‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты помнишь, что нужно делать при переохлаждении?

— Что? — она смотрит на меня стеклянным, ничего не понимающим взглядом.

— Что нужно делать при переохлаждении? Помоги мне! Ты — врач. Сам я не справлюсь. Просто скажи, что мне нужно сделать!

— Теплое… питье и п-постепенное… согревание.

Прямо в одеяле подхватываю Марьяну на руки и несу в кровать. На всякий случай укрываю ее еще и пледом. Несусь в кухню, завариваю полный заварник травяного чая. Возвращаюсь в спальню. Если честно, держусь на чистом адреналине. Глаза слипаются.

— Я могу потерять малыша, — вдруг шепчет Марьяна.

Из моих рук выпадает ложка и со звоном ударяется о фарфоровую чашку. Качаю головой:

— Нет. Такого не будет.

— Откуда ты знаешь?

Марьяна вскидывает на меня мутный взгляд и слизывает первую сорвавшуюся с ресниц слезу.

— Я не позволю. Слышишь? Я не позволю, чтобы это случилось.

Мне похрен, как глупо и самонадеянно это звучит. Я не позволю… и все! Не позволю…

Протягиваю ей чашку, в два глотка осушаю свою. Не снимая полотенца с бедер, натягиваю сухие боксеры и осторожно сажусь на край.

— Я лягу к тебе. Это поможет нам согреться.

— Х-хорошо, только…

— Я не трону тебя. Клянусь.

Она кивает и закрывает глаза. Когда я забираюсь под одеяло и осторожно обхватываю ее руками, Марьяна напряжена, как тетива. Но постепенно усталость берет свое, и она засыпает. Я осторожно укладываю руку ей на живот. Если начнутся спазмы — я почувствую, ведь так? Наверное, самым правильным сейчас было бы отправиться в больницу. Но у меня просто нет сил вести машину. Меня вырубает на ходу. В тепле противостоять этому практически невозможно. И в какой-то момент, убедившись, что Марьяна в порядке, я тоже проваливаюсь в сон.

В действительность меня возвращает резкий сигнал клаксона. Плавно нажимаю на газ и, проехав с десяток метров, включаю поворотник.

— Эй, милая, мы приехали, — окликаю Марьяну.

— Да? Прости. Задумалась…

— Пойдем, — машу головой и первым выхожу из машины. Марьяна выпрыгивает следом, не дожидаясь, пока я ей открою, и с видимым интересом оглядывается по сторонам.

— А где все? — спрашивает, когда мы заходим.

— Да я тут всех разогнал по случаю нашего визита, — чешу в затылке и, отодвинув завешанный полиэтиленом проход, пропускаю Марьяну в готовую часть помещения.

— Боишься, что я тебе таки наваляю?

Оглядываюсь, не совсем уверенный, что правильно уловил ее настроение, и хмыкаю. Ну, надо же! Таки шутит. И черти в глазах — тому подтверждение. Недоверчиво качаю головой. Знаете, она поразительная женщина. Сильная, цельная, настоящая… Это то, что я люблю в Марьяне, наверное, больше всего.

Дергаю молнию на куртке и развожу руками:

— Я весь твой, детка. Ни в чем себе не отказывай.

Кажется, мне удается её смутить. Я почти уверен, что ее щеки порозовели, прежде чем она отвернулась.

— Где я могу переодеться?

— Прямо здесь. Я выйду в другую комнату.

Я переодеваюсь, шнурую кроссовки и, прежде чем выйти, ору:

— Ты готова?

— Минуточку.

Наверное, это глупо. Я ведь уже видел её… Любой. Но я смиренно жду разрешения войти.

— Эй, ты, выходи, подлый трус! Я готова.

Улыбаюсь во весь рот, хотя и понимаю, что все эти шуточки — лишь попытка скрыть волнение, которого в Марьяне с избытком. Выхожу из раздевалки. Марьяна стоит посреди ринга, неуверенно оглядываясь по сторонам. Эх… Зря я размечтался. Никаких тебе топов и шорт. Хотя… в лосинах ее ножки выглядят просто отпадно. Стараясь на нее не пялиться так уж сильно, подхожу к стеллажу с недавно закупленными перчатками.

— Что ты делаешь?

— Думаю, какие тебе выдать перчатки.

— А что, есть какая-то разница?

— Угу, — бросаю на нее взгляд через плечо и опять, как дурак, улыбаюсь.

— А какими боксируешь ты?

— Грантами. А тебе, наверное, вот эти подойдут…

— Эй-эй! Вот уж нет. Себе, наверное, самые лучшие выбираешь, а мне что попало подсовываешь? — ее возмущению нет предела, а я… я замираю от какой-то изматывающей, щемящей в груди нежности.

— Мои перчатки не самые лучшие.

— Да ладно, — недоверчиво тянет она.

— Для тебя — так точно.

— Так почему же ты их выбираешь?

Откладываю в сторону перчатки и под ее пристальным взглядом захожу в ринг, подхожу вплотную и беру её маленькую ручку в свою огромную ладонь. Поднимаю их между нами и, глядя ей в глаза, объясняю:

— Видишь, какие разные у нас руки? Моя кисть очень большая по любым меркам. Плюс в моей команде отличный катмен, который обычно делает мощную плотную тейпировку. Я выбираю Гранты потому, что у них отличная колодка. В ней достаточно пространства, чтобы моя рука чувствовала себя комфортно. Тебе же будет комфортней в перчатках другой марки. Так понятно?

Под моим пристальным изучающим взглядом Марьяна кивает. Взволнованно облизывает губы и голосом, чуть более хриплым, чем обычно, шепчет:

— В общем-то, да, но есть кое-что, что мне, видимо, следует уточнить…

— Валяй.

Марьяна сводит красивые брови и, опустив взгляд, интересуется:

— Что это за зверь такой — тейпировка? И кто такой катмен?

Откидываю голову и смеюсь. Она ведь правда не знает. В отличие от всех других женщин, которые в попытке произвести на меня впечатление, изучают эти вопросы от и до, Марьяне такое даже не приходит в голову.

— Что здесь смешного? — морщит она нос.

— Ничего, детка… Ничего. Я тебе сейчас все объясню, но, пожалуйста, если ты чего-то не знаешь, спрашивай об этом только у меня.

— Это еще почему?

— Потому что я не хочу давать своим парням лишний повод для шуточек. Женщины боксеров… как бы это сказать? Они обычно в теме немного глубже.

Я готов к тому, что она скажет — я не твоя женщина, но, к удивлению, Марьяна молчит. И я тараторю, боясь молчанием спугнуть хрупкую надежду, которую она мне подарила:

— Руки боксера перед боем обматывают специальным образом комбинацией марлевого бинта и пластыря. Это делается для стабилизации пальцев и кистей рук. Тейп переводится с английского как лента. Ну, а катмен — это специалист, в чьи обязанности входит предотвращение травм и обработка ран спортсмена.

— Значит, сегодня ты будешь моим катменом?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Марьяна опускает голову еще ниже, и в какой-то момент ее лоб касается моей груди. И я понимаю, что в ее вопросе намного больше смысла, чем кажется на первый взгляд. Мое сердце замирает, подпрыгивает в груди и вновь набирает ход.

— И им тоже, малышка. И им тоже… Я залечу твои раны, маленькая. Ты только позволь.

Она ничего не отвечает. И мы просто стоим вот так, посреди ринга, еще очень долго. Пока Марьяна, откашлявшись, не говорит:

— Ну, давай уж… Бинтуй. Или что там надо?

И я бинтую. Старательно. Как если бы Марьяне сейчас предстоял бой за чемпионский титул. Становимся в ринг. Начинаю с азов — показываю основные стойки. Марьяна — хороший ученик. Все схватывает на лету, а может, и впрямь так хочет мне навалять. По большому счету, начинать нужно с работы ног, но я вижу, что Марьяне хочется совсем не этого. Выдыхаю.

— Так, ладно. Сейчас я покажу тебе основные удары. Начинать нужно всегда из расслабленного положения. Выдыхай, когда наносишь удар, а мышцы сжимай лишь в момент соприкосновения с целью. Вот так! — показываю ей свой коронный левый прямой. Марьяна тут же повторяет, я инстинктивно ухожу от удара, а она, не рассчитав силу, летит вперед. В последний момент успеваю ее поймать, сгруппироваться. На ринг мы приземляемся вместе.

Глава 18

Марьяна

— Ох, — выдыхает Демид, когда мы падаем. Мне неудобно, я барахтаюсь на нем, прежде чем соображаю просто скатиться в сторону. Сажусь на колени рядом.

— Ты как? Очень больно? — шарю обеспокоенным взглядом по его мужественному лицу, зачем-то пробегаю руками в перчатках по ребрам. Балашов закусывает губу и тихонько стонет. — Что? Я что-то повредила тебе, да? Ну, вот зачем… зачем ты мне разрешил это все?

— Брось, Марьяш. Что мне будет?

— Ты стонешь, как будто у тебя открытый перелом! — я, конечно, преувеличиваю, но все же!

— Неужели?

Демид открывает ясные глаза и я, наконец, понимаю, что стонет он отнюдь не от боли. Невольно мой взгляд скользит вниз. К рукам, которые замерли на его мощной груди, и медленно возвращается к исходным. Нет. Не показалось. То, что я вижу в его глазах, заставляет мое сердце сбиваться с ритма. Смачиваю вмиг пересохшие губы языком и безуспешно дергаю зубами шнуровку.

Зачем? Даже себе боюсь признаться.

— Погоди, что ты делаешь? — Демид приподнимается, опираясь на локти. Стараюсь на него не смотреть и протягиваю руки в перчатках.

— Сними.

— Ты не хочешь больше тренироваться?

Качаю головой. Сейчас мне не до драки. Совершенно. Нет, конечно, можно пнуть… себя! Чтобы привести в чувство, но… что-то не хочется. Я устала от этой извечной борьбы. Борьбы собственных чувств и страхов.

Демид касается моей щеки. И все же заставляет меня посмотреть на себя. Наверное, хочет убедиться, что я действую по доброй воле. Я и смотрю. Прямо. Уверенно. Настолько, насколько это вообще возможно.

— О, детка, — выдыхает он и касается моих губ губами.

— Перчатки, — напоминаю я.

— Да-да, сейчас… — он не сразу находит в себе силы от меня оторваться. Некоторое время Демид исследует языком мой рот, лижет губы, прихватывает своими, а в момент, когда я забываю, кто я, и что вообще происходит, отстраняется и в два счета освобождает мои руки.

— Так?

Трясу головой, сбрасывая наваждение, и медленно киваю. Стараюсь не показать, что вместе с реальностью ко мне возвращается страх… Но Демид каким-то образом тонко улавливает мое настроение. И не спешит. Ни целовать меня, ни касаться. Напротив. Он смещается немного в сторону, увеличивая разделяющую нас дистанцию. А потом поднимает руку и, удерживая футболку за горловину, стаскивает ту с себя одним уверенным исконно мужским движением.

— Что ты делаешь? — сиплю я и, как зачарованная, переступаю коленями, чтобы подобраться поближе к нему.

— Раздеваюсь. Ты ведь хочешь меня потрогать? Давай. Ни в чем себе не отказывай.

Открываю рот, готовая по привычке ему возразить, но не произношу ни звука. Не хочу обманывать. Его… и себя. Вместо этого протягиваю руку и впервые касаюсь его голого тела. Он идеален… Невозможно неправдоподобно даже. Веду по теплой загорелой коже вверх. Очерчиваю пальцами дуги ребер, идеально вылепленные кубики пресса и грудных мышц, которые инстинктивно сокращаются под моими пальцами.

— Ты красивый, — не могу не признать очевидного. Рот наполняется слюной — так хочется попробовать его на вкус. Он словно изысканное пирожное. Мне мало просто смотреть на него, мало касаться… Я хочу его съесть.

Передвигаюсь на коленях еще ближе. Веду рукой вверх и неторопливо спускаюсь вниз. Демид даже не дышит. Поднимаю взгляд, пьянея от своей смелости, и, застенчиво улыбаясь, опускаю ладонь еще ниже.

Шипит…

Этот хищный звук делает что-то страшное с моими гормонами. Я всхлипываю и, что есть сил, стискиваю бедра. Но мне не становится легче… Я хочу его просто невыносимо.

— Возьми его… Потрогай…

Облизываю губы, опускаю взгляд. Шорты Балашова спущены так низко, что мне остается только чуть сдвинуть резинку. Касаюсь пальцами мышц, клином уходящих вниз, и в нерешительности замираю. Я не глупая и понимаю, что затеял Демид. Почему он отдал контроль в мои руки. И я почти уверена, что он не сделает ничего, что может мне не понравиться. Но все равно медлю. Потому что знаю — дороги назад не будет… Знаю и боюсь ему довериться до конца. Я совершенно не чувствую в себе достаточной силы — удержать такого мужчину. Не знаю, что со мной будет, если он уйдет. Я так привыкла к его присутствию в своей жизни, что просто не представляю, как буду жить, если он, получив желаемое, потеряет ко мне интерес. Демид — великий спортсмен. Он — тот, кто жить не может без вызова. В какой-то момент этим вызовом для него стала я. Простая девочка, каких миллионы.

Наверное, пришло время признаться в своем самом большом страхе. Я боюсь, что, получив долгожданный трофей, Балашов просто двинется дальше покорять новые горизонты…

Наконец, я нахожу в себе силы признаться в этом. И как-то сразу вдруг все становится на свои места.