— И-и, детка! Как это не люблю? Ты ж кровиночка моя единственная! Только мне ведь не век жить, помру скоро, одну тебя на свете оставлю, беззащитную.

Нелегкий этот разговор кончился тем, что мы поплакали, пожалели друг дружку, а потом решили еще по чашке чаю выпить.

— Стало быть, замуж ты не хочешь, стало быть, обоим от ворот поворот. Ну а делать-то что станешь? — Бабка положила на край блюдца обкусанный кусочек сахара и посмотрела на меня влажными от недавних слез глазами.

— На работу ходить буду, с тобой чаи гонять. Может, вон Симке скоро понадоблюсь, — дипломатично отозвалась я.

— Ребенка, что ль, ей нянчить собралась? Мать у нее на то имеется. Своего надо родить и наперед замуж выйти, а не на чужих детей зариться, — отрезала, вновь осерчав, бабка.

Я оторопела:

— А откуда ты знаешь?

— Откуль, откуль, да все оттуль! Вся деревня знает. Всем сорока твоя раззвонила, всем похвасталась, — насмешливо фыркнула она.

— Ну надо же, а мне говорила, что это секрет.

— Какие у Симки могут быть секреты? В ней ничего не держится, как вода в заднем месте!

— И то правда.


Дверь библиотеки приоткрылась, и в нее просунулась голова Петра Семеновича, главы нашей администрации. По всегдашнему обыкновению, полностью он не вошел, словно опасался самого воздуха библиотеки, и на меня посмотрел косо.

— Кострикова, ты это, помоги там Людмиле Павловне, дело-то общее.

— Какой Людмиле Павловне? — сделала я непонимающее лицо, покривив душой.

— Какой-какой! Завклубом, одна она у нас. Новый год на носу, одна она не справится, учительницы уже подключились, в школе и репетируют, давай впрягайся.

Завклубом была высокая костистая женщина с большими круглыми глазами и крупным крючковатым носом, чем напоминала сову. По отчеству ее звали только глава да еще малышня зеленая, а я Людой звала, хотя знала, что она обижается. Грешна, не жаловала я ее. Да и старше она была на какой-то десяток лет, подумаешь Павловна, обойдется!

Вот не думала, что подготовка праздника такая морока. Меня запрягли так, что вздохнуть было некогда. Дали две роли в малышовом спектакле, хорошо, небольшие, но заучивать-то надо! Большая роль в спектакле для ребят постарше, да мало того, еще стихи под уличной елкой читать надо. Эх, и зачем только завели моду наряжать елку на улице? Теперь в новогоднюю ночь не посидишь всласть у телевизора, придется в час ночи тащиться к елке, а все эта Людка, до нее не было ни у кого привычки по ночам шастать. Бабка как узнала, принялась охать и ахать, ругать все начальство, здешнее и районное, даже областное зачем-то приплела, только что президента трогать не стала. Пожалела, должно быть. Я поторопилась успокоить ее, что народу соберется много, не одна я выступать буду, все будут свои, деревенские, что мне может грозить? Раньше опасения бабке в голову не пришли бы, но после моего приключения нервы у нее поистрепались.

— Ну, давайте, девочки, еще разок сценку с Бабой-ягой, потом с зайчатами, но только поживее, а то вы будто спите на ходу. Особенно это тебя, Тонь, касается. Надо плавно ходить, а ты ковыляешь кое-как, словно Серая Шейка.

Одна из новеньких учительниц засмеялась, ей показалось забавным, что меня с уткой сравнили. Обычно я довольно спокойно отношусь, когда прохаживаются на мой счет, но на этот раз обидно мне стало. Уж не Людке с ее физией сумасшедшей совы и грацией бегемота делать мне замечания! Да она когда читает свои собственные стихи, мухи с тоски дохнут! А как прошлой зимой на свадьбе сестрицы двоюродной плясать взялась, так полстола свадебного своротила и стекло в серванте раскокала! До сих пор сестра на нее дуется. Только я собралась все это ей высказать да еще пару случаев добавить, как заявился Петр Семенович в компании с каким-то мужиком. Не знаю, где Петр откопал этого мужика, но был он молодцеватым, хорошо одетым и смотрелся рядом с нашим главой весьма странно.

Училки наши встрепенулись, приняли кокетливые позы и призывно замигали глазками, а вслед за ними и Людка стала повторять те же приемы. Но это она зря! То, что у молоденьких, хорошеньких училок выглядело вполне приятно и мило, в ее исполнении вызывало оторопь.

— Вот, полюбуйтесь, наша самодеятельность, сплошные таланты, новогодний спектакль репетируют, — с гордостью пояснил глава.

Пришелец с улыбкой оглядел всех женщин очень подробно, а напоследок вдруг подмигнул мне. Я-то надеялась, что они осмотрят школу и уйдут, но мужчины уселись смотреть репетицию. Если я и раньше Петра Семеновича недолюбливала, то сейчас мысленно пожелала ему провалиться куда-нибудь поглубже и на долгий срок.

Между тем репетиция шла своим ходом, Людка и училки заходили павами, голоса их сделались тонкими и сладкими. Я же предвидела, что под чужими взглядами непременно оступлюсь и тогда меня уже не уткой, а еще похуже как назовут. Но Людок меня удивила, она начала репетировать сцену, которая у нас получалась хорошо и считалась законченной. Глядя, как она ходит размашистым шагом и громко выкрикивает реплики, я не могла понять: перед кем она выпендривается? Скосив глаза на вечно хмурого главу и усмотрев вдруг его блаженную улыбку, я кое-что уразумела.

Так они что, снюхались? И когда только успели? Пока я предавалась этим мыслям, ко мне обратился незнакомец:

— А что же такая интересная девочка сидит, скучает?

Я вздрогнула и молча отвернулась. Глава засуетился, заявил, что им еще куда-то надо, подхватил своего спутника под руку и поволок. Уходя, глава ожег меня неприязненным взглядом.

— Это что, новое районное начальство? — спросила я у Людки.

Та пренебрежительно фыркнула.

— Ты, Тонь, как с луны свалилась, ничего не знаешь. Это же пред-при-ни-ма-тель! — выговорила по слогам это заветное слово.

— А что ему надо в нашей деревне? Какие у него дела с Петром Семеновичем?

— А вот это секрет, и вообще не твоего ума дело! — ухмыльнулась Людка.

— Да знаем мы эти секреты! — откликнулась Светка, самая молодая из учительниц, и, повернувшись ко мне, пояснила: — Этот деятель молокозавод строить собирается, вот Петя его и обхаживает, выгоду чует.

— Неужели у нас в Чернышах собирается строить? — поразилась я.

— Да кто же его планы знает? Может, и у нас, он еще только приглядывается.

— У-у, так это еще бабушка надвое сказала, — разочарованно вздохнула я. — Вон в позапрошлом году тоже говорили, что какой-то заводик построят, консервный вроде, да раздумали.

— Твоя правда, Тонь, а как было бы хорошо! — вздохнула Татьяна Ивановна.

Я кивнула в знак согласия. Большое и грязное производство нам ни к чему, а вот маленький заводик молочный или консервный, или там пекарня какая нам бы пригодились. И работа бы появилась у многих, и у администрации денежки завелись, глядишь, и детский садик бы открыли, и школьный автобус починили. Да мало ли на что нужны деньги? Колодец, что подальше, чистить давно пора, а у ближнего ворот проржавел.


— Подруга, называется, даже глаз не кажешь! Я, может, померла, а тебе и горя мало! — ругалась Симка, усаживаясь за стол. Но зудела скорее по привычке, наоборот, была довольна, что бабульки нет и мы можем поговорить в тепле, за чашкой чая, а не мерзнуть у забора, словно бездомные собаки. Она уже заметно округлилась, животик начал победно выпирать.

— Во-первых, я к тебе заходила два раза, тебя где-то носило. А во-вторых, с чего тебе помирать? Вон щеки какие наела, аж со спины видать, и животик видно. Сколько уже?

— Пятый месяц пошел, долго еще. — Она шумно вздохнула, подумала и положила еще две ложки сахара себе в чай, теперь их у нее стало пять.

— Ты, Сим, неправильная какая-то.

— Чегой-то неправильная? — встревожилась она.

— Обычно беременных на соленое тянет, на фрукты, а тебя — на сладкое. И живот большой, ты сроки не перепутала?

— Вот дура! Испугала! Я-то думала что серьезное. Ничего я не перепутала, мне и докторица сказала. А если ты хочешь намекнуть, что это не Ленин ребеночек, так зря, я до Лени девочкой была, — победно заключила она.

— Да ну? — застыла я с чашкой. — Ты мне сама говорила, что с Хорьком у тебя было, и в прошлом году признавалась, что с приезжим, не помню, как зовут, тоже было пару раз, как же ты девочка теперь?

— Да мало ли что я говорила, — неспешно молвила Симка, отдуваясь от горячего чая и обмахиваясь пухлой рукой. — Может, не хотела казаться хуже всех.

— Вот наоборотка! — хмыкнула я. — И ничего про Леню не рассказываешь, как он, выздоровел?

— Говорят, что выздоровел. Не пустили меня к нему, передачу взяли, и все, — зашмыгала она носом, словно собираясь заплакать, но не заплакала.

— Ты держись, Сим, держись, — поторопилась я ее подбодрить, — тебе расстраиваться из-за маленького совсем нельзя. Все у тебя наладится, и Ленечка твой вернется. А ты его встретишь с ребеночком, красивая, веселая. — И я осторожно погладила ее по животу.

— Да я стараюсь, но иной раз сил нет терпеть, до того обидно мне! У всех как у людей, а у меня… — И она опять сморщилась.

— Сим, ты не знаешь, у Людки-то чего с главой нашим? Уж больно она на него смотрит, — поторопилась я отвлечь ее.

— У какой Людки, у Зайчихи? — округлила она глаза. — Ты, Тонь, с дуба рухнула? Они уж два года любовь крутят. Потому он и Райку из клуба выпер, а Людку Зайчиху на ее место сунул.

— Два года? — поразилась я. — Я и не знала, думала, у них только начинается, глазки друг другу строят.

— Глазки строят, скажешь тоже! Ты как дите, Тонь, малое, ничего не замечаешь.

— А как же его жена?

— Чья жена? — вытаращила глаза Симка, наверное, отвлеклась немного, забыла.

— Так Петина же! Или не знает ничего?

— А-а, да малахольная она у него, сильно тормозит. И что он на ней женился? Она недоразвитая и в школе не училася. Вот ежели б кто на моего Ленечку только глянул, я бы той заразе живо волосенки повыдергала и глазки бесстыжие повыцарапала! — Симка воинственно распрямила плечи и покрутила головой, видать, крепко в роль вошла!

Я заранее настраивала себя против новогоднего гулянья, а зря. Еще до полуночи к нам с бабулькой неожиданно пришли Федосья с Тимохой. Конечно, я знала, что его уже выписали из больницы и что чувствует он себя хорошо, но, увидев его на пороге, чуть язык от удивления не прикусила. А уж Федосья-то одета была как картинка. Я даже не удержалась, пощупала край ее платья, когда за столом сидели. На бархат не похоже, но тоже пушистенькое такое. И все же, несмотря на праздник, веселья у нас за столом не было, все сидели притихшие. Прилетела я к елке в половине первого, дорогой думала, что первой буду. Какое там! Народу уже тьма пришла! Людка Зайчиха уже всеми командует, только ее не слушают, а как она свои стихи читать принялась, ей и вовсе посоветовали заткнуться. Глянула я на ее разобиженное лицо, и мне ее жалко стало. Что ж, думаю, для всех веселье, а для нее одни огорчения? Ну я и рявкнула, что бог силы дал. Немножко угомонились, попритихли, как раз тишины хватило, чтоб мне заученный стих зачитать да Людке два своих. Пока мы с ней старались народ просветить, пришедшие пили и закусывали тем, что из дому прихватили, потом загомонили, зашумели, смеяться стали и ногами притоптывать. Я посоветовала Людке погодить пока с викториной, лучше танцы устроить, люди на месте не стоят. Она согласилась, покладистая что-то стала. Танцы получились очень смешные, сразу и под магнитофон, и под гармошку, причем музыка звучала разная, но это никого не смущало, отплясывали кто как умел. Я не танцую с тех пор, как отчим сломал мне ногу, но этой ночью все же прошла круг вальса, который вдруг очень громко и чисто выдал на гармони Колька Зареченский. Я бы не стала, но меня пригласил Тимоха, неожиданно появившийся возле меня. Танцевал он, оказывается, очень хорошо, в его руках я летала как пушинка.

— Ишь ты, глянь, как танцует! — В расстегнутой на груди шубейке, в сползшем с головы платке, Наташка Зареченская пьяно улыбалась. А под глазом у нее зрел и наливался синячище. Не скучно живут некоторые люди! Заметив, что я разглядываю ее, она презрительно хмыкнула. — Иди отсюда, дурочка! — И энергично махнула рукой, чтобы показать мне верное направление.

От этого резкого движения шаткое ее равновесие нарушилось, и она грузно шлепнулась в снег, высоко задрав ноги в валенках с галошами, чем изрядно повеселила окружающих. Викторина, которая мне казалась загубленной на корню, тем не менее состоялась и прошла на ура! Людок старалась изо всех сил, а изрядно подогретый и вовсю раздухарившийся народ встречал радостными воплями любую отгадку, не обращая ни малейшего внимания на то, верная она или нет. Раскрасневшаяся от мороза, людского внимания и бутылки дешевого портвейна, которую она успела выдуть целиком, Людок щедрой рукой раздавала направо и налево призы, даже мне сунула в руки резинового зайца, хотя я ничего и не думала отгадывать. Заяц был ядовито-оранжевого цвета, с широкой ухмылкой на морде и пищалкой на заднице. Повертев его в руках, я отчего-то вдруг расчувствовалась, словно сроду игрушек в руках не держала. Домой я притащилась почти в пять часов утра, жутко усталая, но довольная. Пожалуй, это был самый веселый новогодний праздник в моей жизни с тех пор, как сгинул отец.