Картинки, проносящиеся перед глазами, такие горячие, что я тихо стону и, запрокинув голову к потолку, начинаю невольно ерзать по его каменно-твердой эрекции. Демид урчит. Сдавливает сосок сильней и, не выпуская его изо рта, неразборчиво шепчет:

— Помнишь, мы уже делали это…

— Умм…

— Ты тогда почти кончила от одной только их стимуляции, — Демид неохотно отстраняется и начинает синхронно поглаживать мои соски большими пальцами.

— Я была кормящей матерью с взбесившимися гормонами, — вяло оправдываюсь и опускаю взгляд ниже. Туда, где его впечатляющая головка ходит туда-сюда между моих блестящих от смазки губ, посылая разряды тока по всему телу. Прогибаюсь чуть сильней, задеваю её клитором и с шумом выдыхаю. Демид матерится, одной рукой фиксируя меня, другой — сжимая член у основания.

— Если ты не хочешь, чтобы я опростоволосился, лучше притормози, — шипит он.

— Не могу, — облизываю губы, — пожалуйста, давай сделаем это…

Мой голос напоминает скулеж. Демид несколько секунд смотрит на меня в нерешительности, а потом резко ссаживает меня с колен и встает.

— Что ты делаешь?

— Ищу, куда сунул презервативы.

Краснею, но уже не могу не смотреть на то, как он, раскрыв упаковку, раскатывает по стояку резинку. Демид справляется за считанные секунды, но за это время морок немного успевает развеяться. Меня охватывает дрожь…

— Тише… Тише, моя хорошая. Мы не будем спешить, — чутко реагирует он, устраиваясь у меня между ног. Целует нежно. Веки, щеки, шею и губы… Пока я вновь не забываю обо всех своих страхах.

— Дем-и-ид…

— Сейчас. Сейчас, детка…

Он переносит вес тела на одну руку, а другой помогает себе войти. Мои мышцы довольно легко подчиняются его напору. Это совсем не больно, но, сама не зная, почему, я начинаю плакать. И он отстраняется!

— Нет! — кричу я. — Пожалуйста, не останавливайся… Ты только не останавливайся.

Не знаю, что со мной. Просто не знаю. Может быть, меня настигает понимание того, как много времени мы потеряли. Упираюсь затылком в кровать и, что есть сил, толкаюсь бедрами ему навстречу. Кричим оба. В унисон. Плачу. Просто захлебываюсь слезами.

— Я люблю тебя, — всхлипываю ему в губы. — Я так сильно люблю тебя…

Может быть, это ошибка. Когда и без того все так остро и оголено. Но я просто не могу больше держать в себе это. Демид отшатывается. Медленно моргает. Касается моего покрытого испариной лба своим, замирает на долю секунды и, подхватив меня под попку, срывается просто в бешеный темп. Я не знаю, где я, не помню, кто я… Есть ли я вообще сама по себе, вне этого космоса между нами? Неважно… Мое будущее настигает меня. Вырывает из цепких лап прошлого и, подхватив на руки, заслонив собой от всех бед и невзгод, уносит в ослепляющую нирвану.

Я на том свете или на этом?

Даю команду телу пошевелиться. Но выходит не очень. Потому что сверху я придавлена полностью обессилевшим любимым мужчиной.

— Я сейчас… Сейчас. Дай мне пару секунд.

Обнимаю его еще крепче и конвульсивно сжимаю внутренние мышцы. Он стонет. И опять твердеет внутри меня. Это так чудесно, что, не в силах остановиться, я повторяю фокус еще раз. Демид дергается мне навстречу.

— Я бы с радостью продолжил, но нам, по крайней мере, нужно сменить резинку и помыться.

— Серьезно?

— Конечно, если мы не хотим сделать Полинке братика или сестричку прямо сейчас.

— Э-э-э, нет. Прямо сейчас это, пожалуй, слишком.

Демид хмыкает и все же скатывается с меня. Отвернувшись, снимает презерватив, завязывает узел и выбрасывает в корзину.

— А вообще? — оборачивается через плечо. А я, кажется, не слишком хорошо соображаю, потому что переспрашиваю, окидывая его мощную спину плотоядным взглядом:

— Что вообще?

— А вообще ты не против родить еще раз?

Ох, ты ж, черт! Я совсем не готова к таким вопросам.

— В принципе, нет, не против. Но мне кажется, пока нам не стоит с этим спешить. Что скажешь?

— В этот раз все решаешь ты.

— Серьезно?

— Угу. С Полинкой… э-э-э… все было по-моему. Поэтому будет честно, если теперь решение останется за тобой.

— То есть, если я вообще не захочу ребенка, ты не станешь настаивать?

Демид переворачивается на живот и вытягивается рядом со мной, подперев рукой щеку.

— Не стану, — качает он головой, глядя на меня предельно серьезно. — Ты уже сделала меня самым счастливым человеком на планете. И спасибо тебе за это.

Мое сердце разрывается от эмоций и щемящей душу нежности. По телу разливается тепло. Я, наверное, еще никогда не была так счастлива. Это ни с чем не сравнить. Даже рождение Полинки — совсем другое.

— Тебе тоже спасибо. За все. Я… — замолкаю, отчего-то робея. Кричать слова любви в порыве экстаза совсем не то, что говорить их вот так — глядя ему в глаза.

— Ты любишь меня, — самодовольно улыбается Демид, помогая мне справиться с затруднением.

— Да. Я люблю тебя. Очень.

Улыбаемся, не сговариваясь, тянемся друг к другу руками, соединяем пальцы и долго-долго лежим в тишине, сплетаясь взглядами, обнаженными душами…

— Наверное, все же нужно в душ.

— И одеться. Полинка может прийти в любой момент.

— Нет уж. Пусть она лучше до утра спит в своей кровати и не мешает нам…

— …что?

— …налаживать дипломатические связи, — смеется Балашов, скатываясь с кровати. Протягивает мне руку, и мы вместе идем в душ. Моемся быстро. Оба понимаем, что дочка действительно может проснуться и испугаться, не обнаружив нас. Возвращаемся в комнату. Я выспалась накануне и теперь, несмотря на вступившую в права ночь, необычно бодра. Подхожу к окну и…

— Демид! Ты только посмотри, какая красота!

За какие-то часы, что мы были заняты, выпал снег. Укутал ноябрьскую серость серебристо-белой шалью, запорошил дорожки и клумбы, лег шапками на кованые домики уличных фонарей. Давно в наших краях не было такого снега.

— И правда. А представляешь, какая за городом красота?

— Завтра посмотрим.

— Мама! Папа!

Полинка возникает на пороге комнаты приведением.

— Что, моя хорошая? Ты почему не спишь?

Полинка зевает, кажется, так и не проснувшись, укладывается в нашу кровать и в то же мгновение проваливается в сон. Переглядываемся с Демидом и беззвучно смеемся. Все же мы очень вовремя с ним оделись.

— Ну, и что мы с ней будем делать? — задумчиво спрашивает Демид, устраиваясь рядом с дочкой на бок. В профиль их схожесть еще больше бросается в глаза. Я залипаю и неуверенно говорю:

— Можно отнести ее обратно в детскую.

— Ну, уж нет. Зачем-то же она пришла?

Ложусь с другого бока от дочери, смирившись с тем, что сегодня эта маленькая проказница будет спать здесь. Вслушиваюсь в тихое дыхание дочки, а взгляда не свожу с ее обалденного папочки.

— Помнишь, как мы впервые услышали ее сердечко?

— Такое трудно забыть…

— Да… Я тогда так боялась, что оно остановится. Если бы ты знал, как боялась!

— Я знаю, Марьяш. Потому что переживал то же самое.

Закусываю губу, снова протягиваю ему ладошку, на этот раз поверх Полинкиной головы, и киваю. Да, я знаю… Я знаю, как это было.

Глава 23

Демид

Не знаю, что заставило Марьяну сменить гнев на милость. Да и какое это имеет значение, теперь, когда она, наконец, моя? Улыбаюсь в потолок, а потом неожиданно вспоминаю, что она так и не рассказала мне о том, что так сильно её сломало. Переворачиваюсь на бок, вытягиваю над головой руку и веду по ее мягким, как пух, волосам. Рядом сопит носом-пуговкой дочка. Все хорошо, они рядом! Но совершенно невольно я вновь возвращаюсь в тот день, когда чуть было не потерял их обеих.

Хорошо, что к тому моменту, как нам пришлось обратиться в больницу, я уже успел детально изучить этот вопрос. Позависал на форумах, почитал отзыв, так что ехали мы не наобум, а сразу в самую лучшую частную клинику. Еще в дороге я позвонил в регистратуру, коротко обрисовал ситуацию, в общем, сделал все, чтобы к нашему приезду нас уже ждали. Так и случилось. Приемник, уютная смотровая…

— Раздевайтесь и укладывайтесь на кушетку. Папочка, а вы…

— Я, наверное, пойду?

Уходить не хочется катастрофически. Но Марьяне предстоит довольно интимный осмотр, и еще меньше я хочу смущать ее своим присутствием.

— Нет! — трясет головой она и еще сильней сжимает пальцы на моем запястье. — Останься. Пожалуйста…

Бросаю взгляд на доктора, снова возвращаюсь к Марьяне. Кладу свою руку поверх её и почему-то только сейчас понимаю, что одного моего желания, чтобы все было хорошо, мало. Становится страшно. Чудовищно страшно. Кажется, до этого момента я вообще не знал, что такое страх.

— Конечно. Я отвернусь.

Не знаю, что подумал доктор о наших отношениях. Да и плевать мне. Я действительно отвернулся к окну, позволяя Марьяне раздеться. И возвращаюсь к ней, лишь когда она устраивается на кушетке.

— Марьяна, вам нужно немного расслабиться…

— Да… Да, к-конечно, — шепчет она, стуча зубами. Мое сердце подпрыгивает, делает кульбит и уходит в пятки. То, что я чувствую в этот момент, не описать никакими словами. Я заставляю разжаться ее судорожно сжатые пальцы и легонько сжимаю их.

— Все будет хорошо.

Стараюсь, чтобы мой голос звучал максимально уверенно. Даже если во мне самом никакой уверенности нет.

— Конечно, будет, — подтверждает мои слова доктор, — небольшие кровянистые выделения в первом триместре — вещь довольно распространенная. Так что ничего непоправимого не произошло. Сейчас услышим сердечко малыша и убедимся, что все в порядке. Вы кого хотите? Мальчика? Девочку?

В глазах Марьяны — растерянность. До сегодняшнего дня, похоже, она вообще не задумывалась об этом.

— Нам все равно, — шепчет она, облизав губы. А я отмечаю и это «нам» вместо «мне», и слезы, вновь набежавшие на ее глаза.

— Лично я хочу девочку, — говорю, чтобы отвлечь ее.

— Правда?

— Угу. Будет такая же умная, как ты. И красивая.

— Мне нравится, как у нашего папочки расставлены приоритеты! — смеется… Галина Павловна. Я только сейчас, наконец, рассмотрел инициалы Марьяниного гинеколога на бейдже. В ответ Марьяна слабо улыбается и сжимает мои пальцы сильней.

— Так-так… Ну, все отлично, мамочка. Как и говорила… малыш в порядке. Вот. Послушайте сердечко.

Тук-тук-тук…

— Почему так часто?

— Выдыхайте, папочка, это норма. Вот он — наш красавец…

— Красавица, — поправляю я, впиваясь взглядом в экран компьютера. — Она совсем как человечек.

— Господи, Балашов… А кого ты думал увидеть? — смеется сквозь льющиеся по лицу слезы Марьяна.

— Ну, не знаю… Головастика? А тут ручки, ножки… И… нос. По-моему, мой.

Малыш так отчетливо виден, что я действительно могу рассмотреть даже такие детали. Но Марьяна лишь недоверчиво фыркает. И опять ревет.

— Ну-ну, мамочка… Успокаивайтесь. Ребенку ваш стресс ни к чему.

— Да, конечно… Вы правы. Извините…

Марьяна закусывает губу и остаток осмотра ведет себя молодцом. А еще через четверть часа нас переводят в палату.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Возвращаюсь в реальность. Моргаю. И перевожу взгляд на Полинку. Последняя моя мысль перед тем, как уснуть, о том, что я оказался прав насчет ее носа. Ну, ведь мой же… И вся она — моя.

Утром просыпаюсь один. Все случившееся накануне настолько невероятно, что я поднимаюсь с кровати в абсолютной уверенности — мне это просто приснилось. А потом в комнату заходит Марьяна с подносом наперевес, и моя новая удивительная реальность обрушивается мне прямо на голову. Замираю посреди комнаты с открытым ртом.

— Уже проснулся? А я тут… эээ… думала принести тебе завтрак в постель.

— Неси! Я по такому случаю не против в нее вернуться.

Улыбаюсь, хотя мне совсем не смешно. Меня подрывает происходящее. А Марьяна… она справляется лучше меня, да. Улыбается и решительно идет ко мне, чуть покачивая бедрами. На ней моя борцовка на голое тело, и больше ничего. Сажусь на кровать, наблюдая за тем, как осторожно она опускает поднос на тумбочку, и, будто под гипнозом, обхватываю ее бедра горячими ладонями.

— Тебе не холодно? — хриплю, неторопливо поглаживая пальцами кожу, покрытую тысячами мурашек.

— Нет. Ничуть.

Марьяна медленно оборачивается, а я как дурак цепляюсь пальцами за край ее футболки и почему-то боюсь поднять взгляд выше.

— Расскажи, что у тебя случилось? Вчера…

Может быть, если я проясню для себя этот вопрос — станет легче? Я перестану ждать подвоха и хоть немного расслаблюсь, убедившись, что худшее позади?