В Тронном зале кафе "Тысяча колонн" раздавался шепот приглушенных голосов и сдержанные смешки. Свет сотен свечей в хрустальных канделябрах заставлял сверкать, играть всеми цветами радуги изумруды, рубины и золото на ценных украшениях женщин. При их движениях атлас поскрипывал, а бархат шуршал, вино искрилось в красных или золотых изящных бокалах.

Вдруг раздался чей-то юношеский сердитый голос, неуверенный и невнятный от выпитого:

— Черт вас подери, месье! Я всегда плачу свои долги!

— Но тебя никто не просит ставить аперитив моей даме, ты, пьяный сосунок!

Все посетители, в том числе и Минетт, как по команде, повернулись в сторону ссорящихся. Взгляд ее остановился на молодом человеке, который заговорил первым. Она никак не могла отвести от него глаз. Минетт видела перед собой воскресшего Филиппа, Филиппа в молодости, когда она впервые увидела его… Неужели это… Нет, не может быть!

Мой сын. Сердце у нее, казалось остановилось, и слабость разлилась по всему телу. Она жадно глядела на Жана-Филиппа, стараясь получше рассмотреть его.

Боже мой, он рылся в кармане, пытаясь выудить оттуда свою визитку. Неужели он был таким сорвиголовой, что не побоялся бросить вызов такому человеку, как месье Доде?

Охваченная паникой, она встала и через зал направилась к группе гостей, стоявших возле "трона" Лимонадной Королевы, которая, сидя за стойкой, уставленной бутылками, стаканами и фужерами, уже лихорадочно махала рукой своему мужу, хозяину заведения.

Грациозно споткнувшись, она сделала вид, что падает между двумя стоявшими друг напротив друга джентльменами прямо на Жана-Филиппа. Он инстинктивно поднял руки, чтобы удержать ее, но, ощутив ее вес, неожиданно зашатался. Она покорилась непреодолимому желанию обнять его.

— Ах, месье, — прошептала она. — Вы спасли меня от позора, от неминуемого падения. Я вам так благодарна.

Она выпустила его из объятий, стоя по-прежнему между ним и разгневанным месье Доде, улыбаясь Жану-Филиппу. Он улыбнулся и покорно поплелся за ней, когда она его оттащила от стоявших вокруг лимонадной стойки мужчин. Он сразу же забыл о своей ссоре с Доде и, когда она ему предложила выйти, чтобы подышать свежим воздухом, охотно согласился, выйдя вместе с ней на улицу.

Минетт окликнула карету, и Жан-Филипп сел в нее без посторонней помощи. Но как только карету начало раскачивать от неторопливой рысцы лошадей, его охватил хмельной сон, и он уронил голову ей на плечо.

"Он все еще мальчик", — думала она, уступая своему непреодолимому желанию прикоснуться к нему. Она стала нежно ворошить его мягкие волосы. Только сегодня ночью Минетт может проявить к нему свою материнскую заботу. Назвав кучеру адрес своих апартаментов, она, на протяжении этой короткой поездки с Жаном-Филиппом, голова которого по-прежнему покоилась у нее на плече, просто купалась в невыразимом удовольствии, не думая ни о прошлом, ни о будущем, а лишь наслаждаясь настоящим. Она молча выражала свою любовь к нему, а карета громыхала по мостовой мимо окутанных туманом нимбов вокруг светильников уличных фонарей.

Возле дома он попросила кучера помочь консьержке довести его по лестнице.

— Проводи его в комнату для гостей, — приказала она горничной.

— Слушаюсь, мадам. — Пожилая женщина подозрительно разглядывала Жана-Филиппа.

— Это просто глупый мальчишка, который сегодня немного перебрал, — не подавая виду, бесстрастно объяснила она. — Он хотел было вызвать на дуэль месье Доде. Я спасла его от катастрофы.

— Боже мой, на самом деле? — Ее горничная с сожалением смотрела на молодого человека, лежавшего в своем лучшем костюме на кровати; он был таким уязвимым, таким несчастным в своем вызванном алкоголем сне, что она, наклонившись, начала медленно стаскивать с него башмаки.

— Я оставлю его на ваше попечение, — сказала Минетт.

Утром Жан-Филипп проснулся с такой головной болью, что с трудом открыл глаза. Когда ему это наконец удалось, он увидел над собой балдахин над какой-то странной кроватью. Сделав над собой усилие и повернув голову, он увидел прекрасную, стоявшую возле кровати женщину, которая протягивала ему чашку кофе. Он пытался припомнить — что же с ним произошло накануне и как он оказался в чужой спальне.

Может, он поехал с этой женщиной к ней домой? Он не помнил, но, судя по кровати, рядом с ним никто не спал. Кроме того, она, вероятно, была дамой высшего света. Судя по коже цвета кофе с молоком, он предположил, что она — полукровка, но никак не мог догадаться, к какой расе она принадлежала. У нее были типичные французские черты лица.

Немного приподнявшись, сжимая руками болевшую голову, он, чуть слышно ругаясь, спросил:

— Вчера вечером я, наверное, здорово валял дурака?

— В некоторой степени, — улыбнулась Минетт. — Я уберегла вас от серьезной глупости.

— В таком случае я благодарю вас, мадам.

— Выпейте кофе, месье, а то остынет.

"Какой у нее приятный голос", — отметил он про себя.

— После того как вы завершите свой туалет, мы поговорим.

Взяв чашку, он начал маленькими глотками пить кофе.

Покончив с кофе, он встал с кровати и пошел в туалет. Когда он вернулся в спальню, там его уже ждал слуга. Его костюм был вычищен и отглажен. Он последовал за слугой, который привел его в красивую комнату, окна которой выходили в маленький сад. Хозяйка сидела за столом, на котором стоял дымящийся кофейник, тарелки с булочками и свежими грушами, что было редкостью в зимний сезон.

Она показалась ему сейчас старше, но все равно была настоящей красавицей.

Он поклонился.

— Меня зовут Жан-Филипп, маркиз де ля Эглиз, мадам. Так как вполне очевидно, что мы с вами не любовники, то могу ли я предположить, что мне скоро удастся узнать причину, в силу которой вы меня доставили к себе.

Она рассмеялась. У нее был контральто, и в нем слышались озорные нотки.

— Вы намеревались вызвать на дуэль месье Доде, который без всяких сомнений наверняка бы всадил вам пулю в лоб.

— Боже мой! Была ли у меня для этого достаточно веская причина?

— Никакой, кроме излишне выпитого вина.

— В таком случае, я вам весьма благодарен, мадам.

На лице у нее блуждало загадочное выражение.

— Вы помните Минетт?

Услыхав ее имя, он сразу вспомнил, что ее смех был ему знаком. Он часто заморгал от удивления, не веря собственным глазам.

— Это вы? Моя няня?

Она, таинственно улыбаясь, кивнула.

— Значит, вы дочь Мими? — Все это было просто невероятно!

Она снова кивнула, глаза у нее заблестели от выступивших слез.

— Ну, как она поживает?

— Очень хорошо, но она никак не может понять, почему от вас нет никаких вестей? Она попросила меня даже найти вас в Париже.

— Ну, а Жан-Батист? Оюма?

— И с тем, и с другим все в порядке!

Она была просто потрясающей! Само собой, она знала, как нужно пользоваться женскими чарами. К тому же, она говорила на хорошем французском языке. Вдруг его удивление сменилось нетерпением.

— Вы знали моего отца, — сказал он. — Расскажите мне о нем. Я ничего не помню.

— Вы очень на него похожи.

Ему показалось, что никогда прежде он не видел подобной милой улыбки, и спрашивал себя, уж не ошибся ли он, принимая ее за дорогую куртизанку. Да нет, для дочери рабыни ее матери, это был единственный путь.

— А вы, месье Жан-Филипп, учитесь в коллеже Святого Луи?

— Во Французском коллеже.

— Ба! Это почтенное старинное учебное заведение, не правда ли?

— Оно было основано в 1530 году Франциском Первым как гуманитарный коллеж.

— Вам нравится в нем учиться?

— Мне больше нравятся мои увлечения вне учебной программы, — засмеялся он. — Мы пользуемся полной свободой.

— Вы говорите, как подлинный аристократ, — сказала она, несколько удивившись. — Она знала, что во Французском коллеже не взимали плату за обучение, и любой человек мог посещать занятия без зачисления в списки студентов.

— Мне казалось, что ваша маман могла бы зачислить будущего хозяина "Колдовства" в какую-нибудь католическую школу, которая отличается строгой дисциплиной.

— Она так и сделала, — признался Жан-Филипп. — Она до сих пор не знает, что я перешел в другое учебное заведение.

— Значит, вы в душе анархист. — От ее милой улыбки он сразу почувствовал себя в своей тарелке. — Ну, а ваша маман вышла еще раз замуж?

— Нет. Она проводит все свои дни, надзирая за плантациями, — рубкой, измельчением тростника, приготовлением сахарной патоки, продажей сахара. В этом вся ее жизнь. Она зарабатывает кучу денег.

— И в один прекрасный день эти деньги станут вашими, и такая жизнь станет вашей жизнью, как вы считаете?

— Надеюсь. Она рассчитывает, что я так же, как и она, полюблю процесс выращивания сахарного тростника, но мне это кажется ужасно скучным занятием. Между прочим, вы, Минетт, говорите на очень хорошем французском.

— Почему бы и нет? Я живу в Париже вот уже шестнадцать лет.

— И вы не послали ни одной весточки своей семье за все это время?

— Кем я была? Беглой рабыней, а сейчас я французская подданная.

Он озирался в ее апартаментах, и по выражению его глаз было ясно, что он все понял. Он пристально разглядывал резные, обитые парчой стулья, красивые ковры на стенах и коврики на полу.

— У меня есть опекун, — объяснила она с печальной улыбкой. — Думаю, что матери лучше не знать, как я здесь живу.

Допив кофе, он откинулся на спинку стула. Ему было так приятно.

— Вам, Минетт, известно гораздо больше о моих первых годах, проведенных в Париже. Я ведь ничего не помню, расскажите мне о них.

— Ну что об этом рассказывать? — сказал она. — Вы родились…

— Где?

— На улице Невер.

— Вы были моей нянькой с самого рождения?

— Да, до того момента, когда вам исполнилось два с половиной годика.

— Вы были и моей кормилицей?

— Да.

— И что же произошло?

Она колебалась, не зная, что сказать.

— Ваш отец был убит, — вам, конечно, об этом рассказывали?

Он кивнул.

— Ваша мать вернулась в Луизиану и забрала вас с собой, а я… осталась здесь.

Он внимательно изучал ее. У него было сильное подозрение, что она могла ему рассказать больше, сообщить что-то весьма важное для него.

— Кто же ваш опекун, Минетт?

Она отрицательно покачала головой. Глаза у нее смеялись, но губы были плотно сжаты.

— Что мне сказать, когда Мими спросит, почему вы не вернулись домой с моей матерью и со мной?

Минетт снова заколебалась.

— Скажите ей, — сказала она мягко, — что я… влюбилась.

Жану-Филиппу стало не по себе. Между ними теперь чувствовалась какая-то натянутость. Он понял, что ему пора идти. Встав со стула, он спросил:

— Вы мне позволите вас еще раз навестить?

В ее глазах появилось странное, печальное выражение.

— Вряд ли это будет здраво с вашей стороны, месье.

Значит, она хранила верность своему опекуну. Ему вновь захотелось узнать, кто же этот человек, и он решил навести соответствующие справки. Жан-Филипп чувствовал, как к ней его влекла какая-то мощная, таинственная сила. Выйдя на узкую улицу, он, озираясь, постарался определить, где находится, и запомнил номер на воротах ее дома.

Он делил две комнаты и общего слугу с Жаком Готилем, высоким, узкоплечим молодым денди, который приучил его к карточной игре. Их квартирка находилась рядом с коллежем. Он застал там Жака, который хотел выяснить, пойдет ли он на утреннюю лекцию.

— Надеюсь, ты переспал с очаровательной крошкой?

— Тебя это не касается, Жак. Зачем ты ждал меня?

— Ну, как тебе понравилось? — Жан-Филипп притворно вытаращил глаза. — Где мне можно ее повидать?

— Находи сам себе крошек, Жак.

— Эгоистичный пес!

— А ты чем занимался сегодня ночью?

— Я обнаружил одно маленькое казино, где к учащимся относятся довольно сносно. Кроме того, оно весьма прибыльно. Могу отвести тебя туда в обмен на адресок и имя твоей подружки.

— Ничего не выйдет.

Не доверяя Жаку, Жан-Филипп попытался сам навести нужные справки, но обнаружил, что никто не знал Минетт. Он наконец был вынужден признать, что ее, вероятно, знати под другим именем, но даже располагая номером ее дома, ему так и не удалось выяснить ни ее имени, ни имени человека, который ее содержал. Через несколько дней эта случайная встреча начала постепенно выветриваться из его памяти. В конце концов, кем ему приходится эта нянька? Она сама захотела, чтобы Мими ничего не узнала о той жизни, которую она здесь ведет.