Марта Кетро - Когнитивный диссонанс

«Были они смуглые и золотоглазые»

Красота — это последнее, что остается в моем сердце после любви.

Иногда он звонит, и я вспоминаю, как десять лет, десять августов назад я целовала его коньячного цвета плечо через прореху в драной тельняшке. Помню, что плоть была соленой от моря, волосы — русыми, ночь — южной, а руки, еще полчаса назад трогавшие звонкую кожу дарбука, руки были большими, с тонкими беспощадными пальцами. Я вспоминаю его, тогдашнего, и говорю ему, нынешнему, — нет, не могу. Потому что он тоже помнит сорокакилограммовое тело, сияющее лицо, длинные выгоревшие пряди. Чтобы мы, тогдашние, могли вечно соединяться в заповедных можжевеловых лесах, мы, нынешние, не должны встречаться. Чтобы те золотые волосы по-прежнему смешивались на ложе из облаков и солнца, на обычных белых подушках его холостяцкой квартиры не должно оставаться наших — моих, темных, и его, седеющих.

Впрочем, дело не в том, что мы стареем. Другой мой милый почти не меняется. Может быть, чуть скучнее голос, прическа короче, в одежде более синего, чем зеленого, и, пожалуй, глаза, глаза опустели без моей любви. Каково мне видеть его, чужого? Да примерно так же, как ему видеть меня, разлюбившую. Мы непоправимо подурнели друг для друга. А я, как собака, тоскую без его красоты. По нему — ни капли, только по красоте мужчины, которого я любила. Иногда мы встречаемся и не испытываем ничего, кроме желания поскорее разойтись. Я убегаю, но напрасно, этой ночью мне все равно приснятся фиолетовые молнии, его вдохновенное тело, его пот на моей коже — и я проснусь, задыхаясь от любви к тому, чего на свете нет.

Она подозревала. Впрочем, она подозревала его всю жизнь. Еще двадцать два года назад, когда отец пригласил домой «лучшего ученика», Лена едва посмотрела и сразу поняла — бабник. Медленная улыбка, прямой взгляд, ни одного лишнего жеста и слова, но ясно, что только протянет руку, и у любой женщины ослабеют колени, она падет к его ногам, теряя голову и превращаясь в груду мягкой взволнованной плоти. Лена не любила свое тело, слишком крупное и рыхлое, на ее вкус, поэтому заранее с отвращением представила себя, разомлевшую и отвергнутую. Что-то вроде прививки против жалкой стародевичьей влюбленности, приступ которой грозил накатить, пробудь она рядом с этим красавцем еще немного. Поэтому она просто кивнула и ушла в свою комнату.

Разумеется, назвать Лену старой девой мог только неумный и злой человек — в двадцать пять она была чуть полновата, очень свежа и давным-давно женщина. Но несколько коротких и неудачных связей убедили ее в собственной непривлекательности, и она думала о себе гораздо хуже, чем любой самый желчный враг. Сейчас это называется заниженной самооценкой, а тогда скромностью и застенчивостью, и отец, мечтая о внуках, не реже раза в месяц приводил ей нового кавалера. Лена фыркала, издевалась над «женихами», а после их ухода скандалила с родителями и плакала злыми слезами. Но сегодняшний кандидат выглядел так, что не только пикироваться, а и смотреть на него долго нельзя, нужно бежать, бежать.

Они поженились через три месяца, через год родился Алеша, еще через пять один за другим умерли мама и папа, и молодая семья осталась в большой квартире, но почти без средств к существованию — родительские связи и накопления исчезли. Сережа брался за любую работу, вплоть до оформления витрин и рисования пошлых интерьерных картинок, много времени проводил в мастерской, которую пришлось перенести в его холостую бирюлевскую однушку: когда тесть умер, студию в центре Москвы конечно же отобрали. Лена пыталась пристроиться к делу, выцарапала у Союза художников небольшое помещение на окраине и открыла галерею. Место неудачное, богатые иностранцы так далеко не забирались, но удерживать его приходилось руками и зубами — любая недвижимость бесценна, а собственная галерея нужна была еще и для того, чтобы Сережа чувствовал себя художником, чьи работы выставляются и продаются, а не просто творческой прислугой у нуворишей. Даже в самые трудные времена он находил время и силы, чтобы писать «для себя». В крошечной жалкой квартирке создавал большие светлые полотна, до краев наполненные легкой красотой, ускользающей каждое мгновение, но остановленной, запечатленной, пленной. Чаще всего он писал женщин такими, как их замыслил бог — нежными и обнаженными. Иногда на картине были только следы и тени, сброшенная одежда, прядь волос или рука той, которая еще секунду назад стояла здесь, смеялась и любила, а теперь уходила, оставляя по себе печаль. Он всегда работал с натурой, особенно любил непрофессиональных моделей за удивительные перемены, которые производило с ними искусство. Когда женщина видела на холсте свою душу, сердце ее переворачивалось.

Так Сережа объяснял Лене, и она, стараясь помочь, уговаривала всех знакомых девушек позировать ему.

А потом до нее стали доходить слухи… Как было сказано, она всегда подозревала его то больше, то меньше, но в последние, самые трудные, годы совсем потеряла покой. Он много работал, ночевал в мастерской, приезжал усталый и опустошенный. Ей бы пожалеть, а она видела кошачий блеск его глаз, царапины на плече (подрамник уронил), чувствовала странный, непристойный запах от волос. Она мучилась, тосковала, но ездить на другой конец Москвы с проверками не могла — глупо это, да и некогда. Конечно, устраивала сцены, он в ответ орал, хлопал дверью и уезжал. Лена чувствовала себя виноватой, но однажды на большой арт-вечеринке, где даже она знала далеко не всех, услышала, как одна моделька говорит другой: «У Сережи опять новая муза», указывая на ее мужа, вдохновенно беседующего с молоденькой простоватой девушкой. Все бы ничего, и «муза» прозвучала вполне невинно, но девица прибавила еще несколько слов, и похолодевшей Лене стало ясно: обе модельки знакомы с ее мужем слишком уж коротко, слишком. Захотелось плакать, но не место было для слез и не время.

Дома она пыталась поговорить с Сережей, но услышала в ответ:

— Не ревнуй к искусству! Хочешь, чтобы я одну тебя писал? Ну так брюхо подбери хотя бы, Венера палеолитическая… Знаешь что, я в мастерской переночую, а ты подумай, как дальше жить.

Смешно теперь вспоминать, но она не поленилась и отыскала в отцовской библиотеке учебник по материальной культуре, а в нем Венер этих ископаемых — безликие статуэтки жирных коротконогих женщин. С отвисшими грудями и огромными задами.

Лена стояла в ванной перед зеркалом, смотрела на свое тело, чуть тронутое временем, и к ней возвращалось забытое отвращение к плоти, которое двенадцать лет назад Сережа прогнал любовью, а теперь вернул двумя словами. И очень обидно было. Выставить бы его к чертовой матери в Бирюлево, но кому от этого хуже? Сережа только рад освободиться. Алешка и так отца толком не видит, растет, как в поле трава…

Ночью Лене приснился кошмар. Будто бы прибегает к ней сын и говорит: «Пана там тетю обнимает», — вроде он заглянул к Сереже в мастерскую и увидел. И вот Лена туда едет и по дороге думает:

«Ну, сволочь, я тебе устрою. Приду и скажу, что Алешка ВСЕ видел! А ты оправдываться начнешь, гад, что вроде натурщице плохо стало, поддержать хотел… или там сама пристала, но не было ничего. А я скажу, Алеша видел, ты при ребенке, гад…»

И вот будто бы заходит она и говорит Сереже: так и так, Алеша ВСЕ видел.

А он, Сережа, молчит. Вместо того чтобы оправдываться, ответил только: «Ну видел, так видел», — и замолчал. Правда, значит, было ВСЕ. И те слова, которые Лена заготовила, в горле у нее застряли, стали жечь и душить. Так и проснулась, хватая воздух ртом, одна и в ярости.

Утром оказалось, что у нее началась ангина, шея распухла и болела. Лена пила чай, бездумно листала газету и чувствовала, что злые слова из дурацкого сна никуда не делись, обида при ней, не дает дышать, требует выхода. И тут рассеянный взгляд зацепился за строчку частного объявления: «Вас обидели?» — написано было толстыми черными буквами.

Обидели. Обидели. Да, меня обидели, подумала она и наконец позволила себе то, что откладывала со вчерашнего вечера, — заплакала.

Слез было мало, будто что-то мешало им изливаться свободно, с причитаниями и всхлипами, как обычно водится у женщин. Поэтому через несколько минут она вытерла глаза и дочитала расплывающиеся буквы:

«Вас обидели? Мы поможем! Решение деловых и частных конфликтов законными способами. Правда есть. Тел: ХХХ-ХХ-ХХ».

«Есть, говорите, правда? Вот сейчас и проверим», — подумала она и набрала номер. Лена понятия не имела, как начать разговор, но после второго гудка трубку сняли, и спокойный мужской голос, записанный на автоответчик, предложил приехать в офис на «Пушкинской» и в любое время с девяти до девятнадцати часов ознакомиться с услугами их фирмы. Надо ехать, решила Лена, вроде по галерейным делам посоветоваться, а на месте посмотрим.

Она понятия не имела, какая правда нужна ей от этих посторонних людей и какая помощь. Не ноги же родному мужу ломать за измену. Да и была ли она? После звонка на душе полегчало, вся история показалась надуманной, Лена никуда бы и не поехала… если бы не разговор тех моделек, засевший в голове, не сон, застрявший в горле, и не Венера эта па-ле-о-ли-ти-чес-ка-я, поразившая в самое сердце.

Офис располагался на первом этаже старого жилого дома в Леонтьевском переулке — шикарный адрес, если не знать, сколько там полупустых зданий, ожидающих сноса. Но фирма «Защитник» занимала вполне ухоженное помещение с аскетической обстановкой — ясно, что при малейшей тревоге все самое ценное будет вынесено по черной лестнице и увезено в одной легковушке. При этом мужчина, принявший Лену, не походил на бандита или жулика. Деловитый дядька по имени Николай, чуть постарше ее Сережи, крепкий, неинтересный совсем. Налил чая в простую чистую чашку, для начала рассказал, чем занимается контора, — помогает честным людям, попавшим в трудную ситуацию.

— Долги выбиваете?

— Мы, уважаемая, ничего не из кого не выбиваем и физического воздействия не оказываем. Если вы за этим пришли, то не по адресу. Мы занимаемся информацией.

— И что же можно сделать одной только информацией?

— Что угодно. Ваш долг вам на блюдечке принесут, с золотой каемочкой.

— А, шантаж там всякий…

— Все в рамках закона. А что вас к нам привело — дела или что-то личное? Вы не стесняйтесь, секреты наших клиентов мы хранить умеем.

Лена замялась, врать про галерею не хотелось. Устала она от всеобщей лжи, этому простому мужику хотелось сказать правду, причем простыми словами.

— Похоже, мне изменяет муж.

Помолчала.

— Он художник, мастерская своя, к нему модели приезжают.

— Известное дело.

— Вы не понимаете! Он настоящий художник, творческий человек! Его волнует вечная красота, воплощенная в смертных женщинах.

Николай молчал, и ей стало мучительно стыдно за чудовищную пошлость, которую она произносила все эти годы с полным убеждением. Лена кривовато улыбнулась.

— Но мне кажется, что он с ними не только искусством занимается. Мне бы хотелось получить доказательства неверности. Или верности.

— С этим сложнее, поэтому займемся пока неверностью. Для начала мы можем установить видеокамеру в его мастерской, несколько дней будем вести запись, потом отсмотрим пленки. Если ничего интересного не найдем, перейдем к наружному наблюдению, это дороже и сложнее. Или вы хотите сразу весь комплекс услуг?

— Нет, давайте начнем с камеры. А он не заметит? Там же пленку надо менять…

— Мы располагаем микроаппаратурой с датчиками движения и прочими техническими новинками, я могу объяснить, но зачем вам эти подробности? В мастерскую придется наведаться несколько раз, мы будем аккуратны. Наших камер еще никто не засекал, но если вдруг случится прокол, ваш муж скорее всего спишет на КГБ. Богема у нас пуганая, знаете ли…

— И вы утверждаете, что все законно?

— Конечно. Вы хотите установить видеокамеру в собственном помещении, мы оказываем техническую поддержку.

— И во сколько мне все это обойдется?

— Сутки обслуживания у нас стоят недорого, работаем до результата, через месяц вы в любом случае узнаете правду, какая бы она ни была. Весь фактический материал получите на руки. Цена услуги складывается из нескольких факторов, давайте обсудим детали…

Правда обходилась недешево, но у Лены были запасы на черный день. Она никогда не прятала от мужа наличные деньги, но какую-то часть родительского наследства, выраженную в небольших, но очень дорогих предметах искусства, хранила в секрете. Папа давным-давно сделал тайничок в гардеробной и незадолго до смерти показал Лене. Даже в самые тяжелые дни у нее рука не поднималась на эти вещи, она решила для себя, что их нет, пока не встанет вопрос жизни или смерти, но сейчас, похоже, пришло время. Сама толком не понимала, зачем ей эта «правда», просто чувствовала, что дальше так существовать невозможно. И если для того, чтобы освободиться от невыплаканных слез и невысказанных слов, нужно всего лишь заплатить золотой чеканной табакеркой времен Екатерины — она готова. Черных антикваров в Москве хватает, они хоть Янтарную комнату купят, причем быстро и тайно.