Взяв из рук мадемуазель накидку Анжелы, он укрыл ее плечи с такой любвеобильной нежностью, что его жест скорее был похож на интимную ласку. Они подошли к ожидавшей их карете. Была ясная сухая погода, а полоска вечернего неба, которую было видно с их узкой улочки, сияла во всей своей холодной красе. Из ноздрей терпеливо ожидавших лошадей вырывались на холодном воздухе струйки пара. Филипп помог ей подняться в карету, и кучер, звонко щелкнув пару по спинам, сразу же заставил ее перейти на бодрую рысь.

Повернув с узенькой улочки на широкую набережную, они влились в сплошной поток экипажей. Он постоянно рос, когда они приближались к фешенебельной Пляс-де-Возг. Площадь представляла собой привлекательный квадрат парка, вокруг которого были возведены импозантные резиденции, отличавшиеся радующей глаз гармоничной архитектурой, представшей перед их глазами во всей своей красе из-за голых ветвей больших деревьев.

Чета де Ремюза, которая недавно перебралась вместе с другими близкими друзьями Наполеона и Жозефины в квартал между Тюильри и Мальмэзоном, принимали своих гостей в доме своих друзей, полковника Сутарда и его супруги. Карета Филиппа остановилась возле дома номер двадцать четыре, и через несколько минут Анжела уже находилась в компании той женщины, о которой столько ей рассказывала мадемуазель Оре.

Клэр де Ремюза была удивительно красивая женщина, с высоким лбом, правильным аристократическим носом и прекрасными серо-зелеными глазами, в которых светился зрелый ум. В них появились признаки одобрения, как только она бросила первый взгляд на Анжелу.

— Я так ждала этой встречи.

— Я тоже, — тепло подхватил месье де Ремюза.

— Я так рада быть здесь, я просто в восторге, — просто, без кокетства, сказала Анжела. — Филипп с такой любовью отзывается о вас обоих.

Их проводили в салон, меблированный в элегантном стиле Людовика XV, — пастельного цвета обивка стульев и диванов отлично гармонировала с мягкими тонами великолепного обюссонского ковра. По углам комнаты, прямо на полу, стояло несколько китайских ваз, в которых были помещены искусно подобранные букеты цветов, высотой не менее пяти футов — это были гладиолусы, сезон для которых еще явно не наступил, объединенные для остроты восприятия с громадными белыми и золотистыми хризантемами. Повсюду на столах и комодах были разложены забавные безделушки.

Филиппа с Анжелой представили гостям: бледному молодому виконту Руладу, белокурой, с острыми глазками мадемуазель Берто, постоянно улыбающейся мадам Сутард и ее весьма воинственному мужу, месье Фуше и мадам Дидеро, которая была одной из фрейлин Жозефины. После взаимных представлений прерванная в связи с их приездом беседа снова возобновилась. Гости Огюста де Ремюза обсуждали циркулирующие при дворе Первого консула слухи, которые, спустя всего десять лет после революции, были страстно увлечены идеей восстановления во Франции монархии.

— Вы прибыли домой в благоприятный момент, — сказал месье де Ремюза Филиппу. — Многие наши руководители считают, что сейчас, когда революция достигла поставленных перед собой целей, нам нужен сильный человек, способный навести в стране порядок, в котором нуждаемся мы все.

— Вы имеете в виду Наполеона? — воскликнула Анжела, вспомнив вдруг слова дядюшки Этьена, называвшего его "человеком с амбициями"

На лице мадам де Ремюзо отразилось сомнение.

— Простолюдина посадить на трон?

— Конечно, Наполеона, — подтвердил ее муж. — Кто бы смог сделать то, что он уже сделал?

— Совершенно верно, — поддакнул полковник Сутард.

— Ясно, о чем думает Наполеон, — признала мадам де Ремюза. — Не напрасно он окружил себя эмигрантами-аристократами. Когда я высказалась по поводу излишней роскоши последнего, данного Жозефиной бала, Наполеон объяснил мне, словно извиняя ее за это, что французам нравится монархия со всеми ее внешними проявлениями.

Анжела рискнула обменяться взглядами с Филиппом, но потом поспешила, любуясь цветами, сказать комплимент мадам Сутард.

— Как приятно видеть эти чудесные цветы в такое холодное время года!

Улыбнувшись, мадам Сутард сказала:

— Они, конечно, из оранжереи. Нужно поблагодарить за них Клэр.

— Вы, несомненно, привыкли к теплому климату, не правда ли? — заметила мадам де Ремюза. — У вас даже зимой все цветет?

— Да, мадам! Сейчас время азалий и рододендронов. Зацветает множество кустов и деревьев. — Потом началась оживленная беседа о Луизиане, о том, насколько она отличается от южных департаментов Франции, которых Анжела еще не видела. За разговором они потягивали аперитив. Тем временем Анжела заметила, что Филипп со своим кузеном увлечены беседой.

Через полчаса мадам де Ремюза, взяв Филиппа под руку, направилась вместе с ним в столовую. Ее муж предложил свою руку Анжеле. За ним последовали остальные гости. Шествие замыкали полковник Сутард с женой, так как они теперь переложили свои обязанности хозяина и хозяйки на плечи четы де Ремюза.

Стол был накрыт с таким изобилием и элегантностью, который заставлял усомниться в том, была ли в этой стране революция. Вино наливали в хрупкие хрустальные кубки, а свет свечей в хрустальной люстре играл бликами на великолепных по красоте сервизах из фарфора и серебра. Вселяющий во всех страх месье Фуше, который, судя по всему, был связан с полицией, сидел справа от нее. Филипп занял место на другом конце стола, между хозяйкой и мадам Дидеро. Милейшая мадам Сутард сидела прямо перед ним.

Когда месье Фуше ответил на какой-то вопрос Огюста де Ремюза, беседа за столом снова вернулась к политике.

— Все из-за этих вызывающих беспокойство заговоров с целью покушения, мы уже, знаете ли, раскрыли несколько подобных. Это заставило нас подумать о том, что нам нужна корона, чтобы спасти жизнь Наполеону, — объяснял он сложившуюся обстановку Филиппу. В конце концов убийца хорошенько подумает, прежде чем поднять руку на королевскую особу, освященную самим Богом.

— А разве он не заигрывает с папой? — спросила мадам Дидеро.

— Меня забавляют его претензии, — заметил виконт почти безжизненным тоном, — после совершенного им чудовищного преступления, убийства принца королевской крови.

— Это неудачно рассчитанное, несчастное дело заставляет меня подвергнуть сомнению истинность его благоволения к возвращающимся эмигрантам, как меня в этом убеждали здесь, — печально сказал Филипп.

— Герцога де Энгиенского казнили не по прямому приказу Бонапарта, — резко вмешался месье де Ремюза, пытаясь внести коррективы в беседу. — Напротив, несчастный герцог предстал перед расстрельным взводом за два часа до того, как от Бонапарта прискакал гонец с приказом генерала пощадить его жизнь.

Слуга в ливрее стал подавать на закуску жирных, сдобренных чесноком виноградных улиток.

— Ну, а разве он не наделил назначенную им комиссию по расследованию заговоров полномочиями жестоко наказывать всех преступников, покушавшихся на его жизнь?

Анжеле показалось, что в голосе молодого виконта звучало озлобление.

Их хозяин тут же раздраженно отреагировал на его слова.

— Это никак нельзя назвать разрешением на казнь Бурбона! Генерал, в чьих руках он оказался, сам испытывал угрызения совести и послал записку Бонапарту, в которой просил разрешения на расстрел. Но Бонапарт ему в этом отказал.

— Но свой отказ Бонапарт задержал и выслал его только тогда, когда уже было поздно, — не унимался виконт.

— Наполеон в это время был взбешен, поверьте мне! — продолжал объяснять де Ремюза. — Он заперся в своем кабинете и не велел никого впускать к себе, даже Жозефину. Поверьте, ему были нужны Бурбоны, чтобы укрепить свою власть.

— Однако он не желает поставить Бурбона во главе монархии, которая, по его мнению, так необходима Франции.

— Потому что наши граждане не готовы принять другого Бурбона, он в этом уверен, — настаивал на своем Фуше.

— Дело сделано, господа, — с мягким упреком сказала мадам Ремюза. — Хотел ли герцог захватить контроль над правительством, или не хотел, никакими разговорами об этом его уже не воскресить. Не лучше ли нам обсудить наше собственное будущее, чем гадать о том, что могло бы произойти. — Она дала знать слугам, чтобы подавали следующее блюдо.

— Как мудро вы рассудили, мадам.

Анжела почувствовала в голосе молодого виконта издевку. Она восхищенно прислушивалась к спору, не до конца понимая его суть, и это ей нравилось. Ей показалось, что виконт не может ей понравиться, но когда он уделил ей несколько минут внимания, расспрашивая ее об условиях жизни "в бывшей их колонии", она начала живо отвечать на его вопросы, и вдруг, за великолепным палтусом и жареной куропаткой почувствовала, что увлеклась, подробно рассказывая ему о Новом Орлеане, о землях в Луизиане, о своем поместье "Колдовство" и даже о своих опытах по выращиванию сахарного тростника. Филипп в это время вел продолжительную получасовую беседу с женой своего родственника.

— А Бонапарт взял и продал такую многообещающую колонию! — горько прокомментировал виконт, и Анжела почувствовала, что в этом с ним солидарна.

К тому времени, когда подали десерт со сладким вином, вся компания уже была значительно более мирно настроена.

Филипп по дороге домой в карете в тот вечер был сильно возбужден и пребывал в какой-то эйфории. Он заручился поддержкой де Ремюза, который обещал ему организовать встречу с Наполеоном.

— Ну кто же, кроме моего кузена, может это сделать? — ликовал он.

Его энтузиазм передался и Анжеле.

— И его жены! — воскликнула она.

Ей понравилась Клэр де Ремюза своим живым умом и своей откровенностью. Ей также понравилась милая и подчас несдержанная мадам Сутард. Несколько раз ей казалось, что ее чопорный вояка-муж переживал душевные муки и чуть не стонал из-за ее сумасбродных замечаний. Сравнив все, что она слышала сегодня вечером, с теми сплетнями, которые ей передавала мадемуазель Оре, она пришла к выводу, что парижанки были женщинами весьма независимыми и самоуверенными. Эти пережившие революцию женщины были больше похожи на нее, чем чопорные дамы креолки Луизианы, которые считали ее весьма эксцентричной особой. Может, Филипп был прав, привезя ее в Париж.

— Мадам де Ремюза находится в довольно близких отношениях с Жозефиной, — добавила она.

— Хотя Наполеон и души не чает в своей жене креолке, не думаю, что он придерживается ее советов в государственных делах, — кисло возразил Филипп.

Уязвленная его тоном, Анжела бросилась в атаку.

— Но вопрос о твоем наследстве вряд ли входит в круг государственных дел, как ты думаешь?

К ее удивлению, Филипп ответил на ее бездумный выпад с редким сарказмом.

— Я отдаю полностью себе отчет в том, что это тебя меньше всего волнует, мой ангел!

Все еще раздраженная из-за нервного перенапряжения после своего первого важного шага, открывшего ей с помощью родственника Филиппа доступ в высшее парижское общество, Анжела не сдавалась:

— А я полностью отдаю себе отчет в том, что ты на этом свихнулся, как и твой отец!

— Ты считаешь, что я свихнулся, мадам? — резко возразил он. — Ты, которая так хотела публично унизить меня только ради того, чтобы заставить меня приехать к тебе в "Колдовство"?

— Неужели ты еще переживаешь из-за этого? — Анжела с удовольствием посмотрела на него.

Филипп не упоминал об этом деле с грязными памфлетами со дня их свадьбы. Анжелу просто убивало, когда он с таким ледяным тоном называл ее "мадам". Такое повторялось уже несколько раз со времени ее выкидыша и указывало на ее более внимательное отношение к проявлениям его настроения. Ей казалось, что и ее, и его настроение зависели друг от друга, словно были связаны лентой от звонка, — когда он натягивал свою часть, ее настроение повышалось, и от эмоционального напряжения она не ощущала под собой ног. Таким образом, ее ответ на каждое его проявление чувств отличался прямолинейностью и спонтанностью, и ей казалось, что и с ним происходит то же самое.

Карета, раскачиваясь, ехала по улицам, освещенным фонарями, которые горели даже в самое позднее время. Множество экипажей обгоняло их, двигалось им навстречу, и масса народа в этот час покидали рестораны и театры. Но Анжела не обращала никакого внимания на ночную жизнь, она была вся поглощена нарастающей напряженностью между ней и этим сидевшим рядом с ней человеком. Время от времени, когда они проезжали под фонарем, скрытое в тени лицо и его прекрасные глаза освещались на несколько мгновений, и она, раздираемая охватившим ее гневом и любовью к нему, не знала, что предпринять.

Когда карета остановилась возле их дома, Филипп выпрыгнул из нее так стремительно, словно хотел тут же взбежать по лестнице к себе в комнату, оставляя все заботы о ней расторопному кучеру. Но он никогда не был с ней груб, и она застыдилась, когда он, повернувшись к ней, протянул ей руку. Когда они прикоснулись друг к другу, ее всю затрясло. Подняв на него удивленные глаза, она увидела глубоко затаившееся в них горе. Растроганная и растревоженная, она всхлипнула, и сразу же почувствовала, как его рука обвила ее за талию. Она у него была твердая, но в эту минуту она ей показалась мягкой и всепрощающей.