— Вернитесь! Вы должны впустить меня!

И когда я поняла, что хмурый человек не вернется, как бы я ни вопила и ни просила, я решила кричать так громко, чтобы мои крики достигли ушей самого полковника, где бы он ни находился. Я понимала, что Инверлохи — могучий гарнизон, огромный, но он все же не был столь основательным, чтобы поглощать любые звуки. В такую ночь полковник, без сомнения, услышал бы меня, сидя за ужином у камина, ведь улицы замело снегом, а единственными людьми здесь были солдаты, которые почти бесшумно сбились в кучу, я улавливала лишь бряцание их пик да стук сапог по мерзлой земле. Так что я прокричала его имя.

— Полковник Джон Хилл! Полковник Хилл из Инверлохи! Я пришла к вам за помощью! Вы выслушаете меня? — надрывалась я сквозь снег. — Я пришла из Гленко!

Я кричала очень долго. Я вопила:

— Полковник Хилл! Полковник Хилл!

Слышал ли он? Я думаю, да. Я думаю, он слышал мои крики — и, может быть, он думал: «Это что, ветер? Или призрак?» Потому что подошел к окну, чтобы посмотреть. Сотрясая решетку, я взглянула вверх на узкое высокое окошко западной башни, которое подмигивало и светило, словно там горел очаг. И когда я вопила: «Полковник Хилл!!!» — я видела, как черная тень заслонила свет, — тень, по очертаниям похожая на мужчину, он стоял там в окне, так что я видела силуэт его парика и форму его носа. Он смотрел вниз, во внутренний двор. На девчонку, которая ждала у ворот, выкрикивая его имя. Я отпустила решетку. Отступила назад. Меня захлестнул ужас, потому что я поняла: он не впустит меня.

«Он знает, — вот что я подумала. — Он знает, что должно случиться».

Это он сделал. И он должен был сделать это. Ведь ему передали приказ короля из рук в руки. Пергаменты подписываются королем и передаются, и вновь подписываются и вновь передаются, и я полагаю, что полковник Хилл обнаружил на своем бюро бумагу, в которой говорилось: «Искоренить ветвь из Гленко», и что он мог сделать? Был ли у него другой выбор? Кроме как поставить свою подпись? Был ли выбор?

Я не виню его. Я виню его не больше, чем палача, набросившего веревку на шею Коры, того, кто шепнул ей: «Прости». Я виню его не больше, чем можно винить дождь или ненастные дни, когда вода смывает гнезда вместе с птенцами, потому что дождь делают облака. Это не вина дождевых капель.

Так что полковник Хилл смотрел вниз. Он увидел меня, одетую в лохмотья. Он увидел снег, становящийся все гуще и, возможно, подумал: «Уже слишком поздно». Или: «Спаси, Господи, их души». Или: «Помилуй мя, Господи», потому что, говорят, он верующий человек с добрым сердцем, его очертания в окне казались силуэтом печального и старого мужчины.

Я кивнула.

Потом я подумала: «Бежать», повернулась и побежала назад сквозь снег.


Вперед, вперед. Я мчалась обратно мимо деревьев и скал, которые уже запомнили меня, я замечала следы своих ног на снегу и сожалела, потому что разве был какой-то прок оттого, что я бежала на север? Я видела их и говорила своему призраку: «Поверни назад, поверни назад. Не теряй времени».

Это худшая из погод и худшее из всех чувств — страстное желание добраться до цели и при этом испытывать чудовищный страх, мечтать о возвращении домой, когда ноги тонут в сугробах, а в голове мечутся панические мысли, и от этой паники становится хуже. Юбка и плащ промокли насквозь и липли к коже, и я ничего не видела из-за пурги, ничего не слышала из-за завывающего ветра. Я думала об Аласдере. Я думала о том, как он сказал: «Почему они должны причинить нам вред? Мы приняли их в своих домах!» — очень благородные и мудрые слова, но я не верила в них. Даже несмотря на то, что их произнес он — с его веснушчатыми руками, его голубыми глазами. Я любила, как он выговаривал мое имя и как придерживал ветки, когда мы шли, и, продираясь сквозь снег, я повторяла вновь и вновь: «Пусть все будет хорошо, пусть все будет хорошо…» Я мчалась, проламывала лед и проваливалась в воду. Взбираясь на скалу, я разбила щеку и ободрала кожу о шипы, у меня текла кровь, оставляя красный след на земле. Но когда нам очень сильно что-то нужно, мы, не задумываясь, делаем это, так что я приказывала себе: «Вверх! Вставай!» — потому что все, чего я хотела, — это вернуться в Гленко. Я знала, идет беда. Я знала, что будет дальше.

«Идет кровь», — сказала Гормхул.

На бегу я повторяла: «Я сильная. Я родилась зимой. Я вернусь в долину до того, как лезвие вонзится в тело, прежде чем коровники будут опустошены. Или я приду туда и обнаружу, что они ушли, — все, кого я люблю, убежали и теперь в безопасности». Я так сильно надеялась на это. И я мчалась стремительно, как боевой конь. Облепленная грязью, с посиневшей кожей. Волосы хлопали по спине, когда я бежала.

Достигнув Лох-Левена, я увидела, что лодки нет. Теперь там не было парома, так что я пошла на восток вдоль берега к дальнему краю озера, позади северного хребта. Я знала, что оттуда есть дорога, — она шла через напоенные воздухом высоты, но это был единственный путь, чтобы обойти ту гряду и спуститься в Гленко. Это все, что мне оставалось, поэтому я бежала туда. Я проголодалась и замерзла. Но когда мы должны, мы исхитряемся сделать это. Я спотыкалась о подол, так что он рвался, но подолы никогда не имели значения. Я ползла по крутому склону сквозь такой густой снег, что по сравнению с ним метель в Инверлохи казалась мягкой снежной пылью. Сугробы выросли мне по грудь. Я гребла руками, словно по воде. Голова — единственное, что я еще чувствовала, тело исчезло. Если бы я присела на тех высотах, думаю, смерть бы набросилась на меня и забрала с собой. Несмотря на то, что я родилась в декабре. Несмотря на то, что я была сильной и одновременно беззащитной.

Я не останавливалась. Только когда я взобралась на ветреную гряду, я замедлила бег, услышав лоулендскую речь. Среди белого кружения я различила мужские голоса. И решила: «Прячься». Двое красномундирников поднимались по направлению ко мне, так что я нырнула вниз. Я закопалась в сугроб и прижала ладони ко рту, чтобы сдержать неровное дыхание, пока они проходили. Они торопились. Один сказал:

— Я не буду участвовать в этом! Не буду! Я не могу…

— Это против всех законов, которые я знаю! — сказал другой.

Они были напуганы так же, как и я, — те двое сбежавших мужчин.

Они ушли. Я приказала себе: «Вперед! Беги! Беги!» И выволокла себя из дыры. Когда спускалась в долину, я споткнулась, упала, скатилась со склона как камень. Я встала израненной и искалеченной, но зато спустилась быстро, как и хотела. Потом на запад, на запад, на запад по тому пути, каким я впервые входила в долину тихой, залитой лунным светом ночью, когда пришла к Встрече Вод — ледяному, поблескивающему голубым водопаду. Я посмотрела вниз и увидела красоту. Долина была белой, спокойной и сияющей.

Я замедлила шаг и остановилась. Пытаясь отдышаться под мягко падающим снегом, я подумала, что вряд ли когда-нибудь видела такую красоту, как здесь. Сейчас. Это был мерцающий мир. Нежный и спящий. Дым очага в Ахтриэхтане поднимался прямо вверх, деревья клонились от снега, и я увидела следы оленей вокруг. Зажглась Утренняя звезда.

Я подумала: «Я люблю это место. Сильно».

А еще, стоя в тишине, я засомневалась: «Может, я ошибалась все это время? Неужели правда грядет смерть?» Я почти улыбнулась своим мыслям. Я почти засмеялась, сказав себе: «Посмотри на эту красоту. Как здесь могут произойти убийства? Посмотри, как ты была не права, Корраг, как ты ошибалась…» Я верила, что здесь слишком много света, чтобы вдруг опустилась тьма. Слишком много любви.

Но потом прозвучал мушкетный выстрел. Он расколол долину. И я бежала, думая: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет».


Я спустилась в долину. Обутая в снег и в кровь, побитая о скалы.

Я влетела в нее, задыхаясь, и увидела оранжевую вспышку на западе и облачко серого дыма. Потом вторая вспышка, и третья, и я услышала, как мушкетное «бах» отразилось от гор. Вспомнив легенду о древних воинах, которые спят под холмами и могут подняться со своими мечами, чтобы защитить долину, я подумала: «Просыпайтесь! Пришло время встать и драться. Ваши люди в опасности. Ваша долина будет разграблена, сожжена и окрашена кровью. Вставайте!» А они все спали. А я кричала на бегу:

— Вставайте!

Я сказала:

— Очнитесь сейчас!

Потому что не могла спасти Макдоналдов из Гленко своими силами. Я слишком маленькая и слишком слабая, чтобы спасти их самой, я всего лишь человек, и я молилась всему на свете в тот миг — снегу, небу, деревьям, орлам, скалам, теням, которые двигались, когда я проходила сквозь них, и тем, что не двигались. Я просила их быть со мной, просила, чтобы ноги мои стали быстрее, а руки сильнее.

— Просыпайтесь! — кричала я.

Я никогда не была так напугана.

Когда я примчалась в Ахтриэхтан, все были мертвы.

Ужасное зрелище. Очаг еще дымил, но они уже никогда не будут спать рядом с ним. Старик Ахтриэхтан лежал лицом в снег, раскинув руки, с простреленным черепом. В затылке у него зияла красная рана, и тонкая пелена снега оседала на волосы. Мне показалось, что два пальца чуть дернулись, словно его только что застрелили, но, когда я упала рядом с ним на колени, я не ощутила ни дыхания, ни пульса. Глаза у него были закрыты, а рот полуоткрыт. Рядом лежал его брат, припорошенный снегом. За домом раздался еще один выстрел. Я подумала: «Это его жена. Ее тоже больше нет». И я увидела троих красномундирников, которые волокли ее тело. Передник становился все краснее, пока ее тащили.

Она поцеловала меня двенадцать часов назад. Сказала: «Ешь».

Бежать. Я оставила Ахтриэхтан — что еще я могла сделать? Что можно было сделать? Он больше не мог рассказывать свои стихи. Не мог кивнуть, когда я проходила мимо, а она не могла петь, и я вытерла глаза, сказав себе: «Не оплакивай их сейчас — беги на запад, на запад», и я побежала туда, где небеса вспыхивали и чернели от дыма. Слышались крики. А до этого была тишина. Когда я опустилась на колени рядом с мертвым стариком, то не слышала ни звука до того, как прозвучал бах, убивший его жену. Но теперь долина наполнилась шумом: крики, и плач, и грохот мушкетов раздавались так громко, что пласты снега с ревом срывались с самых высоких вершин и несли с собой валуны. Я видела людей, спасающихся бегством, которые были погребены под лавиной. Затеряны в снегу.

Я прикрыла глаза рукой. Почти ничего не различая сквозь едкий дым, я высматривала лица. И я увидела кое-кого. Среди дыма и снега я разглядела рыжеволосую семью из Ахнаксона, которые торопились проскочить между деревьями. Накинув плащи, они прижимали к себе узлы, в которых, возможно, была еда или младенцы. Я смотрела, как они убегают вверх по склонам, держась за руки, и думала: «Торопитесь — не останавливайтесь до самого Аппина». Когда я ринулась дальше, на меня выскочил красномундирник. Я вскрикнула, но у него не было ни меча, ни мушкета. Он всхлипывал. Это был мальчишка — совсем юный и бледный. Он рухнул на колени в снег и обхватил себя руками. Просто маленький мальчик.

Я бросилась к нему. Схватила его за руки и спросила:

— Почему вы нас убиваете? Что это? Говори!

Он тряс головой, бормотал:

— Там мертвый человек… его лицо…

— Скажи мне! — закричала я.

У него текли сопли, он рыдал, бормоча:

— Был приказ…

— Убивать?

Он кивнул.

— Убить кого?

— Предводителя клана, — его глаза закрылись, — всех их, но особенно предводителя. Его сыновей…

Я отпустила его. Отступила назад, спросив очень тихо:

— Почему?

Он всхлипнул. Открыл маленький розовый рот и сказал:

— Клятву дали слишком поздно. Она не считается…

И прижал лицо к коленям, как ребенок, и я оставила его, потому что он не убивал. Он был так же напуган, как и я.

Я чувствовала ненависть. Я ненавидела то, как снег плавится от жара горящих домов, обнажая траву и старый папоротник. Я ненавидела пожар, бушевавший в Ахнаконе, когда я подошла к нему, и языки пламени были столь лютыми, что я не могла находиться рядом с ними и бежала дальше, подняв руку, чтобы защитить лицо. Искры летели на землю вместе со снегом. На меня сыпался пепел. Раздался мужской голос. Я услышала, как он сказал:

— Вон! Та женщина!

Кто-то попытался схватить меня. Прозвучал мушкетный выстрел. Я услышала бах, почувствовала быстрое движение воздуха, когда пуля прошла мимо, чиркнув по корсажу, ощутила запах пороха. Позже я обнаружу черную полоску и немного крови на боку, там, где пуля коснулась меня.

Я взвизгнула от боли.

Но не остановилась. Мне нужно было добраться до Карноха — спасти того, кого еще можно, предупредить тех, кто остался. Аласдер должен был предостеречь людей, но удалось ли ему это? «Может, Карнох еще не в огне». Так что я оставила Ахнакон — но, убегая, бросила взгляд в сторону отхожего места. И увидела тень. Темный силуэт в виде звезды. Я закричала: «Нет…» — скатилась туда и вытащила человека. Ранальд-волынщик, который однажды собирал со мной ежевику. Почти мертвый. Рассеченный ударом лезвия по шее, так что голова казалась шляпой, приподнятой для приветствия.