрит с известием, что мисс Габриель Теннисон найдена возле Кэмлит-Моут мертвой.

Убитой.

Невысокий, лысоватый мужчина средних лет с серьезным видом стоял у основания древнего земляного вала, сцепив руки за спиной и уткнувши подбородок в складки скромно повязанного галстука. Рядом, вытащенный на берег рва, лежал потрепанный ялик. Сейчас лодка была пуста, но вдоль верхней кромки борта по-прежнему четко виднелась кровавая полоса.

Сэр Генри Лавджой, самый новоназначенный из трех постоянных магистратов Боу-стрит, поймал себя на пристальном разглядывании этого красноречивого багрового мазка. На место убийства, находившееся приблизительно в десяти милях к северу от Лондона, магистрата вызвал местный судья, который был только рад спихнуть расследование столичному полицейскому управлению.

Лавджой длинно, встревожено выдохнул. Большинство убийств на улицах Лондона были незамысловатыми: то подвыпивший матрос вытрясет душу из своей горемычной жены, то приятели разругаются, играя в кости или покупая лошадь, то из зловонного закоулка на какого-нибудь неосмотрительного прохожего нападет грабитель. Но обнаружить убитую молодую женщину благородного происхождения в лодке, плавающей по заброшенному рву в каком-то захолустье, было вовсе не обыденным делом.

Мисс Габриэль Теннисон исполнилось всего двадцать восемь лет. Дочь прославленного ученого, она уверенно создавала себе  репутацию авторитетного знатока древностей – бесспорно редкое достижение для представительницы ее пола. Девушка жила с братом, известным и уважаемым адвокатом, в Адельфи-Билдингс, в красивом доме с видом на Темзу. Известие об убийстве леди всколыхнет в городе беспрецедентную панику, когда дамы начнут опасаться выходить из дома, а разгневанные мужья и отцы потребуют от Боу-стрит немедленно сделать что-нибудь.

Сложность состояла в том, что у сэра Генри не было ни единой зацепки. Вообще ни одной.

Магистрат поднял глаза на констеблей, двигавшихся в ряд вдоль края рва. Грубые сапоги взмучивали темную воду с приглушенным чавкающим хлюпаньем, которое, казалось, повторяется эхом в необычайной тишине. Лавджой никогда не считал, что обладает чересчур живым воображением – даже наоборот. Но нельзя отрицать, что от этого места у него волосы на затылке шевелились. Может, причиной тому был причудливый свет, который, пробившись сквозь листву густой поросли грабов и буков, заливал все вокруг неестественным зеленоватым отблеском. А может, проявилась неминуемая реакция отца при виде мертвой юной красавицы – зрелища, которое напомнило о днях почти невыносимого горя в жизни самого сэра Генри.

Но магистрат закрыл свой разум перед воспоминаниями.

Ему доводилось слышать о Кэмлит-Моут. Говорят, в этом месте находился средневековый замок, история которого брала свое начало со времен римлян и даже раньше. Но все когда-либо стоявшие здесь фортификационные сооружения разобрали, камни и мощные балки вывезли. Остался только заброшенный, заросший четырехугольный островок в несколько сот футов шириной и ров со стоячей водой, некогда защищавший его.

Один из констеблей отделился от остальных и пришлепал к наблюдавшему Лавджою.

– Мы обыскали берег, сэр, – доложил полицейский. – Весь полностью.

– И?

– Ничего не нашли.

Магистрат длинно выдохнул.

– Тогда начинайте осматривать сам остров.

– Слушаюсь, сэр.

Стук лошадиных копыт и звон упряжи привлек их внимание к узкой извилистой дорожке, ведшей через лес ко рву. Парный двухколесный экипаж, которым правил аристократичного вида молодой джентльмен в касторовой шляпе и дорожном плаще с пелеринами, остановился на верху насыпи. Угнездившийся на запятках задиристого вида подросток-грум в полосатом жилете тут же соскочил со своего места и побежал брать гнедых под уздцы.

– Это же лорд Девлин, – отвесил челюсть полицейский, в то время как скандально известный сын графа Гендона задержался переговорить с грумом, а затем легко спрыгнул на землю.

– Можете идти, констебль, – обронил магистрат.

Подчиненный бросил последний любопытствующий взгляд на гребень вала, а затем втянул голову в плечи:

– Да, сэр.

Лавджой подождал, пока виконт бросил свой плащ на высокое сиденье экипажа и спустился по древнему валу, каблуками начищенных высоких сапог пропахивая борозды в мягком слое опавшей листвы.

– Сэр Генри, доброе утро, – поздоровался  прибывший.

Гибкий и темноволосый, он обладал достаточным ростом, чтобы на голову возвышаться над магистратом. Но, как правило, внимание любого человека, незнакомого с виконтом, прежде всего привлекали его глаза. Менявшие оттенок с янтарного до диковато-желтого, они обладали способностью, подобно звериным, видеть в темноте и на большие расстояния. Его слух также был исключительно острым, что приводило в замешательство даже тех, кто хорошо знал Девлина.

Необычное приятельство между этими двумя мужчинами возникло примерно полтора года назад, когда виконта обвинили в убийстве, а Лавджой был решительно настроен арестовать титулованного подозреваемого. Из такого, не обещавшего ничего хорошего знакомства выросло уважение, а затем и дружба. В лорде Девлине сэр Генри обрел союзника с редкой жаждой справедливости и настоящим талантом к раскрытию убийств. Но что еще более важно, у аристократа имелось нечто, недостижимое для магистрата с Боу-стрит: доступ в самые высокие слои общества и врожденное понимание богатых и знатных мира сего, которые неизбежно попадали под подозрение в преступлениях подобного рода.

– Милорд, – отвесил Лавджой короткий неуклюжий поклон, – прошу прощения, что посягнул на время, должное стать для вас и вашей новобрачной супруги порою радости и уединения. Но когда мне стало известно о знакомстве жертвы с леди Девлин, я подумал, что вы захотите об этом знать.

– Вы подумали правильно, – отозвался Себастьян и окинул взглядом окрестности, примечая густую поросль буков и дубов, затянутую тиной воду заброшенного рва. – Где она?

Сэр Генри стеснительно откашлялся.

– Отправили в Лондон примерно час назад. В августовскую жару трупы не очень-то хорошо сохраняются.

– К доктору Гибсону?

– Да, милорд. – Никто не разбирался в человеческой анатомии и не умел читать тайные знаки на мертвых телах, могущие указать на преступника, лучше Пола Гибсона. Магистрат кивнул на лежавшую между собеседниками лодку: – Тело нашли вот в этом ялике – плавал себе тут у края рва.

– Полагаете, ее здесь и убили? – спросил Девлин, опускаясь на корточки и присматриваясь к окровавленной кромке борта.

– Да, думаю, жертву закололи в лодке. Но на сырой почве вдоль всего берега нет никаких отпечатков, и это наводит на мысль, что ялик придрейфовал сюда откуда-то еще – возможно, от земляного моста, который пересекает ров в восточной части острова. Насколько я понимаю, там его обычно привязывали. К сожалению, в том месте так много следов, что совершенно невозможно достоверно определить, какие из них принадлежат убийце.

Себастьян какое-то мгновение помолчал, задумчиво хмуря лоб и продолжая смотреть на отталкивающее багровое пятно. Порой виконт неохотно брался за расследование. И Лавджой очень хорошо понимал это нежелание. Магистрату все больше и больше казалось, что каждая смерть, с которой он имеет дело, каждая отнятая, загубленная жизнь, с которой сталкивается, крадет частичку его собственной человечности и необратимо уносит толику жизненной радости.