Машенька!

Если придешь поздно, ужин в холодильнике на сковородке, салат в желтой миске, кисель в кастрюле. Спокойной ночи, мама.

Маша прочитала записку и улыбнулась. Мама оставалась такой же, какой она помнила её всю свою жизнь, доброй и заботливой, любящей её больше всех на свете и потому так больно переживающая за все её проблемы в семейной жизни.

Маша сложила записку пополам и неожиданно подумала:

— Ну почему Василис, а не Анатолий встал перед ней на колени и попросил её руки и сердца? Почему тот, кого она так любила и продолжает вопреки всему любить, не увидел этой любви, прошел мимо и возможно навсегда, словно кипятком прошел по её коже, оставив вечный рубец на её нежном теле?

Она обвела комнату взглядом, словно искала хоть что-то, что напомнило бы ей об Анатолии. Но тщетно, и потому воспоминания о прошлом, острой иглой укололи её сердце и даже чудесный вечер, который она провела сегодня в обществе Василиса, был не способен унять волнение. Глаза сами собой заволокло пеленой слез и она, упав на кровать, уткнулась в подушку и расплакалась. В её сердце все разом смешалось. Слова, которые произнес Василис и прощание с Анатолием. Память выхватывала из своих потаенных глубин нежные слова, когда-то произнесенные Анатолием в минуты, когда они предавались любви, запах его тела, губ, нежность рук. Нет, она не могла забыть его и возненавидеть. Это было выше её сил и потому воспоминание о нем, так больно ранили её сердце.

Она скорее почувствовала, чем услышала, что дверь в комнату приоткрылась. Она повернула голову и увидела мать, стоящую в ночной рубашке. Она смотрела на дочь и, видя её заплаканное лицо, поняла, что что-то случилось, и она не знала, утешить её, промолчать и уйти или спросить в чем дело.

— Проходи коли, заглянула.

— Может я не кстати?

— Нет, мама, всё нормально, кому как не тебе поплакаться, когда на душе тоскливо.

— Значит, опять об Анатолии вспомнила?

— О нём.

— Начну расспрашивать, еще больше расстроишься. Расскажи лучше, как прошел прием, — и она, подойдя к Машиной кровати, присела на край.

— Лучше не бывает. Я давно столько не танцевала, как сегодня. Даже с послом Греции.

— Что ты говоришь.

— Такой галантный кавалер.

— А по какому случаю прием был?

— Помолвка дочери.

— Правда, ой как интересно. И сколько ей?

— Ты знаешь, мам, право не знаю. Собственно все заняло минут десять, пятнадцать, а потом о молодых, по-моему, все забыли и просто веселились.

— Да, это мне знакомо. Так всегда бывает на приемах. Главное повод, а потом, обычная гулянка.

— А я так была удивлена.

— Жить вдали от родины. Канцелярская работа, масса условностей, предписанных дипломатическим этикетом, потому и приходится искать любой удобный случай, чтобы хоть как-то разнообразить жизнь и внести в неё новизну или еще лучше, ноту веселья.

— Вот мы и повеселились, на славу.

— Тогда почему вдруг ты вся в слезах, к чему эти воспоминания? Честно говоря, я думала, что ты совсем забыла его.

— Я тоже так думала. А вот подвернулся повод вспомнить, и слезы сами собой полились. Такое может быть?

— Может, Маша, может. Сердцу не прикажешь. С тех пор как твой папа умер, я тоже, как вспомню о нем, так невольно слеза навернется. Хотя сколько лет уже прошло.

Они обнялись.

— И все же, что за повод, что ты об Анатолии вспомнила?

— Так ерунда. Шампанское, танцы. Голова закружилась, вот я и сморозила глупость, а Василис возьми да и предложи мне руку и сердце.

Мария Андреевна всплеснула руками.

— Как, ни с того ни с сего, руку и сердце?

— Да, представляешь, да еще на колени встал.

— А ты?

— А что я. Обещала подумать.

Маша уже успокоилась и, встав с кровати, стала снимать платье.

— Подожди, я что-то ничего не понимаю. Как это вдруг, он предложил тебе руку и сердце. Он что, сказал, что любит тебя?

— Представь себе, да.

— А ты его?

— Мам, я вижу его всего третий раз в жизни. Ну, как можно за три дня полюбить? Говорю тебе, это была шутка. Возможно глупая и несерьезная, но шутка.

— Знаешь, дорогая моя, что-то я сильно сомневаюсь, что такими вещами шутят. А сколько ему лет, кстати?

— А вот это, ты можешь у него сама спросить.

— Как же я у него спрошу?

— Очень просто. Я пригласила его в гости на субботу, точнее он сам напросился. Так что у тебя будет отличный повод узнать у него все, что тебя интересует. И кстати, надо будет прикупить продуктов и приготовить, что-нибудь этакое.

— А ты не знаешь, что он любит?

— Мам, какая ты наивная и смешная. Ну откуда мне знать, что он любит. Киви он любит с взбитыми сливками, клубникой и бананами, это я точно знаю.

— Киви с взбитыми сливками? Да где же я тебе достану киви?

— Мамуля, умоляю тебя, успокойся. Сделаем обычный стол, без всяких изысков. Салатик оливье, огурчики, помидорчики, селедку под шубой и что-нибудь на второе, например ципленок-табака.

— Выросла ты, однако. Только…

— Что только?

— А вот взрослой, еще не стала.

— Мамочка, время другое. Вы с папой, в какой стране жили? Вот, а мы живем совсем в другой эпохе. Мир и страна на глазах меняются. Так что уж говорить о том, что в наших умах и головах делается. Нет, мама, с детством я давно простилась. Работаю между прочим, как вол.

— Это я все понимаю, — перебила она Машу.

— А раз понимаешь, то о каком взрослении можно говорить? Нет, мама, я уже давно взрослой стала, гораздо раньше, чем мне может, хотелось. А страхи у тебя за меня, потому что я дочь твоя, вот ты и волнуешься. Ведь так?

— Конечно так.

— А раз так, значит все отлично. Главное, что ты заметь, я трудолюбивая. Это в папу. Аккуратная, это в тебя. Покладистая, это в себя. Одним словом хороший ребенок, достойных родителей, — и она громко рассмеявшись, подлетела к матери и, обняв её за шею, крепко поцеловала.

— Не волнуйся ма, прорвемся. Будет еще и на нашей улице праздник.

— Дай-то Бог.

— Будет, вот увидишь.


Неделя пролетела буднично. Работа, дом, ужин с мамой и житейский разговор за столом. В четверг ей подбросили очередной перевод, и она всю ночь просидела за работой и совершенно не выспалась. С головной болью отправилась на работу. В обед, решив, что, пожалуй, следует перед завтрашней встречей, хоть немного отдохнуть, а заодно помочь прибраться, взяла полдня отгула и, забежав по дороге домой в парикмахерскую, к трем часам предстала перед матерью.

— Мам, это я, — крикнула она с порога, прыгая на одной ноге, снимая туфли.

— Мам, ты что молчишь?

— Слышу, слышу. Я вся в делах, мне некогда, — ответила Мария Андреевна, выходя из кухни и вытирая полотенцем руки. Подойдя к Маше, она чмокнула её в щеку и с загадочным видом отправилась обратно на кухню.

— А над чем ты там колдуешь? — вдогонку ей крикнула Маша, но не получив ответа, накинула тапки и пошла посмотреть, чем занимается мать.

Войдя на кухню, её изумленному взору предстала живописная картина. Кастрюли, сковородки, тарелки, миски были заполнены разными продуктами. На столе стоял кухонный комбайн, который, судя по внешнему виду, недавно использовался по прямому назначению, в довершении, на табуретках лежали разложенные кулинарные книги и листки, которые явно смахивали на рукописные рецепты кулинарных блюд. Всю эту картину дополняла Мария Андреевна, которая, то что-то пробовала, то подсаливала или помешивала, поминутно сверяясь с бумажками, разложенными рядом.

— Мам, что здесь творится?

— Как что, готовлюсь встретить гостя.

— Я понимаю, что готовишься, мне не ясно, что ты готовишь?

— А, это сюрприз, дорогая.

— Для кого, для меня или для гостя?

— Конечно для гостя.

— И что же это за сюрприз?

— Ишь, какая ты любопытная. Ладно, скажу. Греческие мужчины к твоему сведению, большие любители вкусно поесть. Вот я и решила приготовить что-нибудь из национальной греческой кухни.

Маша рассмеялась, прекрасно понимая, что переубедить мать, что это совершенно ненужно, бесполезно. Если она за что-то взялась, то обязательно доведет до конца.

— И какой же рецепт ты откапала?

— Вот завтра за столом и узнаешь.

— Мам, так нечестно. И потом, — с лукавством произнесла она, — что подумает гость, что я вообще готовить не умею?

Держа половник в одной руке, а солонку в другой, та посмотрела на дочь и глубокомысленно произнесла:

— А вот в этом ты совершенно права, я как-то и не подумала. Так что, голубушка моя, быстренько переодевайся, и приходи ко мне на кухню. Будешь помогать, а заодно расскажу, как готовится баранина по-гречески.

— Баранина? Мам, да мы отродясь баранину не ели.

— Вот и чудесно, теперь поедим. Между прочим, настоящий шашлык, к твоему сведению, только из баранины готовят. А говяжий или свиной, только у нас делают, да и то теперь. А вот раньше…

— Все я поняла, бегу переодеваться.


Материнское волнение по случаю прихода гостя, да к тому же иностранца, невольно передалось Маше, и после того, как она некоторое время помогала ей на кухне, пошла убираться. Время пролетело так быстро, что, стоя на стремянке посреди гостиной и протирая хрустальные подвески у люстры, она, кинув взгляд на часы, удивилась, что уже девятый час. Дел, которые она собиралась переделать, было еще так много, что она поняла, все не успеет, и потому решила ограничиться уборкой гостиной и папиного кабинета.

Закончив убираться в гостиной, она пошла в отцов кабинет. Высокие, почти до самого потолка книжные полки вдоль стены, были сплошь забиты художественной литературой. Напротив окна стоял большой письменный стол, за которым теперь довольно часто работала Маша. Рядом с ним шкаф, за стеклянными дверцами которого историческая литература, мемуары видных политиков, справочная литература по международным делам и дипломатии. Над диваном портрет отца и матери в молодости. Протирая раму, Маша невольно вспомнила отца. Какой он был? Строгий, ласковый, жесткий? — разный. В памяти всплыли картины детства, когда они жили за границей. Отец всегда был очень серьезный, рассудительный, а лишь по приезде домой, когда стал работать в МИДе, стал более простым. Видимо дома, он смог расслабиться и стать более человечным и семейным. Он стал больше уделять внимание Маше, интересовался её учебой в школе, они часто втроем ходили в музеи и на выставки, бывали в театре. Именно тогда, она смогла по-настоящему понять и почувствовать, какие хорошие у неё родители.

— Жаль, что тебя не будет завтра с нами, — мысленно произнесла она, бросив последний взгляд на портрет, и добавила, — я постараюсь не подвести тебя папа.

К одиннадцати, усталая, но довольная собой, что большая часть из того, что она собиралась сделать, было выполнено, она зашла на кухню.

— Я собиралась выпить чаю и пойти спать, ты как?

— Давай за компанию. А у нас лимон есть?

— Есть, но это на завтра.

— Так всегда. Тогда хоть конфетку дай.

— Конфетку, пожалуйста, — и она достала вазу, в которую были сложены несколько сортов карамели и шоколадных конфет.

Маша взяла одну из них, развернула и, положив в рот, стала по инерции сворачивать фантик.

— Машенька, в твоем возрасте, только фантики делать, — улыбаясь, произнесла мать.

— Мама, ты зря волнуешься.

— Я вовсе не волнуюсь, с чего ты взяла?

— А то я не вижу. Суетишься, хлопочешь, вот, даже где-то баранью ногу раздобыла, и все ради него. Ты даже его не видела. Может он тебе не понравится, а ты стараешься?

— А может понравиться, тебе ведь он понравился, раз в гости пригласила?

— Я и сама не знаю. Всё как-то вдруг, так неожиданно, я сама не понимаю, как к нему отношусь.

— Ничего, разберешься. Вот завтра я на него посмотрю, составлю о нем представление, а вечером мы с тобой обсудим эту тему. А сейчас чего воду в ступе молоть, пойдем спать. И ты, и я сегодня порядком устали.

— Это точно.

Маша допила чай, помыла чашки и пошла в свою комнату, пожелав матери доброй ночи.


Часы пробили два, а Маша всё еще была не готова. Времени было в обрез, а дел было полно. Главное, что она в который раз не знала во что одеться и это её заставляло волноваться, что она чего-то не успеет к его приходу. В конце концов, она решила одеться по-летнему, надев легкое бледно-голубое платье с нежным орнаментом на поясе и внизу.

Вошедшая в её комнату мать, внимательным взором оценила наряд дочери и неожиданно произнесла: