– Слушай. Ну мы же взрослые люди, не мальчишки. Драться мы не станем. Но чтобы ты знал. Это очень важный для меня человек. Мы подходим друг другу. Мы из одной тусовки, у нас общие интересы, взгляды, цели, наконец. Мне нравится Лена. И я не собираюсь тебе ее уступать.

Я выдержал его взгляд. Меня невероятно смешила его самоуверенность, манера держаться. Я точно знал, что Лена терпеть не может такую напыщенность, и я не мог поверить, что она могла завести серьезные отношения с таким, как он. Он не понял про нее самого главного – ее нельзя уступить или, наоборот, отвоевать. «Если мне это нужно – люблю, дорожу, спасаю. Ты совсем ни при чем, ты во мне не играешь роли», – некоторые ее стихи я знал наизусть, так, что разбуди среди ночи – и я расскажу. Никто не играет в ней роли, только она решает, с кем ей быть. Я всегда это знал, а теперь особенно.

– Лена тебе нравится, говоришь? Важный человек? – Я ухмыльнулся и вдруг почувствовал, что наконец готов говорить серьезно, так он меня разозлил. – А я ее люблю. Соревноваться за нее с тобой я не буду, она такие драмы терпеть не может. Но и ждать ее не перестану. Потому что даже мысли не допускаю, чтобы не хотеть быть с ней.

Мне не нужен был его ответ. И его реакция была неинтересна. Я не ждал от него понимания или сочувствия. Я не очень понимал, зачем с ним говорю. Но эти слова дались мне так легко, что я сам изумился. Я развернулся и пошел домой. Он окликнул меня, выдав тем самым свой страх:

– Да на черта ты ей сдался, неудачник!

Но я не обернулся. И слова его меня не задели. В другой раз я бы непременно вернулся и заехал бы в его небритую рожу со всего размаха, но не сейчас. Тот факт, что этот надменный уродец волнуется из-за моего присутствия рядом с ней, меня только порадовал, только укрепил в моей вере, что еще не все потеряно. Сам того не понимая, он обнадежил меня еще сильнее. Я, скорее, обнял бы его за этот разговор. Но я лишь пожал плечами и ушел. Какое-то время я просто гулял по улицам, слушая музыку, и наконец, почти выбившись из сил, вернулся домой. Впервые взглянув на часы за весь вечер, я увидел, что уже два часа ночи. Не переодеваясь, я рухнул на постель и вмиг уснул. Из забытья меня вырвал звонок в дверь. Я резко подскочил и сначала не понял, где нахожусь и что происходит. Сколько я проспал? Почему я в одежде? Кто может звонить в мою дверь среди ночи?

Спотыкаясь и матерясь, я подошел к двери, посмотрел в дверной глазок, и сердце будто включилось, разогналось и начало набирать обороты. За дверью стояла Лена. Я отпрянул и попытался успокоиться, но бесполезно. Казалось, что кровь сейчас пробьется через виски, так сильно она пульсировала. Дрожащими руками я открыл замок. Она, не дожидаясь приглашения, вошла в коридор, даже не взглянув на меня. Мы стояли так, мне кажется, пару минут – молча, не глядя друг на друга. Я – лицом к двери, спина в огне. Она рядом. Я понимал, что она пришла не просто так, и одновременно боялся и ждал ее слов. Скорее всего, этот кретин рассказал ей о нашем разговоре. И, надеюсь, закатил отвратительную сцену, после которой она прогнала его раз и навсегда.

Наконец с громким выдохом она опустилась на стул и прервала молчание.

– Саша, – тихо позвала она меня, – посмотри на меня, пожалуйста.

Я отрицательно покачал головой.

– Поговори со мной, – снова попросила она.

– Я не могу, Лена.

– Ты когда-нибудь перестанешь меня наказывать, Никольский?

– Я? Наказывать? – от возмущения я даже развернулся к ней.

– А как еще это назвать? Неужели ты не видишь, что я с ума схожу? Посмотри, как низко я пала – готова встречаться с кем попало, лишь бы ты обратил на меня внимание.

– Ты серьезно?

– Что именно? – улыбнулась она. – Что я низко пала? Или что хочу, чтобы ты меня наконец заметил?

– Давыдова, ты встречаешься с ним или нет? – эта игра словами сейчас меня скорее злила, чем развлекала.

– Нет, – твердо сказала она, – уже нет. Да и не было ничего толком. То, что ты сегодня видел, – было самым большим, что я могла ему позволить, и то… Пыталась выбить клин клином, но ничего не вышло.

– Умоляю, Лена, я ни черта не понимаю. Пожалей меня. You’re like a fuckin rainbow,[11] ей-богу.

Она улыбнулась цитате, так хорошо понятной нам обоим, сняла плащ, повернулась ко мне, разгладила складки платья и выпрямила спину, будто собиралась прочесть стихотворение:

– Саша. Ты такой умный и такой глупый. Неужели ты не понимаешь, что я пыталась забыть тебя? Все это время. Все эти годы. И тогда, и потом, и сейчас, когда ты рядом, а это особенно сложно. Неужели ты не видишь, что со мной творится? Сколько еще мне извиняться, чтобы ты понял: я сожалею, что сделала тебе больно, я так сожалею, но поверь, мне было в миллион раз больнее, чем тебе. И больно до сих пор, Саша. Я больше так не могу. Сделай уже что-нибудь, чтобы мне не было так больно, ты же можешь.

С каждым словом ее тело теряло опору. Я видел, что она вот-вот рухнет – такая слабая, раздавленная, стояла она передо мной. Но кровь продолжала стучать в моих висках, и я по-прежнему ничего не понимал или же боялся, что понимаю ее неверно. Это снова какая-то игра? О чем она говорит? Что ей нужно – чтобы я снова стал для нее утешительным призом?

– Чего ты хочешь от меня? – спросил я и поспешил поправиться, поняв, как грубо это прозвучало. – Что я должен сделать, Лена?

– Для начала хотя бы простить меня.

Я сделал шаг навстречу ей, но мой запал тут же закончился. Я не решался ни обнять ее, ни взять за руку, но мне так хотелось, чтобы она увидела все во мне, все, что болит от невозможности это сделать:

– Я давно тебя простил. Я никогда не злился на тебя по-настоящему. Я только думал все время: «Почему она ушла? Что я сделал не так? Почему я не смог сделать ее счастливой?»

– Сашка, – зашептала она, качая головой, – ты не виноват.

– Нет, не нужно, не перебивай, дай мне закончить. Знаешь, мне иногда казалось, что это твоя дурацкая шутка и мне нужно позвонить тебе и спросить: «Давыдова, зачем ты так?» И тогда бы ты рассмеялась в трубку и сказала, что пошутила. А потом я приехал и понял, что мне все равно, почему ты ушла. Я просто хотел, чтобы ты вернулась. Но я знал, что ты этого не сделаешь. И решил тебя ненавидеть изо всех сил. Сначала мне казалось, что меня тошнит от одного взгляда на тебя. Было невыносимо думать, что ты можешь быть с кем-то еще. Только подумаю о том, что ты с другими, и злость к горлу подкатывает. Поэтому я обижал тебя, прости, это меня не извиняет. Но это не потому, что я не простил тебя, а потому, что мне плохо без тебя. А потом ты пришла ко мне, и я поцеловал тебя и понял, что не могу, не могу дальше жить, просто задохнусь, если ты не вернешься. Нельзя так – без тебя мне невыносимо, Лена, будто все напрасно без тебя. Я раньше думал, что нельзя так вцепиться в одного человека и не выпускать, ведь других – множество. Всегда есть выбор. Зачем так убиваться? Но сейчас мне кажется, что мне конец, если я не поцелую тебя, Лена. Но и если поцелую – тоже конец, так сильно я тебя люблю. Я люблю тебя, Лена. Черт возьми, как же я все-таки тебя люблю. Как раньше и еще в миллион раз сильнее.

Я увидел, как она вздрогнула, и ее лицо засияло. А я не понимал, что должно было сейчас произойти, чтобы я выжил после всего, что сказал ей. Потому что, если она даст мне сейчас шанс – этого все равно будет недостаточно. Мне не нужен шанс. Мне нужна вся жизнь, в которой мы вместе. Даже если так не бывает.

– Как же ты меня измучил, Никольский…

– Я? – не смог сдержать грустного сарказма.

– Я думала, ты меня ненавидишь.

– Ненавижу. И люблю. Как и всегда, – улыбнулся я.

Но она продолжала, сделав вид, будто не услышала мою шутку:

– Думаешь, я не понимала, как глупо выглядят мои попытки поговорить с тобой? Знаешь, сколько я топталась тогда у твоего подъезда, прежде чем подняться к тебе? Но я не могла иначе. Не могла так: знать, что ты здесь, рядом, и не попытаться вернуть тебя – пусть как друга, как знакомого, но вернуть. Но ты накричал на меня, и я поняла, как сильно ты меня ненавидишь. И твоя попытка переспать со мной – даже она выглядела как проявление ненависти.

– Я потерял контроль…

– Неважно, – остановила она мои оправдания, – теперь это совсем неважно, Саша. Важно другое – мы потеряли эти месяцы, потому что ты – просто дурак. А еще мы потеряли три года, потому что я идиотка. Я совершила ошибку, за которую сейчас и прощения– то не попросишь, сыграла в дурацкое благородство и потеряла тебя. Думала, что без меня тебе будет лучше. Что я – лишь помеха на твоем пути. Что я обязана отпустить тебя в свободное плавание. Но я совру, если скажу, что думала только о тебе. Я и о себе думала. Чем сильнее ты любил меня, тем больше мне казалось, что ты не замечаешь меня. Ни моих желаний, ни того, кем я могу стать. Я и сама перестала замечать себя – так быстро я и ты стали нами, одним целым. Я испугалась. Я сбежала. Я сглупила, да. Сделала больно всем, но я не могу вернуть время и поступить по-другому. И наверное, не стала бы, даже если бы могла. Потому что благодаря этому я поняла, насколько сильно я тебя люблю. Мне кажется, что я думаю о тебе постоянно, я больна тобой, Саша. Все, чего я добиваюсь, все, чего достигаю, теряет смысл без тебя. И я знаю, что ты не уходил, ты бы никогда, ни за что меня не оставил, это я все разрушила, но я прошу тебя, хороший мой, самый лучший, самый сильный и замечательный, вернись, пожалуйста. Мне кажется, еще немного без тебя, еще день, еще минута – и я с ума сойду. Вернись ко мне, Саша. Верни мне нас.

Смотрю на нее и будто зрение теряю. Пьянею. Этот спазм в грудной клетке, когда одновременно сладко и больно, ему есть физическое объяснение? Да, мне интересно.

Я делаю шаг к ней, а потом проваливаюсь. Кружится голова и тошнит, как на карусели, набирающей бешеную скорость. Никакие ремни безопасности меня больше не спасут. Я люблю женщину, которую девочкой забирал из музыкальной школы, которой мазал зеленкой колени, с чьей собакой гулял, из чьих волос вытаскивал жвачку, чей висок целовал в душном спортивном зале, чьи бедра сжимал, занимаясь любовью. Я люблю женщину, лучше которой никогда не встречал, потому что лучшая – это та, которую берешь в руки и проваливаешься в нее, ныряешь на самое дно и надеешься только на то, что тебя не прогонят из себя, оставят там навсегда, никуда не отпустят, ни за что не разлюбят, никому не отдадут.

* * *

Мы пахнем костром и летом, мы бежим по вечернему парку наперегонки, я, как всегда, чуть медленнее, чем мог бы, чтобы она не сильно отставала, а она краснеет, злится и кричит тоненько: «Сашкаааааа!» И я знаю кое-что о ней, но не думаю об этом, мне всего десять лет, мне нет до этого дела, достаточно того, что я это знаю где-то внутри. Но когда я останавливаюсь, чтобы дождаться ее, запыхавшуюся, смеясь и упираясь ладонями в колени, я понимаю, что никто так не кричит мое имя, как темноглазая Ленка, и мне от этого невероятно, необъяснимо хорошо. И я смотрю на нее, ловлю ее взгляд и думаю о том, как это невыносимо хорошо: смотреть на нее. Просто иметь эту возможность – видеть ее рядом, вглядываться в нее, узнавать ее заново каждый день и удивляться раз за разом тому, сколько всего скрыто в этой бездонной глубине. Но потом я снова бегу от нее и забываю об этом, обо всей этой чепухе, потому что мне всего десять лет и я еще ничего не знаю о себе, о той, которую полюбил, и о самой любви. Я еще не увидел ее по-настоящему. Все только начинается.