Балашов откидывает голову и смеется. Ведет рукой по лбу. Я вспоминаю, что эти руки делали со мной еще совсем недавно, и не могу выдавить из себя ни звука, чтобы поддержать его смех. Просто тупо на него пялюсь, как последняя идиотка. Демид тоже замолкает. Переводит на меня взгляд, и я вижу, как в его глазах гаснет смех, и появляется со-о-овсем другое. Отчего я перестаю дышать.

— Вот, смотли! Плавда класивый?

Полька возвращается, прыгает отцу на руки, и тот неожиданно ухает. Только сейчас я понимаю, как ему должно быть больно, после боя. Гашу в себе неуместную жалость. Шарик, кстати, я не вижу, лишь яркую розовую ленту, к которой он, по всей видимости, крепится, но послушно киваю головой:

— Красивый. Ты не голодная?

— Нет, Ася свалила мне макалоны с сылом.

Сердце обрывается и летит в какую-то пропасть. Кровь стынет в жилах, и я понятия не имею, о чем дальше говорить. Какая Ася? Какая, мать его, Ася? После того, что было вчера? У меня начинает дергаться веко. Чешу глаз, в попытке остановить тик. Рядом с Балашовым я каждый раз превращаюсь в истеричку. Он влияет на меня пагубно. Мягко говоря…

— Марьяш…

— Что? — цежу сквозь стиснутые зубы.

— Ася — это Ася Петровна. Домработница, которую мне прислали из агентства по найму, — мягко уточняет Демид. Его глаза такие понимающие! Делаю вид, что мне все равно, хотя от облегчения хочется разреветься. А еще… еще пнуть себя за то, что опять поддалась его обаянию. Ненавижу себя за это. Понимаете? Наверное, у меня запоздалый стокгольмский синдром. И чертова амбивалентность. Всего каких-то пять минут разговора с ним, и у меня парочка диагнозов в анамнезе. Это все, что нужно знать о наших отношениях с Балашовым. Это… все… что… о… них… нужно… знать! Дерьмо…

— Какие у тебя планы на завтра? — спрашивает Демид, когда пауза в нашем разговоре затягивается.

— Отоспаться.

— Тяжелое дежурство?

— Нормальное.

Сейчас я неоправданно груба, но терпеть его заботу нет сил. Мне так хочется в нее окунуться, что… это даже ненормально как-то.

— Ладно, — на секунду мне кажется, что Демид теряется. — Отсыпайся. Я тогда Полинку завтра вечером привезу, да?

— Угу. Если она не заскучает раньше.

— Марьян, кофе готов. Ты идешь? — выглядывает из ординаторской Димка. Киваю ему, понимая, что Демид все видит и слышит. И мотает на ус…

— Иду. Полинка, солнышко, я отключаюсь. Доброй ночи, мой Кексик!

Балашов поворачивает камеру к дочери, которая, потеряв к нам всякий интерес, возится с игрушками на полу. Мы прощаемся, и я трусливо сбрасываю вызов, стараясь не думать о том, как изменилось выражение лица Демида, когда меня окликнул Димка. Он не имеет на меня никаких прав!

И то, что случилось вчера, ничего не меняет. Или…

Плетусь в ординаторскую. Сажусь за стол и обхватываю озябшими руками керамическую чашку. Димка что-то рассказывает мне, пододвигает вазочку с арахисом в шоколаде, а я отвечаю невпопад и никак не могу сосредоточиться. Я снова возвращаюсь туда… В дом моей мечты, которую Демид воплотил в жизнь. И снова с головой погружаюсь в происходящее сумасшествие…

— Демид, Марьян! Все нормально… Что-то с электричеством. Мы сейчас разберемся. Здесь есть фонарик. Вам подсветить?

— Нет! — кричит Балашов прорабу. — Мы побудем тут, пока вы не решите проблему.

— Вас понял… Сейчас все будет в лучшем виде!

Я почему-то смеюсь и утыкаюсь лбом в грудь Демида. Он тоже хмыкает. Одной рукой поглаживает мои волосы, массирует голову, другой… неспешно водит по кромке чулка. Нам не стоит этого делать. Я уверена. Просто потому, что не могу сдаться. Это будет означать, что я простила ему то, что нормальные люди не прощают. Но это не так. Мне все еще больно, когда я вспоминаю о прошлом. Во мне все еще полным-полно горечи. Она отравляет мою жизнь. Каждый ее миг, каждую секунду…

Демид не позволяет мне додумать эту мысль до конца. И пока я нахожусь в сомнениях, запрокидывает голову и снова целует. Медленно, но так жадно и искушающе… Я не могу вспомнить, почему должна протестовать. Не понимаю, почему не могу получить сполна то, что мне предлагают. Он подхватывает меня под попку и несет. Я не знаю, куда. Мне все равно. Демид усаживает меня на широкий подоконник и замирает между моих ног. В воздухе пахнет строительной пылью и палой листвой. Но, главное, пахнет им… И мне так нравится запах его сильного разгоряченного тела. Веду по шее Балашова носом. Прихватываю губами кожу и вытаскиваю из штанов рубашку. Мои руки дрожат от нетерпения, когда я касаюсь его тела. Пальцы очерчивают идеальные кубики пресса, мощные мышцы груди. Стук сердца отдается в ушах. Мне так мало его… Так мало! Я нетерпеливо ерзаю, что-то бормочу, но он глушит мои слова губами. Горячие пальцы перемещаются к складке в промежности и замирают там. Я разочарованно хнычу. Наверное, я веду себя, как все его гребаные фанатки, но… с ним, наверное, просто нельзя иначе. Демид проталкивает язык в мой рот и одновременно с этим впервые касается клитора. С губ срывается протяжный стон.

— Тише, Марьяша, тише… — Демида тоже потряхивает. Не могу поверить, что это из-за меня, и не совсем понимаю, как вести себя тише, если я не могу? От эмоций меня рвет на ошметки.

— Не могу…

— Сейчас. Сейчас… Только для тебя, да?

Не понимаю, о чем он толкует. Опираюсь на руки и приподнимаюсь над подоконником. Сама не знаю, зачем. А Демид… Демид знает. Матерится, опускается на колени, закидывает мои ноги на плечи и начинает ласкать меня ртом. Это первый оральный секс в моей жизни. Даже смешно. Балашов для меня первый во всем… Я зарываюсь пальцами в его волосы, запрокидываю голову, упираясь затылком в прохладное запотевшее стекло, и тоненько хнычу. Мои туфли давно потерялись, я поджимаю пальцы на ногах и притягиваю его голову еще ближе. Демид ударяет языком по моему клитору и ритмично его посасывает. Уверена, что сделай он так в наш первый раз, я бы смогла его принять безболезненно — такая я мокрая. Мне нужно совсем чуть-чуть… Я замираю в шаге от чего-то неведомого, с губ рвется крик… Без слов понимая, что мне нужно, Демид вводит в меня два сложенных пальца, а другой рукой зажимает рот. И я кончаю, кусаю его ладонь и раскачиваюсь в такт утихающим волнам оргазма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А потом включается свет. Я щурюсь. Стараясь не смотреть на Демида, возвращаю на место трусики и опускаю платье. Звук шагов отрезвляет. Я отскакиваю от Балашова и отворачиваюсь к окну.

— Ну, как вы тут? Не испугались? — смеется прораб.

— С кем говорила? — возвращает в действительность Димкин голос. Я встаю из-за стола и распахиваю окно. Совсем недавно я не могла согреться, а теперь — не знаю, как мне остыть. Низ живота стягивает от желания.

— С дочкой. У меня дочь. Полинка. Ей три.

— А я будто не знаю. Ты что, Марьян? Мы какой год работаем вместе?

— И правда.

— Слушай, у тебя точно все хорошо?

Поднимаю взгляд на Димку. Он красив и подтянут. У него красивого шоколадного оттенка глаза и приятная белозубая улыбка. Любая незамужняя женщина из нашего отделения, наверное, многое отдала бы, чтобы он обратил на нее внимание. Но почему-то Новикова интересую лишь я. Двадцатисемилетняя мать-одиночка. Не самая выгодная партия, если быть откровенной.

— Да. Нормально все. Только погода на мозги давит.

— Проклятый дождь, — соглашается Димка. — А ведь я хотел пригласить тебя на выставку хризантем в ботанический сад.

Давлюсь кофе. Он слишком горяч, и я стряхиваю слезы. Дема стучит меня по спине.

— Извини, — хриплю, откашлявшись, — что ты сказал?

— Пойдешь со мной на выставку в ботсад? Если хочешь, можем взять и Полину. Не знаю, понравится ли ей…

— Нет-нет! — машу руками.

— Нет? — теряется Димка.

— То есть, да… Я пойду, но Полинка останется дома.

Не думаю, что мне стоит знакомить дочь с человеком, в отношениях с которым я не уверена. Да и Балашов… Черт! Балашов! Ну, вот зачем… зачем я согласилась пойти? И какого черта позволила случиться тому, что случилось?

— Круто. Там реально очень красиво. Фантастические краски! И фото можно классные сделать для Инстаграм. — Димка подмигивает мне, как бы намекая, что уже успел пошуршать на моей странице. Он полон энтузиазма, а я… С большим трудом заставляю себя улыбаться. К счастью, вскоре его вызывают на консультацию в хирургию, и я остаюсь одна. Бросаю на диван плед, подушку и ложусь отдыхать. Сон не идет, но когда Димка возвращается, я старательно делаю вид, что сплю. Он мне нравится, правда. Он мне подходит. Мы на многие вещи смотрим одинаково, у нас схожие ценности. Но главное, я знаю, что он никогда не сможет меня обидеть. Возможно, если бы не отпуск, в который Димка улетел к родителям сразу после празднования Дня медицинского работника, мы бы уже давно встречались. Но не случилось. А теперь… я уже ни в чем не уверена. И меня со страшной силой тянет совсем к другому мужчине. К тому, к кому, по всем законам логики, я не должна испытывать ничего, кроме ненависти и злости. Или… меня всегда к нему тянуло? Отматываю, будто пленку, воспоминания и возвращаюсь в тот день, когда он возник на моем пороге впервые.

Дверь за Балашовым захлопывается, и я со всех ног бегу к ней, смотрю в глазок. Вижу, как он, будто подкошенный, падает на ступеньки. Как его плечи трясутся в конвульсивных спазмах. Он плачет? Поверить в это так же сложно, как и в то, что ему действительно не все равно на то, что со мной. Я отворачиваюсь и скатываюсь на пол. Что ему от меня было нужно? Зачем он пришел? Так дико видеть его здесь! В моем доме, в котором я всегда ощущала себя в безопасности… Руки трясутся. Но сегодня во мне гораздо больше силы, чем вчера. Их подпитывает злость. Мне кажется, что хуже не будет. Но Балашов приходит и на следующее утро, и через день. Я ловлю его взгляд возле полицейского участка и в пиццерии. И когда прихожу писать заявление на увольнение, потому что больше ничто в этом мире не заставит меня по доброй воле прийти по незнакомую адресу. Мама ничего не понимает. А я вру, что вдруг поняла — это не мое. Что решила прекратить все, пока не поздно. Вру и гляжу в окно. На улице жуткая непогода, а Балашов все так же стоит на своем посту. Не знаю, что я ненавижу больше. Его или то, что мне по какой-то совершенно идиотской причине становится жалко нас обоих.

Он поднимает лицо в направлении наших окон, словно почувствовав мой взгляд. Я резко задергиваю шторку и без сил опускаюсь на стул.

— Это твой молодой человек там?

— Что? — удивленно пялюсь на мать. — Нет, мам, ты как выдумаешь…

— Да ладно, Марьяш… Я все знаю. Он ведь уже не раз приходил…

Глава 8

Демид

Полинка засыпает мгновенно. Я каждый раз поражаюсь этой её особенности. Сажусь на кровать, веду рукой по светлым мягким, как пух, волосикам. Не знаю… Возможно я какой-то неправильный, но я никогда не хотел сына. Просто не уверен, что смогу воспитать из него мужчину. Ведь у меня нет достойного примера. Я сам себя воспитываю до сих пор. Во многих и многих моментах. Так что, да… Я всегда хотел дочку. Маленькую принцессу, ради которой я стану лучше, даже если для этого придется вывернуться наизнанку. И вот она… Лежит на кровати в позе звезды и сладко посапывает. Крохотная ножка выглядывает из-под одеяла. Я осторожно сжимаю ее розовые пальчики, щекочу пятку. Полинка забавно морщит крохотный нос, но не просыпается. Встаю. Целую ее фарфоровую щечку и выхожу из комнаты.

Рядом с дочкой моя ярость гаснет, но как только я отхожу на расстояние — вспыхивает с новой силой.

— Марьян, кофе готов. Ты идешь?

Только ли кофе ее угощают? Только ли гребаным кофе?

Плетусь в зал, разогреваюсь в быстром темпе и перехожу к силовой тренировке. Мне нужно отвлечься, иначе я… не знаю. В очередной раз наломаю дров. Через полтора часа мокрый, как мышь, от пота, плетусь в ванную. Принимаю долгий контрастный душ, выхожу, надеваю пижамные штаны, как делаю всегда, когда у меня остается Полинка, и падаю на кровать. В моем теле болит, кажется, каждая гребаная мышца, но даже боль не отвлекает меня от нахлынувших воспоминаний.

Не знаю, почему не могу оставить Марьяну в покое. Почему, как маньяк, брожу за ней следом и не могу отпустить. Я потерял все, и сейчас она то единственное, на что я могу отвлечься. Том, мой менеджер, звонит мне по пять раз на день и требует, чтобы я держался от Марьяны подальше. К делу подключены юристы, которые, по его убеждению, не оставят камня на камне от её обвинений. Но кого это волнует? Если я сам себе вынес приговор…

Подъездная дверь открывается. Я поднимаю взгляд и встречаюсь с ее, разъяренным. Марьяна идет мне навстречу, ее ноги утопают в грязной вязкой каше, в которую превратился выпавший ночью снег.