— Вполне возможно, они были больше чем друзьями. Она опустила руки на его плечи и еще раз взглянула ему в лицо.

— Ты думаешь, Вардан — тот любовник, о котором говорил Беван Эллсворт, который якобы и является отцом ребенка Гиневры?

Он запустил пальцы в ее волосы и отвел их со лба.

— Мы даже не знаем точно, был ли у нее любовник. В этом вопросе я не готов поверить Бевану Эллсворту на слово.

Кэт притихла ненадолго, раздумывая, а он не сводил с нее глаз. Он любил наблюдать за ней в такие минуты. Вобществе, где женщины с раннего возраста приучались производить впечатление глупышек, Кэт не боялась показать, что она сильная и умная. По крайней мере, ему.

Наконец Кэт сказала:

— Я никак не пойму, при чем здесь принц-регент?

Себастьян шумно выдохнул.

— Вполне возможно, что ее убийство было совершено хладнокровно, а единственная цель убийцы — просто-напросто бросить тень подозрения на принца-регента и тем самым еще больше укрепить его непопулярность. Но если это так, то зачем было выбирать в качестве жертвы Гиневру Англесси? Почему не леди Харфорд или одну из тех женщин, с кем Принни тесно связан?

— Возможно, это было просто… удобно.

Себастьян поглаживал руки Кэт вверх и вниз, а сам несводил взгляда с темного окна. Где-то там… в каком-то затаенном уголке огромного опасного города скрывается ответ, что случилось с Гиневрой Англесси и почему. Знать бы только, где искать.

— Было бы неплохо, если бы Лавджой сумел выяснить, куда она поехала в наемном экипаже.

— Ее камеристка может знать.

К этому времени облака полностью закрыли полумесяц, погрузив улицу в мрачную темноту, лишь слегка подсвеченную слабым мерцанием уличных фонарей. Себастьяну показалось, будто от углового дома отделилась тень, призрак того, кто стоял там, и тут же исчезла.

— Что такое? — спросила Кэт, когда Себастьян наклонился вперед, вцепившись в штору.

— Померещилось что-то. Вроде бы человек следил за домом.

— Это всего лишь тень. Ветер раскачивает деревья. — Она прижалась всем телом к нему. — Вернемся в постель, я замерзла.

Он обнял ее, отдавая свое тепло, и начал легонько покусывать шею, тихо дыша ей в ухо. Но при этом он произнес:

— Мне пора домой. Уже поздно.

— Останься, — прошептала она, призывно изогнувшись и поглаживая его ладонями с фамильярностью любовницы. — Я люблю просыпаться и видеть, что ты рядом.

— Если бы ты вышла за меня замуж, то каждое утро просыпалась бы рядом со мной.

Он почувствовал, как она застыла у него в руках, а потом отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза. Вместо прежней игривости в ее взгляде читалась боль.

— Ты знаешь, почему я не могу этого сделать.

Он знал. Они уже тысячи раз обсуждали это раньше, и все же он не смог удержаться от вопроса:

— Почему? Потому что я виконт, а ты актриса?

— Да, — просто ответила она.

Он вздохнул.

— Ты ведь понимаешь, если бы Гиневре позволили выйти за человека, которого она любила, то сегодня, скорее всего, она была бы жива.

— Этого никто не может знать.

— Я знаю, что я…

Она поцелуем заставила его замолчать, обхватив лицо ладонями и крепко припав к его губам в отчаянном порыве.

— Перестань, — прохрипела она, опалив его лицо жарким дыханием.

Он знал, что она любит его. Любовь сияла в ее глазах, любовь была в каждом ее прерывистом вздохе. Какая жестокая ирония, подумал он, ведь если бы она любила его меньше, то согласилась бы стать его женой.

Ни слова не говоря, Кэт переплела его пальцы со своими и увлекла от окна в теплые недра постели. И он пошел за ней, ибо тени внизу на темной улице отбрасывали всего-навсего деревья, колыхавшиеся на ветру, а до рассвета оставалось еще несколько часов.

У него было время. Он еще мог успеть убедить ее, что она ошибается: выйдя за него, она не только не разрушит его жизнь, а наоборот, она единственная в состоянии его спасти. У него оставалось время.

Он сказал себе, что перед ним вечность.


Ему часто снился один и тот же кошмар: шеренги солдат в красных мундирах, лица их покрыты пылью, губы плотно сжаты, они маршируют навстречу смерти. В этом тревожном сне он видел каменные стены, полуразрушенные и почерневшие от артиллерийских снарядов, останки людей и лошадей, настолько обезображенные, что их уже нельзя было узнать. Слышал пронзительный свист пушечных ядер. Крик ребенка. Вопль женщины. Ощущал зловоние смерти.

Но в ту ночь ему снилась Кэт. Она лежала на постели, одетая как невеста. Золотистый свет свечи отбрасывал мигающие тени на бледные точеные черты, тонкие прикрытые веки. Он опустился на колени рядом с ней, задев шелковый полог кровати, и тот мягко зашуршал. Он видел Кэт, но радости в этом не было, только боль, комок в горле и слезы, которые никак не проливались.

Ничего не понимая, он опустил ладонь на ее руки и тогда все понял. Руки были холодные, а когда он поцеловал Кэт, то губы ее не шелохнулись, веки не открылись. Ее глаза больше не видели. И тогда он понял, что свадебный наряд превратился в саван.

Дернувшись, Себастьян проснулся, дыхание его было частым и тяжелым, сердце колотилось, как молот. Повернув голову, он убедился, что Кэт спит рядом, прядь ее темных волос легла красивой волной на розовую щеку, сладостное дыхание касалось его лица. Все же он должен был коснуться ее, почувствовать ладонью теплое тело.

В приглушенном свете начавшегося дня она пошевелилась и потянулась к нему, даже не открыв глаз. Провела ладонями по его рукам и голым бедрам. Он зарылся лицом в ее волосы, вдохнул знакомый аромат розовой воды, сладостный запах этой женщины, и любовь к ней затрепетала в его сердце.

Она была теплая после сна, мягкая и податливая. Его рука нашла ее грудь. Кэт начала нашептывать нежные словечки и обвила его одной ногой, поглаживая ступней по его голени. Он перекатился на нее, а она направила его рукой в свое тело.

Он закрыл глаза и осыпал поцелуями ее шею, тихонько двигаясь. Она была теплой и живой в его объятиях, а он все равно испытывал глубоко засевший в нем страх, который никак не проходил.

ГЛАВА 21

Камердинером у Себастьяна вот уже больше года служил серьезный, слегка расплывшийся человечек по имени Седлоу. Во всем, что касалось одежды его господина, это был гений: он мог устранить вред, причиненный господскому платью ночными похождениями, и навести завидный блеск на сапоги после многочасовой охоты. Но когда Себастьян появился в то утро, держа под мышкой коричневый бумажный пакет с парой отвратительно скроенных брюк и старомодным пальто, из тех, что носили полицейские сыщики, Седлоу побледнел и в ужасе отпрянул.

— Милорд, нельзя же вам, в самом деле, появляться в этих обносках на публике.

Себастьян, который как раз в эту минуту завязывал на шее немодный платок — темный и грубый, — бросил взгляд через плечо на своего камердинера.

— Вряд ли их можно считать обносками. К тому же я не намерен появиться в «Уайтс»[9] в таком наряде, если тебя это беспокоит.

— Но… вас все же могут увидеть.

Себастьян поднял бровь.

— Ты опасаешься, что подобный вид может нанести непоправимый ущерб моей репутации?

Седлоу фыркнул.

— Вашей репутации? Нет, милорд. Господам позволительна эксцентричность.

— А-а, я понял. Тебя волнует, не пострадает ли твоя репутация.

Седлоу открыл было рот, но тут же закрыл.

— Мудро, — сказал Себастьян и влез в плохо сшитое пальто.


Дождь в то утро начался рано, полило как из ведра, с Северного моря подул обжигающе холодный ветер, так что не по сезону ранняя жара предыдущих нескольких дней казалась теперь лишь призрачным воспоминанием. Наняв экипаж на Нью-Бонд-стрит, Себастьян велел кучеру отвезти его на Маунт-стрит. Забившись в уголок, он уставился на окно, наблюдая за стекавшими по стеклу дождевыми каплями, а сам потихоньку начал вживаться в новый для себя образ.

Это был актерский трюк, которому научила его Кэт в те первые хмельные дни, когда он только-только вернулся из Оксфорда, а она делала свои первые шаги на сцене. Позже он довел этот метод до совершенства в армии, где его жизнь зачастую зависела от способности примеривать на себя чужую личину, перенимать чьи-то манеры и осанку и при этом чувствовать себя удобно, как в старом пальто.

К тому времени, как экипаж подъехал к черному ходу дома на Маунт-стрит, графский сын исчез, превратившись в Саймона Тейлора, лучшего сыщика с Боу-стрит.


Себастьян считал, что о женщине очень много говорит то, какую камеристку она для себя выбирает. Горничные некоторых дам были высокомерные, жеманные создания, точно так же следящие за модой и глядящие на всех свысока, как и их хозяйки. Среди камеристок попадались веселые, розовощекие деревенские девушки, которые со школьной скамьи прислуживали своим хозяйкам, но встречались и робкие серые мышки, вечно терзаемые страхом, что их уволят.

В камеристках леди Англесси служила худощавая женщина лет под тридцать, или чуть больше, по имени Тэсс Бишоп. У нее были соломенного цвета волосы и желтоватый цвет лица, и с первого взгляда ее легко можно было принять за кроткую, запуганную служанку. Но в серых глазах читался ясный ум, и поступь была тверда, когда она вошла в комнату экономки, которую своевольно занял Себастьян для предстоящей беседы.

Она была одета во все черное, как подобало служанке в доме, где царит траур. В этот воскресный день ей полагался выходной, но поверх бомбазинового платья она повязала фартук. Было ясно, что Себастьян оторвал ее от работы, и тут его осенило, что, вполне вероятно, она укладывала вещи. Действительно, зачем вдовцу оставлять у себя камеристку?

Женщина замерла на пороге и оглядела Себастьяна с нескрываемым подозрением.

— Что-то я не вижу у вас дубинки, — сказала она, имея в виду традиционный атрибут полицейских сыщиков.

Настоящий сыщик, скорее всего, тут же осадил бы ее: «Оставь свою дерзость, девушка» — и приказал бы ей сесть. Но опыт Себастьяна доказывал, что с большинством людей проще найти общий язык, если проявить уважение к их достоинству. Поэтому он просто сказал:

— Прошу вас, присаживайтесь, — и подвел ее к стулу с высокой спинкой, который заранее поставил у окна, выходящего на промокший от дождя сад.

Женщина помешкала в нерешительности, потом все-таки села, сложив руки на коленях и выпрямив спину, — неприступная, как монашка.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов о леди Англесси, — сказал Себастьян, прислоняясь к стене. — Нам известно, что ее светлость покинула дом в среду около полудня, уехав в наемном экипаже, и мы надеемся, что вы знаете, куда она отправилась.

— Я ничего не знаю, — буркнула камеристка.

Себастьян ласково улыбнулся.

— И у вас даже нет никаких предположений?

Суровое непримечательное лицо женщины не осветилось ответной улыбкой.

— Нет, сэр. Она ничего не сказала, а у меня не то положение, чтобы совать нос в дела господ.

Себастьян скрестил руки на груди и покачался на пятках.

— Весьма похвально. Но камеристки, даже не проявляя любопытства, зачастую многое знают о своих хозяйках, хотя те не посвящают их в свои дела. К примеру, вы абсолютно уверены, что леди Англесси случайно не обронила хоть какой-то намек? Например, когда просила вас приготовить ей платье на выход?

— Она сама выбрала платье — простой дневной наряд с подходящей по цвету пелериной, как и полагается модной даме, когда она собирается на прогулку.

Решив пойти другим путем, Себастьян опустился на стул напротив камеристки.

— А скажите-ка мне, мисс Бишоп, как вы думаете, его светлость и леди Англесси ладили между собой?

Тэсс Бишоп уставилась на него непроницаемым взглядом.

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Думаю, понимаете. — Он уперся локтями о колени и подался вперед, словно приглашая ее к откровенности. — К примеру, они ссорились?

— Нет.

— Никогда? — Себастьян недоверчиво поднял бровь. — Муж и жена прожили вместе четыре года и без всяких ссор? Даже никаких мелких размолвок?

— Если они и ссорились, сэр, то я этого не слышала.

— Встречалась ли она когда-нибудь с человеком по имени Ален, шевалье де Вардан?

В глазах Тэсс Бишоп что-то промелькнуло, но она тут же потупилась, уставившись на свои крепко сжатые руки.

— Ни разу не слышала этого имени.

Себастьян изучал неподвижное, враждебное лицо камеристки. Он решил, если даже после смерти Гиневры Англесси служанка проявляла такую преданность, то это многое говорило о хозяйке.

— Как долго вы прослужили у ее светлости? — неожиданно переменил тему Себастьян.