Холостяцкий дом представлял собой двухэтажную копию голубятни с крышей в виде купола. Первый, нижний этаж был выделен для Жана-Филиппа, а комнаты второго предназначались для остающихся на ночь родственников и гостей.

Воробьи-кардиналы с ярко-красным оперением, клевавшие крошки на крыльце, вспорхнули вместе со своими не столь пригожими подружками. Дверь в гостиную была открыта. Негромко постучав, Мелодия вошла. Жан-Филипп был уже одет и завтракал. Перед ним стоял большой серебряный поднос. Он тотчас же вскочил и, подойдя к ней, обнял и торопливо поцеловал.

— Доброе утро, прелестная кузина. Ты пришла, чтобы залечить мои раны?

— Я вчера все слышала. Вы с кузиной Анжелой так кричали.

— Ты завтракала?

— Да, только что, спасибо.

Подойдя к небольшому шкафу, он вынул из него чашку с блюдцем. Налив в нее кофе, он протянул ее ей. Потом сел рядом.

— Почему же кузина Анжела так разгневалась? — спросила она. — Только не говори мне того, что мне знать не следует.

Он рассмеялся.

— Да ничего особенного, — уверяю тебя. Она рассвирепела из-за того, что ей пришлось уплатить в Париже кое-какие мои карточные долги. Боже мой, что это для нее? Ерунда! Мне рассказали на корабле, что сахарные плантаторы просто купаются в деньгах.

Мелодия, опершись на спинку стула, любовалась им.

— Прошу тебя, перестань ссориться с кузиной Анжелой, — умоляла она его. — Если бы ты только знал, с каким нетерпением она ждала твоего возвращения, как она суетилась с твоими комнатами, как заказывала для тебя Петре меню. Она так тебя любит.

— Но она как-то странно выражает ко мне свою любовь.

Мелодии показалось, что пора сменить тему разговора.

— Мими просто умирает от любопытства — ей очень хочется знать, нашел ли ты в Париже ее дочь? Она буквально не находит себе места после того, как кузина Анжела сообщила ей о твоем скором приезде.

— Да, я нашел ее. Скорее, она меня нашла. — Он рассказал ей, как привел в ярость свою мать накануне ночью, когда признался, что в апартаментах с Минетт у него ничего с ней не было.

— Ах, Жан-Филипп, — засмеялась она, — какой стыд!

— По сути дела Минетт спасла меня. Иначе я мог стать полным кретином, или даже вообще трупом. Я захотел драться на дуэли! — признался он. — Я расскажу об этом матери, когда перестану на нее сердиться.

— А Минетт на самом деле куртизанка?

— Несомненно, причем высокого класса.

— Я хочу, чтобы ты мне подробно рассказал, как она одевается, какая у нее квартира. Все! — потребовала Мелодия.

— Ну что в ней такого особенного? В Новом Орлеане полно куртизанок. Мне очень хотелось вспомнить Минетт, и, кажется, мне это удалось. Хотя, конечно, все это довольно туманно. Мне кажется, что она была моей кормилицей.

— Куртизанка и кормилица? — воскликнула, откровенно хихикнув Мелодия. — Неудивительно, что ты мучаешь своими догадками мать!

— Она все еще дуется?

— Она завтракала в своей комнате, и сегодня не поехала объезжать, как обычно, поля.

— Это что-то новенькое, — кисло заметил Жан-Филипп. — Она хочет, чтобы я каждое утро выезжал на плантации либо с ней, либо с Жаном-Батистом. Сегодня мы должны осмотреть новую сахарную мельницу, которую она сейчас строит. Мне кажется, что подобные обязанности не дадут мне возможности свободно вести светскую жизнь. Я ведь обычно отправляюсь в постель в то время, когда они утром выезжают в поля.

— В таком случае, я буду делать это вместе с Джеффри, так как мне нравится ездить на лошади на рассвете.

Он застонал, а Мелодия засмеялась.

— Тебе нечего беспокоиться по поводу своей светской жизни. В твоем списке десятки балов и званых вечеров, — заверила она его. — Кузина Анжела собирается дать большой бал в честь твоего возвращения, но я тебе ничего ни об одном из них не сообщу, покуда не приедет Джеффри. Мне так не терпится похвастаться на них вами обоими.

Они улыбнулись друг другу. "Нет, ничего не изменилось", — подумала, довольная, Мелодия. Та близость, которой они всегда наслаждались, не исчезла. Физическая зрелость мужчины, которую она в нем чувствовала, лишь усиливала ее. В ней появлялось тайное очарование. Она скучала без него, и как было все же приятно снова читать мысли друг друга. Но на сей раз Жан-Филипп не разделял ее мысли. Он напряженно думал о том, что сказал прежде.

Неужели Минетт на самом деле была его кормилицей? Он просто это чувствовал интуитивно, но не помнил об этом. Но такое впечатление вносило в его сознание новую, диссонансную нотку.

Почему его мать прибегла к услугам кормилицы? Означает ли это, что он был усыновлен? Но как часто ему напоминали, что он так разительно похож на своего отца? Боже мой! Может, он был внебрачным ребенком?! Может, он был ребенком его любовницы, и она, Анжела, по настоянию отца, была вынуждена принять его? Может, именно поэтому они с матерью часто бывали на ножах, как выразилась Мелодия?

Он постарался отогнать от себя такую неприятную мысль. Многие состоятельные женщины для своих детей брали кормилицу, — разве это не так?!

17

"Колдовство" в летних сумерках было похоже на переливающийся драгоценный камень, — яркий свет лился из всех высоких открытых французских окон, в теплом вечернем воздухе плыла приятная музыка, а от сада снизу доносились смешанные запахи жасмина и жимолости.

Дорожка между высоких дубов была уставлена бумажными фонарями, освещающими дорогу для подъезжающих карет. С крыльца энергично сбегали молодые чернокожие люди в белых костюмах, чтобы, когда подъезжали кареты, схватить под уздцы лошадей. Из них выходили гости. Потом слуги провожали кучеров на конюшню. Стоя возле широких, открытых настежь дверей с полным достоинства важным видом гостей приветствовал Оюма, и затем провожал их к хозяйке дома. В прихожей их ожидали Анжела со стоявшим рядом Жаном-Филиппом.

Мелодия стояла по другую от него сторону, рядом с Джеффри, — теперь вновь образовалась знаменитая триада. Они прекрасно понимали, что этот вечер надолго останется у них в памяти, так как все было сделано в наилучшем виде. Запахи цветов и духов экзотически смешивались в теплом вечернем воздухе. Два лакея кузины Анжелы Лоти и Муха, — в импозантных желтовато-коричневых ливреях ходили с торжественным видом среди гостей с большими серебряными подносами, на которых стояли бокалы с пуншем.

Стоявшая между Жаном-Филиппом и Джеффри Мелодия была очень женственной, в своем простеньком белом платье с лифом "ампир" и юбкой, собранной в множество мелких складок. Они были восхитительны в своих плотно облегающих ноги белых бриджах и жилетах кремового цвета. На Жане-Филиппе был серо-голубой камзол, а на Джеффри — королевско-голубой, который еще больше оттенял голубизну его живых глаз. Она беспечно смеялась, заигрывая с проходившими мимо гостями, — ей сейчас было весело и легко на сердце, так как она чувствовала любовь к себе этих двух молодых людей, и они радовались тому, что снова втроем, снова вместе.

Анжела дала знак музыкантам начинать.

Джеффри, протянув руку к Жану-Филиппу, сказал:

— Ты, конечно, исполнишь первый танец со своей матерью, не так ли?

Он так и сделал:

— Разрешите, маман? — Гости зааплодировали, освободив для пары место. Подождав, когда Анжела с сыном сделают круг, Джеффри вышел с Мелодией. Она все удивлялась, какой он высокий, и чувствовала охватившее ее возбуждение, когда он обнял ее за талию. Она, улыбаясь, глядела ему в глаза.

Анжела, которая вдруг поняла, какой отличный танцор Жан-Филипп, вдруг вспомнила тот бал, который она дала, чтобы познакомить его отца со своими друзьями, когда он ухаживал за матерью Мелодии: как повернулся он к ней с просьбой открыть танцы, а она отказала, настояв, что первый танец он обязан был станцевать с Клотильдой.

Она думала о том, что сказал бы о своем сыне Филипп, если бы сейчас видел их. Как же он был похож на него — высокий, с таким же прекрасным, как у отца, лицом и с аристократическими манерами. К несчастью он, как и его отец, не проявлял никакого интереса к возделыванию сахарного тростника. "А ему нужно позаботиться об этом!" — подумала Анжела. Он должен быть готов вступить во владение поместьем "Колдовство", когда она примет решение передать его ему в собственность.

После откровенных расспросов Мелодии о таких вещах, о которых он никогда бы ей не рассказал, беспокойство Анжелы по поводу встречи его с Минетт немного улеглось. В любом случае, Минетт не нарушит своего договора, как и она, Анжела. Но ее раздражали права Минетт на Жана-Филиппа. Уже долгие годы она постоянно убеждала себя в том, что он ее сын. Она даже была готова поверить, что Минетт никогда не была его настоящей матерью, что она была лишь чуть больше, чем простая кормилица для ее сына.

"А что бы сказала Клотильда, — подумала она, — когда в вихре танца мимо нее проносились Джеффри с Мелодией, — как бы она отнеслась к своему ребенку, превратившемуся в прелестную взрослую женщину. Понравился бы ей Джеффри? Он был явно страстно в нее влюблен. Какая очаровательная пара!"

Анжела получала большое удовольствие, видя, что девушки заглядываются на Жана-Филиппа. Несомненно, кто-нибудь из них однажды заберет его у нее. Но которая из них? Он сам должен был сделать выбор, твердо решила она, а сама тем временем разглядывала подходящие кандидатуры среди приглашенных сегодня девушек. Она должна быть тонкой и чувственной. Нельзя забывать, что Жан-Филипп унаследовал от фамилии Роже гордость и упрямое своеволие.

— Благодарю тебя, маман. — Жан-Филипп, улыбаясь, смотрел на нее. — Какой прекрасный бал!

Наклонившись, она поцеловала его в щеку.

— Добро пожаловать домой, мой дорогой.

А Джеффри все еще не выпускал Мелодию из объятий.

— Ты выйдешь за меня замуж, не правда ли, Мелодия?

— Надеюсь, выйду, — мило ответила она.

Он еще крепче обнял ее, и глаза у него вспыхнули от радости.

— Джеффри! — прошептала она.

— Можно мне сообщить об этом мадам маркизе? Может, мы назначим дату.

Она колебалась:

— А разве это не разобьет нашу триаду? Мне кажется, что Жан-Филипп не будет больше чувствовать себя в своей тарелке в нашей компании.

— Не хочется тебя разочаровывать, но в брак вступают два человека, а не три.

— Знаю, но разве это не ужасно?

— Прекрати, кокетка!

— Джеффри, Жан-Филипп только что приехал домой. Не могли бы мы еще… немного поразвлечься?

Посмотрев на ее оживленное лицо, заметив любовь в ее сияющих глазах, он печально вздохнул от радости и легкого разочарования.

— Кажется, мне придется подыскать девушку для Жана-Филиппа.


Все единодушно считали, что это была самая веселая весна — сменяющие друг друга балы, охота и верховая езда по утрам до завтрака, и все это устраивали друзья как Жана-Филиппа, так и Джеффри. Теплыми темными ночами раздавался смех, звучала музыка, возбужденные крики, топот переходящих на галоп лошадей. Дни становились все длиннее, все теплее. Мелодия спала весь день и приходила в себя только после того, как солнце опускалось низко-низко и на полянке возле дома появлялись длинные, прохладные тени.

Только тогда она поднималась и отправлялась, чтобы принять холодную ванну и одеться к обеду и к очередному вечеру.

За последние несколько недель установилась сильная жара. Череда балов и званых вечеров, к большому удивлению Джеффри, пошла на спад, так как американские бизнесмены не переняли креольскую привычку продолжительного сонливого обеда с вином и обязательной "сиестой". Иногда ему удавалось вздремнуть лишь в карете, возвращаясь с отцом в Новый Орлеан.

Жизнь замирала для всех, кроме плантаторов, которым приходилось постоянно все с большей бдительностью следить за своим медленно вызревающим урожаем.

— Здесь сахарный тростник никогда до конца не вызревает, как, например, в Вест-Индии, — объясняла Анжела Жану-Филиппу.

Теперь полевые рабочие уничтожали сорняки, которые росли на плантациях прямо-таки с неумолимой, свойственной джунглям свирепостью. В июле его "отставят", и тогда занятые на выращивании сахарного тростника люди смогут перейти на строительство новой каменной мельницы до уборки нового урожая.

— Нам нужно постоянно, ежедневно следить за посевами, — сказала Анжела, так как нужно уметь правильно выбрать время для рубки, когда содержание сахара в тростнике наивысшее, а возможность ущерба от урагана минимальная. Когда тростник начинает зацветать, над полями появляется лавандовый туман. Тогда… приходится начинать азартные игры с погодой!

Жану-Филиппу с трудом подчас удавалось не заснуть в седле. Из-за жары сахарный тростник стоял будто посыпанный белым золотом, ослепляя его словно засыпанные песком глаза. До него с трудом долетал монотонный голос матери.