— И Джеффри тоже! Они оба будут моими сопровождающими, — сказала, смеясь, дерзкая девчонка.

Анжела с удивлением отметила, что Джеффри слегка покраснел, — теперь она была права в отношении своих догадок.

— Мне всегда очень хотелось увидеть такую картину, — сухо заметила она. — Как будут управляться три человека, танцуя вместе.

Выпив кофе, она встала.

— Жан-Филипп, твое образование начнется немедленно. Есть вещи, которые даже в Париже тебя не смогут научить. С завтрашнего утра ты каждое утро будешь выезжать верхом вместе со мной для объезда плантаций. — Она вышла из комнаты, не дожидаясь его ответа.

— Какое дерьмо! — тихо, чтобы она не услышала, сказал он.

Мелодия с Джеффри рассмеялись, но он, посмотрев на кузину, заметил, что она чем-то обеспокоена.

"От пребывания этих молодых людей летом здесь, — думала Мими, — в "Колдовстве" сразу повеселело". Она напевала за работой, а с красивого лица Оюмы никогда не сбегала милая улыбка. После смерти Дюваля Анжела сделала Оюму своим дворецким, и, так как он помогал ей составлять счета — Анжела сама научила его писать буквы и цифры, — она прикрепила к нему двух смышленых юных африканцев, чтобы он сделал из них хороших лакеев. Мими по-прежнему управляла домом, но теперь ей приходилось следить за гораздо большим числом домашних слуг, — в ее подчинении находились повариха, ее помощники, несколько горничных, а также персональная прислуга мадам и мадемуазель.

Ее муж, Жан-Батист, по-прежнему был надсмотрщиком на полях и командовал двадцатью тремя полевыми рабочими и пятнадцатью еще, занятыми в сарае приготовлением патоки. Ему не подчинялись только помощники конюха и грумы, за которых отвечал Жюль, а также садовники и уборщики, у которых был свой надсмотрщик. У них в "Колдовстве" была хорошая жизнь, признавала Мими, и все они пользовались полным доверием Анжелы. Хотя она была на десять лет старше своей хозяйки, у нее было значительно меньше седых волос на голове, да и те появились из-за переживаний по поводу ее несчастной дочери Минетт.

Не проходило и дня, чтобы она не вспомнила озорное поведение котенка и ее солнечную улыбку. Ей часто казалось, что она уголком глаза видит ее, эту оживленную, шаловливую девчонку, которая носилась в доме по всем комнатам. Но по ночам, когда она видела во сне Минетт, ее появление сопровождалось ужасными кошмарами. Она уже стала взрослой, она испытывала сильную нужду, находилась в каком-то жутком месте. Не проходило ни одной ночи, чтобы Мими не молила Бога сохранить ее Минетт.

С той минуты, когда она услыхала разговор о предстоящей поездке Жан-Филиппа в парижскую школу, она намеревалась попросить его поискать Минетт. Для этого она выбрала утренние часы, когда они с Анжелой подсчитывали съестные припасы и обсуждали меню.

— А Париж большой город, да?

— Да, конечно. — Анжела, сидя за конторкой, бросила на нее настороженный взгляд. Что-то в непривычной для Мими робости подсказало ей, что она замышляла. — Больше, чем ты думаешь, Мими.

— Но ведь можно кого-нибудь найти даже в таком громадном городе? Ну, как в Новом Орлеане, можно, например, обратиться в городскую управу…

— Если ты имеешь в виду Минетт…

— Нет, я думаю о вашем Жане-Филиппе, который этой осенью отправляется в Париж, — сказала Мими. — Может, он выяснит, жива ли она еще?

Тяжкие предчувствия сдавили Анжеле горло. Не в первый раз она волновалась по поводу того, что сохранилось в памяти Жана-Филиппа о его первых двух годах жизни. Она очень сомневалась, прежде чем принять окончательное решение и позволить ему поехать в Париж. Ему еще оставалось два года. Она рассчитывала, что он добьется прочного положения в жизни.

Вряд ли он встретится с кем-нибудь из ее друзей, которые могли бы выразить недоумение по поводу того, что она никогда не упоминала о сыне, которому должно было исполниться уже два года с тех пор, когда старший Филипп был убит при попытке к бегству. Двора Наполеона уже не существовало. К власти снова вернулись Бурбоны в лице Людовика XVIII, брата погибшего на гильотине короля.

Наполеон находился на острове Святой Елены, а известие о смерти Жозефины от простуды Анжела получила пять лет назад. Чета де Ремюза бежала от развязанного роялистами Белого террора и теперь находилась в ссылке, скорее всего, в Швейцарии.

— Неужели ты не понимаешь, что я разыскала бы Минетт, как и любой другой человек на моем месте, если бы только это было возможно? — спросила она Мими. — Я даже просила полицию ее разыскать! — Ей было тяжело смотреть в умоляющие глаза этой женщины. — Все это безнадежно, Мими.

— Мне хотелось бы только узнать, жива ли она… — Ее откровенные, такие же, как у Минетт, глаза наполнились слезами, и Анжеле пришлось перебороть возникший у нее инстинкт рассказать ей всю правду, как она это делала, когда была еще ребенком.

— Если Минетт жива, она могла бы прислать письмо. А не приходит ли тебе в голову, что она не желает сообщать, чем она занимается. — Только это и могла сказать ей Анжела, будучи уверенной, что сказала правду. — От Минетт не было никаких известий, и не будет. Она не пойдет на риск и не станет афишировать свой образ жизни, чтобы вызвать у них у всех разочарования.

Посмотрев снова на Мими, она увидела, как в глазах у нее вспыхнули искорки гнева.

— Мне очень жаль, — поторопилась добавить она, — но такое предположили в полиции. Чем же еще может заниматься такая девушка, как она, чтобы выжить. Прошу тебя, не обращайся к Жану-Филиппу за помощью. В результате у него появится прекрасный предлог, чтобы манкировать своими занятиями. Понимаешь?

Мими сжала губы.

Она ожидала лишь благоприятного момента, и он наконец выдался за несколько недель до отъезда на корабле Жана-Филиппа. Его друг Джеффри уже уехал в школу на западном побережье, и в то утро его мать с мадемуазель Мелодией наносили кому-то утренний визит. Жан-Филипп проснулся поздно и, выйдя на галерею, попросил себе кофе и булочку, объяснив, что из-за жары больше ничего не желает.

Мими, взяв поднос у девушки, сама отнесла его на галерею.

— Доброе утро, — сказала она, наливая ему кофе.

Он взял чашку.

— Благодарю тебя, Мими.

— Скоро вы уедете. Франция — большая страна, правда?

— Да, так говорят. — Отхлебнув кофе, он начал намазывать маслом булочку.

— Вам будет трудно там прижиться?

— Думаю, что мне это удастся, во всяком случае, я готов к этому, — сказал он, зевнув. — Боже, какая жара! Как мне хочется поскорее очутиться на палубе корабля.

— А трудно найти какого-нибудь человека, который там живет?

Заморгав, он непонимающе уставился на нее.

— Где?

— В Париже.

— Куда ты клонишь, Мими?

— Я имею в виду свою дочь, Жан-Филипп. Я, конечно, не должна была вам об этом говорить, но сердце мое обливается кровью. Не могли бы вы, по приезде в Париж, навести справки о женщине по имени Минетт, которая убежала из дома вашей матери и с тех пор исчезла…

Ничего не понимая, он продолжал глупо глядеть на нее.

— В Париже? А когда маман была в Париже?

— Когда был жив ваш отец.

— Боже мой, Мими! Когда это было! Я был совсем маленьким, когда он умер.

— Да.

Он перевел задумчивый взгляд на ручей, но не видел там утреннего тумана, приглушающего блеск водной глади, окутывающего тайной серебряные бороды свисающего с ветвей старых дубов мха, бросающих плотную тень на его берег. У него в памяти очень мало что сохранилось о первых проведенных в Париже годах. Но и эти воспоминания не были зрительными. Он не мог вспомнить очертаний отцовского лица, а только чувствовал его присутствие, которое было таким всеохватывающим, таким любвеобильным, но имя Минетт, казалось, отозвалось эхом в его сознании.

Помолчав с минуту, он сказал:

— Кажется, так звали мою няньку — Минетт.

Мими в замешательстве вздрогнула. Но она быстро подавила в себе волнение, как это обычно делают все хорошие слуги, когда нечаянно услышат то, что не предназначалось для их ушей.

"Что за чертовщина?" — подумал Жан-Филипп.

— Прошу простить меня, все это было так давно. Прошу вас, забудьте о том, что я вас побеспокоила. — И она ушла.

Жан-Филипп, продолжая не спеша пить кофе, вновь и вновь прокручивал в сознании это имя — Минетт. "Не забывай свою Минетт". Это предостережение вдруг всплыло у него в голове неизвестно откуда. У него наверняка была нянька, которую так звали. Выходит, она была дочерью старой Мими? Но почему же она не вернулась с ними домой? Что же могло с ней случиться?


— Я буду чертовски скучать по тебе, Мелодия, — сказал ей Жан-Филипп. До его отъезда оставалось двадцать четыре часа. Вчера ночью они устроили с несколькими друзьями прощальный пикник при лунном свете, точно такой же, как и за две недели до этого, когда они попрощались, пожелав доброго пути, с Джеффри, после чего его судно подняло якорь и по реке через залив взяло курс на Бостон. Завтра другой корабль повезет Жана-Филиппа в Англию, а потом во Францию.

Сегодня Мелодия и Жан-Филипп остались одни. После обеда Анжела заперлась в своем кабинете, чтобы составить счета.

— Да, осталась одна ночь, — с горечью в голосе сказал Жан-Филипп, — а она занимается своими счетами. — Видно, рада, что я наконец уезжаю.

— Жан-Филипп! Она просто думать не может о твоем отъезде. Поэтому и пытается занять себя работой.

— Она меня ненавидит.

— Нет, Жан-Филипп! Она любит тебя! Разве можно в этом сомневаться?

— Даже очень, — мрачно заметил он. — Но такое происходит, правда, не всегда. Иногда, наступают такие моменты, когда я это чувствую достаточно…

— Не выдумывай, — сказала Мелодия. — Она и на меня сердится, когда я ее раздражаю. Пошли на галерею, понаблюдаем за игрой светлячков, как когда-то в детстве. — Теперь целых два года им больше не быть вместе.

— Теперь я уже никогда не буду такой, как прежде! — грустно сказала Мелодия. — Ни я, ни ты, ни Джеффри. У меня ничего не изменилось, когда я пошла в монастырскую школу Святой Урсулы. Но теперь все изменится. Я буду скучать по тебе, по Джеффри! У вас будут новые приключения, вы встретитесь с новыми людьми, а я все время буду только ждать…

Она думала о Джеффри, о его последнем проведенном здесь вечере, когда они с ним отошли далеко от костра, на котором жарилась рыба, и он обнял ее. Ей показалось вполне естественным, что он крепко прижимал ее к своему сердцу; она посмотрела на него, ожидая как вполне естественного его поцелуя. Луна освещала лицо Джеффри, и она заметила, как плотно у него был сжат рот, какая страсть была в его глазах, и тогда впервые она поняла, какие глубокие чувства он испытывает к ней. Когда он поцеловал ее, этот нежный поцелуй открыл перед ней совершенно новый неизведанный мир чувств, у них появилось новое ощущение своего "я", и все это случилось, когда он уезжал.

Стоя рядом с ней на галерее, Жан-Филипп глядел на нее по-иному, печальными от неминуемой разлуки глазами. Он вдруг увидел то, что прежде не замечал, считая чем-то само собой разумеющимся, — богатство, прямо-таки изобилие ее волос, оттеняющие ее щеки цвета магнолии, темные ресницы, похожие на бабочки, вот-вот готовые вспорхнуть, яркость ее освещенного луной взгляда, когда ресницы ее взмывали вверх. Он также чувствовал, как ей не по себе.

— Мелодия, тебе не дадут прохода местные щеголи. Может, я вернусь домой, а ты уже выйдешь замуж, — печально сказал он.

— До тех пор, покуда ты не сможешь приехать на мою свадьбу, я ни за кого не выйду! Обещаю тебе, Жан-Филипп!

— Просил ли тебя Джеффри ждать его?

Даже в темноте Мелодия почувствовала, как покраснели ее щеки.

— Он сказал, что не станет обращаться ко мне с такой просьбой, но… "Он любит меня!" — Она не могла повторить его слова. Они для нее еще были совсем неясными, слишком интимными. Да, она будет его ждать. Она была уверена, что Жан-Филипп знает об этом и без нее.

— Если бы мы не были родственниками, — порывисто сказал он, — я тоже попросил бы тебя ждать меня, но если ты захочешь выйти замуж за другого, то я предпочел бы, чтобы твоим избранником стал Джеффри.

Она заплакала.

— Ах, Жан-Филипп, я вас так сильно люблю обоих, так сильно…

15

Париж, 1821 год


В кафе в Пате-Рояле было много посетителей, которые пришли сюда после театра, — все возбужденно обсуждали сообщение о смерти Наполеона Бонапарта на острове Святой Елены. Во Франции воцарился мир, власть вновь оказалась в руках Бурбонов, а на троне сидел тучный Людовик XVIII. Париж снова стал центром удовольствий.