Однако Николай, видимо не совсем уловив намек, не стал продолжать спор, и потому сказал:

— Если я вам не очень нужен, я, пожалуй, телевизор посмотрю, — и удалился.

От Маши не ускользнуло, что Зоя, как ни старалась, не смогла спрятать ухмылку со своего лица, вслед удаляющемуся Николаю. Как только за ним захлопнулась дверь, она произнесла:

— Маш, и это твой муж?

— Да, у него сложный жизненный период. Видимо ни у него одного.

— Угу, климакс называется.

— Что?

— Нет, это я так, в шутку. Мне не понятно, как такой здоровый мужик может сидеть у тебя на шее. Он что вообще не хочет работать?

— Хочет. Просто не может найти ничего подходящего.

— В Москве и не найти ничего подходящего? Маш, не смеши мои носки.

— Да, представь себе, — Маша стала заводиться, понимая, что Зоя права и в то же время, пыталась всеми силами выгородить Николая, — Вы все пытаетесь выставить его как лодыря. Это вовсе не так. Он может и хочет работать. Он ищет себя, пробует… — Маша запнулась, понимая, что ей действительно нечего сказать в оправдание. Да и зачем ей выгораживать его. Он действительно уже больше года нигде не работал, перебивался случайными заработками и даже не особенно помогал по дому. Она пыталась вспомнить, что он сделал, чтобы хоть чем-то помочь в воспитании дочерей, в ремонте, постепенно приходящий в упадок квартиры, и ничего не могла припомнить. Единственно, что могла вспомнить, закрыв глаза, это тоскливый взгляд мужа заглядывающего в холодильник и угрюмый вопрос:

— Как всегда, пожрать в доме нечего, — после чего он шлепал по полу в своих дырявых тапочках и почесывал грудь, поскольку предпочитал ходить по квартире по пояс голый.

— Маш, о чем грезишь? — вернула её к действительности Зоя.

— Так, ни о чем.

— Оно и видно. Нет, Маша, не понимаю я тебя. Хоть убей, не понимаю. Ты, как говорят в народе из одной в крайности, в другую. И в кого ты такая?

— В себя.

— Вот-вот, именно. Ладно, не мне тебя учить уму разуму.

— И не надо.

— А надо бы, честное слово.

— Возможно, Зой, знаю, что ты мне скажешь, только… Я сама должна во всем разобраться, понять и решить.

— Потому и молчу. Знаю, что говорить тебе что-либо бесполезно. И то что решишь сама, тоже знаю, потому и не переживаю за тебя. Точнее нет, переживать переживаю, потому что прежде чем что-то решить, много времени у тебя проходит… Всё молчу, а то если начну говорить, еще поссоримся.

— Мы с тобой, — Маша улыбнулась, — да разве мы с тобой хоть раз в жизни ссорились?

— Вроде ни разу.

— Вот, а все почему? Потому что знаю твой характер, добрый и отзывчивый. Ты переживаешь за меня, и я это знаю и ценю. Поверь, всё будет хорошо, вот увидишь.

— Так я и так в этом не сомневаюсь.

— Честно?

— На все сто.

Они рассмеялись, но то, как это сделала Маша, Зоя поняла, что это был смех сквозь слезы, и ей стало больно и обидно за подругу, и она готова была пойти и в пух и прах разнести Николая, за его отношение к жене.


И снова потекли дни, недели, месяцы суетной жизни, наполненной скандалами, и попыткой наладить в конец расстроенный механизм семейных отношений. Маша, видя, что деньги на исходе, а Николай, который, в конце концов, нашел себе работу в издательстве, но с весьма небольшим окладом, решила, что пора снова подыскивать работу. Для начала она снова стала брать переводы на дом. Пока дети маленькие, ей необходимо была надомная работа, а заодно немного подтянуть языки, которые она за это время подзабыла. За ночными бдениями у детских кроваток, она штудировала учебники английского и шведского языков. Пробовала снова начать учить греческий, но не могла, так как память каждый раз упорно возвращала её к тем дням, когда она жила с Василисом. Она почему-то тут же начинала сравнивать его с мужем и пыталась представить, чтобы тот накричал на неё, и уж тем более поднял руку. Это вызывало у неё печальное настроение, и потому она решила остановиться на двух языках. Переводов было не очень много, но Маша упорно искала малейшую возможность подработать. Вскоре ей предложили работу в фирме, которая занималась производственной деятельностью, и основным её партнером были шведы. Им требовался переводчик, и Машу взяли с испытательным сроком.

Первое время ей было весьма трудно, так как переводы бесед и текстов содержали очень много технических терминов, которых она не знала. Пришлось снова садиться за словари и учиться. И все же, несмотря на трудности, ей было много легче, чем семейные проблемы, которые по мере того, как она осваивалась и утверждалась на новой работе, становились все сложнее и сложнее.

Конец их семейным отношениям наступил через полгода. Это произошло так неожиданно, что Маше показалось, что Николай даже не понял, как получилось, что Маша вдруг резко изменилась в своем отношении к нему и совсем иначе проявила свой характер.

Все началось как всегда, с мелкой ссоры. Маша взяла с работы документы и сидела в отцовском кабинете и работала, обложившись кучей словарей. Открыв дверь, в комнату зашел Николай. Маша обернулась и спросила:

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, когда спать пойдешь, время уже первый час ночи?

— Мне надо еще немного посидеть. Завтра совещание, а я так и не подготовила перевод. Очень сложный текст.

— Плюнь ты на него, пошли спать.

— Нет, ты иди, а я посижу.

— Что значит иди? Если я сказал, пойдем спать, значит пойдем.

— Не кричи, детей и мать разбудишь.

— Я разговариваю так, как считаю нужным, — снова повысив интонацию, произнес Николай.

Маша смотрела на него, не понимая, чего он добивается. Неужели он не понимает, что её работа, является основным источником существования семьи, или это его так задевает, словно она попрекает его этим.

— Прости, я приду через полчаса, — произнесла она как можно спокойнее.

— А я сказал сейчас.

Слезы сами собой накатились ей на глаза. Она подумала, что если она сейчас скажет, нет, он снова ударит её, как было неоднократно за последние полгода. Она видела, как наливаются злобой его глаза и пальцы готовы сжаться в кулак. Она повернулась к столу, положила закладку и закрыла текст перевода, затем зачем-то взяла оба словари в руки, и прижала их к груди. В этот момент её взгляд упал на книгу, лежащую на столе, которую она читала накануне и случайно оставила в кабинете. Она взяла её, но та выскользнула у неё из рук и упала на пол. Маша нагнулась, чтобы поднять и машинально прочитала текст, который был написан на открытой странице книги:

— … мы смиряемся с бедой и трудностями, живем ради призрачной надежды, и верим в будущее, которого нет. Мы сами создаем свой мир, мир иллюзий, а думаем, что его послал нам Господь, и просим его помочь нам. А он взирает на нас с небес, не понимая, почему человек во всех своих бедах обращается к нему, а не пытается сам что-то изменить в этой жизни. Ведь судьба человека в его собственных руках, а Господу дано лишь судить поступки людей, дабы в конце пути, сказать ему, как он прожил её и чего он достоин…

Кто должен нам помочь? Господь, или мы сами?

Наверное, в первую очередь, человек сам должен осознать свою причастность к своей судьбе и попытаться наладить свой внутренний мир. Нельзя перекладывать все на Господа и жить, ничего не делая, чтобы изменить свою жизнь…


Она прочитала эти строки и вдруг поняла, что если она сейчас не сделает решительного шага, она никогда не сделает его. Подняв книгу, она взглянула на Николая и решительным голосом, произнесла:

— Пошел вон из моего дома.

От неожиданности, он не знал что ответить, потому что привык к её покорности и слезам, а не к такому ответу, и потому попятился в коридор, поскольку она шла навстречу ему, прижимая книги к груди, словно они были щитом, против возможного удара кулаком с его стороны. Он изменившимся голосом, произнес:

— Как ты сказала?

— Пошел вон из моего дома, — четко повторила Маша, продолжая идти в сторону входной двери.

Николай, оказавшись около шкафа, который стоял в прихожей, неожиданно стал надевать ботинки, взял плащ и нацепил его прямо на голое тело, потом, словно очнувшись, произнес:

— Да пошла ты. Я то проживу, а вот ты как? Думаешь, я переживать стану. Мне что, а вот ты. Да мне только раз плюнуть, Подумаешь, нашлась принцесса, — говоря это, он пытался застегнуть пуговицы плаща, потом, видимо вспомнив, что стоит без штанов, выхватил из шкафа брюки, надел их и, взяв свитер, сунул его за пазуху, открыл дверь и выскочил на лестничную клетку, и только после этого, уже громко закричал:

— Подумаешь принцесса, какая, да я вас всех…, - и опрометью бросился вниз по лестнице.


Маша стояла у открытой двери и смотрела в пустоту коридора и даже не плакала. Она испытала чувство облегчения, словно груз, который она несла все это время, свалился с её плеч. В этот момент из своей комнаты вышла Мария Андреевна. Стоя в ночной рубашке у открытой двери, она стояла и молча смотрела на дочь. Потом повернулась, чтобы уйти, но, обернувшись, все же произнесла:

— Ты молодец, что нашла в себе силы и поступила так, как давно должна была сделать, — и тихо закрыла за собой дверь.

Маша прикрыла входную дверь, надела по инерции цепочку и пошла в комнату к детям. Девочки мирно спали в своих кроватях. Она поправила одеяла, по-прежнему прижимая книги к груди и подумав, пошла в кабинет отца, продолжить прерванную работу.


Николай не объявлялся три дня. Только по окончании недели, он пришел под вечер домой, где его ждал неожиданный сюрприз. Маша, которая загодя, аккуратно собрала его вещи в два чемодана и выставила их около двери, сразу же деловым голосом, в котором не было даже намека на прежнюю покорность, заявила:

— Николай, говорить нам больше нечего. Что было, то сплыло. Вчера, я подала заявление в суд на развод. Твои вещи я все собрала, поэтому забирай и до суда, я тебя в своем доме больше видеть не желаю. А после, как суд решит. Дети наши общие, видеться с ними, я запрещать не вправе, да и не хочу, но порядок, который определит суд, будет соблюдаться неукоснительно, это я предупреждаю сразу.

— И все?

— А ты ожидал чего-то другого?

— Да нет, просто ты, больно круто обороты набрала сразу.

— Возможно, видимо время пришло, потому и набрала, как ты выразился.

— И че, жалеть не будешь?

— Может и буду. Только это мое дело и не тебе решать, — и словно в ответ на то, что она больше не боится его, она решительно повернулась к нему спиной.

Она услышала, как захлопнулась дверь и она поняла, что победила. Она одержала победу над собой, своими страхами, и всем тем, что все это время держало её в постоянном напряжении. Она вошла в свою комнату, посмотрела на дочерей, которые неожиданно притихли и во все глаза, смотрели на мать, чисто интуитивно чувствуя, что произошло что-то очень важное для всех, в том числе и для них. Маша улыбнулась, глядя на них и нагнувшись, произнесла:

— Идите ко мне, родные мои.

Катя и Маша кинулись к матери и, обняв руками, уткнулись в нее лицами. Она обнимала их и плакала. Слезы неудержимо текли из её глаз, и она ничего не могла поделать с собой. Но она чувствовала, что это были слезы и не радости, и не горя, а облегчения, от всего пережитого, и надежды на светлое будущее её и детей.

Глава 6

Двухтысячный год остался позади, а вместе с ним, еще одна страница её жизни. Вскоре состоялся суд, и Маша развелась. К её удивлению и еще большему удивлению судьи, Николай не стал возражать против развода и даже настоял, чтобы суд не устанавливал испытательный срок для примирения сторон, как это обычно бывает в случае, когда в семье столь малые дети.

Сразу после суда, Маша уехала домой и с тех пор не видела Николая ни разу. Это было странно, так как суд разрешил ему видится с дочерьми раз в неделю, но он, словно в отместку жене, в очередной раз показал свой характер и не навещал их. Алиментов она так же не получала, впрочем на это она меньше всего рассчитывала, и потому не очень удивилась, когда по прошествии полугода, так и не получила от Николая ни копейки.

Спустя год, Маша окончательно оправилась от всего пережитого, утвердилась на новой работе, брала дополнительно переводы и, хотя жизнь её была наполнена проблемами и трудностями, они воспринимались совсем по-другому, чем раньше. Главное, что она была эмоционально спокойна и не чувствовала того душевного дискомфорта, который переживала в последний год своего замужества.


В середине 2001 года Мария Андреевна все же уговорила дочь разъехаться. Маша упорно сопротивлялась. Она не столько цеплялась за квартиру, в которой прожила без малого двадцать лет, сколько ей не хотелось уезжать от матери. И все же, та настояла. Последним аргументом, который решил вопрос размена квартиры, стало то, что она прямо и открыто, заявила дочери: