– Нет, – вытянулась Диана Аркадьевна.

– Не скучает, стало быть, – подытожил Михаил Яковлевич. – И правильно. Чего ему там скучать. Радоваться надо. И ты, я гляжу, тут не скучаешь.

– Да я с внуком…

– Ну да, ну да, – дед пригвоздил взглядом местного Казанову, царапавшего раму. Видимо, красавец мужчина надеялся выброситься из окна. – Хотя во внуки он тебе, может, и не годится, а в сыновья-то точно. Ишь, в сиськах силикон, в башке студень. Я тебя на чистую воду-то выведу!

– Нет у меня силикона! – взвизгнула Диана Аркадьевна.

– Надо же: а то, что я про студень сказал, тебя не взволновало? Правильно, волноваться нечему, – печально скривился Михаил Яковлевич. – Колышется там в черепушке сплошная желеобразная масса с люрексом вместо извилин. Куда Макс смотрит? Давно пора тебя за ушко да на солнышко. Таранька ты сушеная, совести в тебе нет ни на грамм.

Диана Аркадьевна трагически всхлипнула и, едва не сметя свекра, вылетела в темноту.

Мгновенно сориентировавшийся Казанова решил изобразить рыцаря и под этой маркой миновать негостеприимного старика.

– Не смейте обижать даму! – Он выпятил грудь и опасливыми приставными шагами начал наступление, продвигаясь исключительно боком.

– Так ить не твоя дама-то, – простецки заулыбался дед. – Или твоя?

– Дама – она не обязана быть чьей-то. Право на неприкосновенность дает ей уже то, что она дама. Дамы – они общие.

– Общие дамы на Тверской стоят, – старик продолжал улыбаться с доброжелательностью аллигатора. – А эта курица щипаная – невестка моя. Пока еще невестка!

Последнее предложение он проорал так, чтобы Диана Аркадьевна была в курсе перспектив.

– Дед, зря ты так, – наконец вмешалась Маша. – Давай пироги есть. Надя, чай вскипятите!

– Ну, пироги так пироги. – Михаил Яковлевич смачно шлепнул зардевшуюся Надежду по объемистой филейной части и посмотрел вслед быстро удаляющемуся гостю. – Темень-то на улице. Не ровен час – сломает себе что-нибудь.

Словно в подтверждение его слов из-за забора раздался треск и жалобный вскрик.

– О! А теперь можно и по коньячку! – старик удовлетворенно потер руки.

Во тьме теплой июньской ночи одуряюще стрекотали сверчки, где-то лениво побрехивала собака, да слышалось удаляющееся жалостливое бормотание Казановы.

Глава 7

Счастье стало похоже на расколотое блюдце. Только что оно красовалось на белоснежной скатерти, и вот – два неровных полукружья на полу под ногами. Вроде и склеить можно, да надо ли? Если это просто блюдце, то можно и на помойку, а если нет? Если это жизнь? Нельзя ее на помойку, надо что-то сделать. Как раз мысль про «что-то делать» и бесила Машу больше всего. Совет постороннего, незаинтересованного и равнодушного. Лишь бы что-то сказать.

– Маня, ты тут, или в астрал ушла? – вывела ее из разъяренных раздумий Рита. – Лицо у тебя, прямо скажем, неласковое.

Алина примирительно улыбнулась и выразительно уставилась на Гусеву в надежде, что та немедленно онемеет.

– Случилось что? – оживился дед. Коньяк разогнал по жилам кровь и взбодрил. Старику захотелось попари́ть гордым орлом над суетливыми курицами и даже решить одним махом какой-нибудь ерундовый вопрос, который казался им обреченно-риторическим с налетом трагического фатализма.

– Ничего, – напряглась Маша.

– Сущая безделица, – подтвердила Рита. – Муж у нашей Мани, похоже, налево ходит.

– Ноги выдерну, – моментально рассвирепел Михаил Яковлевич. – Это как это? Почему молчала? Факты есть? Ну-ка, Машуня, давай все по порядку, излагай факты.

– Дед, успокойся. Нечего рассказывать. Нет никаких фактов. Одни догадки и подозрения. Леша пропал на сутки, отключил телефон, непонятно где ночевал. Я не хочу это обсуждать. Он сказал, что работал. Значит – работал. Все. Вопрос закрыт.

Она уже пожалела, что психанула и вызвала девчонок. Да еще дед приперся. Обсуждать собственный позор, раскладывая по полочкам обрывочные сведения и ловя за хвост смутные подозрения, не хотелось категорически.

– Кому врешь-то? «Вопрос закрыт»! – передразнил дед. – Такие вопросы не закрываются усилием воли. Надо все выяснить и успокоиться.

– И гнать его в шею, – ажиотированно добавила Рита, предвидевшая лишь один вариант развития событий.

– Не хочу я ничего выяснять! – подпрыгнула Маша. – Я мужу верю.

– И правильно, – неуверенно поддержала ее Аля. – Как можно жить с человеком, воспитывать общего ребенка и не доверять? Раз поженились – надо верить друг другу.

Старик и Рита уставились на дипломатку одинаково круглыми глазами.

– Шульгина, иногда лучше жевать, чем говорить, – отмерла Рита. – У тебя других доводов нет? Или, по-твоему, штамп в паспорте связан с ампутацией участка мозга, отвечающего за измены? Если твой мужик не ночевал дома, отключив телефон и появившись через сутки, ты в первую очередь подумаешь, что он работал?

– У меня нет мужика, – обиделась Алина, проигнорировав вспышку заинтересованности в рядах старшего поколения. – Но если он скажет, что работал, то я поверю. Так же проще.

– Так-то, может, и проще, только жизнь посложнее, чем тебе хочется, – разозлилась Гусева. – Если такому поверить один раз, то он войдет во вкус и заделается стахановцем, перейдя на круглосуточный график труда. А ты будешь удостоена высокой чести обслуживать героя пятилетки, кормить, обстирывать и создавать условия для будущих подвигов.

– Почему пятилетки? – опешила Алина.

– Потому что по статистике такие браки более пяти лет не держатся, с треском распадаясь, так как стахановец, не разобравшись, откуда берутся горячий корм и чистые подштанники, уходит туда, где живет романтика трудового азарта. Разберутся и он, и его романтика позже, но тебе от этого легче уже не станет. Не путай Машу: она должна либо узнать правду и восстановить справедливость, либо, опять же, узнать правду и жить дальше спокойно. Что вряд ли.

– Злая ты, Гусева, – опечалилась Алина и робко взглянула на Михаила Яковлевича, ища поддержки.

Маша, покрывшись красными пятнами, заплетала на бахроме скатерти косички, перемещаясь вдоль стола.

– Машуня, я могу все выяснить. Это дело пары минут. Охрана фиксирует входящих и выходящих, узнаем, во сколько пришел, во сколько ушел.

– Я мужу верю, – упрямо сдвинула брови Маша. – Но раз вы настаиваете…

Нет ничего страшнее и тягостнее неизвестности. С одной стороны, она понимала, что не надо копать, а то можно раскопать не только сундучок, но и пару-тройку скелетов, а с другой – как отказаться, если информация лежит практически рядом. Только руку протяни – и вот она, пожалуйста. Никаких сомнений, полная ясность. Беда была в том, что ясность эта могла разрушить всю жизнь. А Маша не готова была строить что-то новое на руинах. Хотя, вполне вероятно, что она уже давным-давно сидит на пепелище, только не знает об этом.

– А заодно узнайте, какие бабы находились в здании в этот же период времени, – бдительно посоветовала Гусева. – Нахождение на рабочем месте не освобождает от ответственности. Знаем мы, чем они там в этих офисах на столах занимаются. В Интернете целая подборка висит.

– Если у кого-то в транспорте украли кошелек, то это вовсе не означает, что у тебя тоже обязательно сопрут и поэтому надо ходить пешком и по исключительно пустынным улицам, – вспыхнула Алина. – Не надо подо все подводить свою упадническую философию.

– Разумеется, у меня могут украсть мобильник, а то и вовсе столкнуть под поезд. Это кому как повезет. Просто по теории вероятности «повезет» каждому, но в большей или меньшей степени, – Рита снисходительно потрепала подругу по плечу. – Наивная ты, Шульгина, аж до слез. Вот именно поэтому мужики тобой пользуются, а мной – нет.

– Нашла чем гордиться. – Алина не любила, когда кто-то намекал на ее многочисленные неудачи, именно из-за своей многочисленности и похожие то ли на неразборчивость, то ли на неосмотрительность. Она каждый раз совершенно искренне считала, что нашла свой идеал, и не ее вина, что идеал в результате оказывался далек от совершенства. – Лучше уж пусть пользуются, чем я в старых девах до старости доживу.

Михаил Яковлевич, допивший коньяк и считавший, что внучкина проблема уже решена, начал поглядывать на Алю и даже расправил плечи, постепенно перемещаясь все ближе к Шульгиной. Заметив его маневры, внучка пришла в себя и резко прервала философскую беседу:

– Ладно. Сейчас всем спать, а завтра решим. Дед, я подумаю.

– В такую ночь и спать-то жалко. – Михаил Яковлевич приосанился и бодрячком начал наворачивать круги по гостиной, кося глазом на смутившуюся Алину. Как реагировать на пенсионерский натиск, она не знала, но обидеть старика боялась. – Кто со мной на звезды смотреть?

– Я могу, – дверной проем заполнил мощный корпус Нади. – Заодно прослежу, чтобы вы впотьмах не сковырнулись, не ровен час, в канаву какую-нибудь. А то по пьяни чего не бывает. И вам безопасно, и мне приятно, потому как мужчина вы видный, всем на зависть.

Последнее замечание, видимо, примирило Михаила Яковлевича с не первой свежестью спутницы. Он самодовольно хмыкнул, повел плечами и согласно прогудел:

– Я-то да, я-то еще любому плейбою фору дам. Есть еще порох в пороховницах.

– Ну и дед у тебя, – ошалело покрутила головой Алина, когда старик угнал повизгивающую и похохатывающую Надю в темноту.

– Да уж. Дед у меня – ого-го, – с некоторым сомнением в позитивности данного факта подтвердила Маша.


Ночью она не спала. Мысли распирали, теснясь в голове, давя на сердце и заставляя его замирать то от тоски, то от ужаса. Картины будущего рисовались одна чудовищней другой.

Рита тоже не спала. Около двух часов она поскреблась в Машину дверь и замогильным шепотом уточнила:

– Ты там страдаешь и не спишь или решила плыть, как букашка по воле волн в направлении сточной канавы?

– Очень поэтичное сравнение! – Маша распахнула дверь, попутно остро пожалев, что открывается она внутрь, а не наружу. Мучительно хотелось заехать доброжелательнице в лоб.

– Это я еще сынтеллигентничала, – порадовала ее Рита. – В принципе, напрашивается сравнение не с букашкой, а…

– Не надо. Добивать пришла?

– А чего тебя добивать? – искренне удивилась подруга. – Ты, по-моему, и так уже размазана по асфальту в ноль. Я пришла посочувствовать.

– Спасибо. Все?

– Здрасьте. Приперлась бы я среди ночи только ради такой ерунды! У меня есть мысли.

– Гусева, у тебя всегда есть мысли. Потому что ты умная, а все вокруг идиоты, без твоего чуткого руководства делающие все неправильно. Я в курсе.

– Не злись. Просто сочувствовать – не конструктивно. Сочувствие унижает и уничтожает волю к победе. А женщина должна быть победительницей. Ради своих же соратниц по борьбе. Должно идти накопление опыта путем анализа ошибок.

– Ритка, я спать хочу.

– Нашла время! Значит, так, я тут подумала: во-первых, тебе надо срочно вернуться в город. Внезапно, чтобы он не успел убрать в квартире.

– Я и так знаю, что он неряха…

– Бестолочь. Я имею в виду бутылки, одежду со следами помады, мусорное ведро, в котором может оказаться много интересного.

– То есть ты предлагаешь мне его застукать?

– Именно! Все лучше, чем наивно хлопать глазами и улыбаться, пока об тебя ноги вытирают.

Спорить с такой формулировкой было невозможно. Если у Алексея кто-то есть, то выглядит Маша именно так: доверчивой дурехой, о которую действительно вытирают ноги.

– …Да еще в квартире, подаренной твоим папой, – дополнила картину Гусева и злобно добавила: – Ненавижу мужиков! Используют нас, унижают, да еще и уверены, что в случае чего – смена караула пройдет в максимально сжатые сроки. На каждого паразита целая очередь из одиноких девиц. А все почему? Потому что нет единой позиции у всех. Каждая норовит любой ценой удержать своего ужа, который из рук выскальзывает. А надо объявить им бойкот! Чтобы тоже за нас держались! Чтобы боялись потерять, как мы боимся!

– Рита, ты с ума-то не сходи. Меня глобальная революция не интересует. У меня проблемы личного характера на отдельно взятой жилплощади.

– Это ты от примитивности так рассуждаешь.

– Своя рубашка ближе к телу. Уж извини, – пожала плечами Маша. – У меня ребенок и муж, которого я люблю. Если он изменяет, то это больно, и тогда мне со своей любовью придется что-то делать. Я даже не представляю – что! А ты предлагаешь мыслить во вселенских масштабах. Не до того мне.

– Ладно, – легко согласилась Рита. – Ты еще не доросла. В общем – так. Тебе надо отсюда уезжать. Ты по глупости предоставила ему слишком много свободы. Это вредно. Мужика надо держать на коротком поводке, пока он не вошел во вкус. А то будет потом излагать свою позицию по Пушкину. «Капитанскую дочку» читала? «Чем триста лет питаться падалью, лучше один раз напиться живой крови!» О как.

– Стесняюсь спросить: падаль в данном контексте кто?