Ошеломленная, Мэйрин пробормотала слова благодарности и, пятясь, вернулась вниз по ступеням к матери. Она вся дрожала и с удивлением обнаружила, что на глаза ее наворачиваются слезы. Она даже не помнила, как они вышли из тронной залы, и пришла в себя, когда они снова оказались в саду. В руке она крепко сжимала перстень с бриллиантом.

— Ты — счастливица, — сказала ей Ида. — И должна гордиться тем, что привлекла к себе внимание самого императора.

— Возможно, теперь ты поняла, — сказал Олдвин жене, — почему я до сих пор не подобрал Мэйрин жениха. Я знаю, все эти годы ты считала, что мною движет отцовская гордость, но это не так. Мэйрин — особый ребенок. Ее красота совершенно необычна. Мы, конечно, воспитывали ее как собственное дитя, но она происходит из куда более благородной семьи. В жилах ее матери текла королевская кровь. Если мы будем мудры и терпеливы, то найдем ей достойного мужа.

— Ты хочешь сказать, мужа-нормандца, — тихо уточнила Ида.

— Да, нормандца! А почему нет? Когда Вильгельм станет королем, нормандцы будут в чести. Нашей дочери будет хорошо с влиятельным и богатым нормандским лордом. Благодаря ее красоте мы породнимся с каким-нибудь блистательным семейством. И нашему сыну это пойдет на пользу. Быть может, удастся найти и для него жену из нормандцев. Пока что вся любовь Брэнда безраздельно принадлежит Эльфлиа. А нормандская женушка с богатым приданым в один прекрасный день поможет ему расширить наше поместье. Наверняка где-нибудь сыщется богач с любимой внебрачной дочерью, которую он захочет выдать замуж за уважаемого человека. Так мы породнимся со знатным родом благодаря Мэйрин и получим новые земли благодаря Брэнду. И наши дети будут прекрасно устроены.

— Я прежде и не подозревала, что ты настолько честолюбив, милорд, — с легким неодобрением заметила Ида.

— Времена меняются, жена моя. Англия уже другая, и те, кто не понимает этого, обречены. Я не желаю, чтобы мой род угас, а мои земли попали в руки чужаков, которые не будут так заботиться о наших людях, как я. Если мы хотим выжить, Ида, то должны идти в ногу со временем.

— Но я все равно не позволю тебе отдать Мэйрин человеку, с которым она будет несчастна, милорд.

— Я считал, что ты обо мне лучшего мнения, — упрекнул ее Олдвин.

Ида вздохнула так глубоко, что по всему ее телу пробежал трепет.

— Я уже больше ни в чем не уверена, — проговорила она. — Мы так далеко от Англии. Я соскучилась по Брэнду. И по Эльфлиа. — Но тут, взяв себя в руки, взглянула на мужа и натянуто улыбнулась. — Похоже, это путешествие не пошло мне на пользу. Я чувствовала себя куда счастливее, когда была простой женой мерсийского тана.

Олдвин успокаивающе обнял ее за плечи.

— Возможно, ты действительно была бы счастливее, если бы осталась дома, Ида, но, к сожалению, пройдет еще по меньшей мере два года, прежде чем мы сможем вернуться в Англию. Я бы не вынес такой долгой разлуки с тобой. Я понимаю, это эгоистично, но ничего не могу с собой поделать.

— Вся беда в этом городе, — сказала Ида. — Он такой большой и шумный! Такой грязный и многолюдный! Чем я стану заниматься, пока вы будете вести переговоры? Я не привыкла сидеть без дела.

Мэйрин, оправившаяся от потрясения и внимательно прислушивавшаяся к разговору родителей, вмешалась в их беседу:

— Мы будем осматривать город, мама. Здесь так много интересного! Вот увидишь, нам не придется скучать ни минуты!

— Но как же мы будем ходить по городу, если при виде твоих волос нас немедленно окружает толпа? — раздраженно спросила Ида.

— Я заплету косы и спрячу их под чепец, мама. Ида улыбнулась и обняла дочку.

— Знаешь, по-моему, ты права. Я могла бы и сама догадаться. Ты становишься взрослой, Мэйрин.

Но за бодрыми словами в сердце Иды скрывалась боль, и Олдвин понимал это. Наверное, он поступил необдуманно, оторвав ее от привычного и знакомого мирка Эльфлиа. Он обвел взглядом императорские сады и зеленые всхолмья за Босфором. Возможно, удастся арендовать виллу где-нибудь за городом, подальше от дворца, чтобы Ида чувствовала себя уютнее.

Затем Олдвин перевел взгляд на дочь. Завтра 31 октября, Самайн, день рождения Мэйрин. Ему стало любопытно, где его дочь собирается разводить свой костер: Мэйрин до сих пор отмечала четыре священных праздника древних кельтов. Это было частью ее прошлого, и Мэйрин не собиралась отказываться от него, хотя во всем остальном превратилась в настоящую англосаксонскую девушку. Ни Олдвин, ни Ида не чувствовали себя вправе вмешиваться в жизнь приемной дочери в этом вопросе, однако здесь, в Константинополе, тан Эльфлиа все же недоумевал, как Мэйрин будет воздавать должное старинным традициям. Может быть, она позабыла об этом в суете и волнении?

Но Мэйрин все помнила. Несмотря на то что ее воспитали христианкой, она относилась с глубоким почтением к древней религии своих предков. Праздник Самайн знаменовал собой конец года в календаре друидов и считался самой могущественной и волшебной ночью в году. Полагали, что в ночь Самайна открываются врата между миром людей и миром духов, человек получает возможность встретиться с потусторонними силами. Христиане называли эту ночь кануном Дня Всех Святых. В то мгновение, когда солнце скрывалось за горизонтом, вспыхивали священные костры Самайна, символизирующие бессмертие огня человеческого духа. Считалось, что это время лучше всего подходит для благодарственных молитв.

Среди народа Мэйр Тир Коннелл рождение в праздник Самайна считалось чудесным предзнаменованием. Это означало, что ребенок получил благословение старых богов. «Возможно, это правда», — с тихой улыбкой думал Дагда, глядя, как Мэйрин готовится развести костер. В отличие от Олдвина Этельсберна Дагда ничуть не удивился, когда Мэйрин заявила, что нашла в императорских садах с западной стороны превосходное место для огня Самайна.

Его не удивило и то, что Мэйрин достала из складок туники кожаный мешочек, где лежали три деревянные щепки. Она благоговейно положила их на верхушку тщательно сложенного костерка.

— Дуб? — спросил Дагда, заранее зная ответ. Дуб — священное дерево друидов.

— Из дубравы в Большом лесу. Я не знала, когда вернусь в Англию, и на всякий случай взяла с собой тридцать дубовых щепок. Без дуба костер будет не правильным, Дагда.

Ирландец кивнул. Мэйрин никогда не забывала о мелочах.

— Интересно, — задумчиво проговорила она, — разводили ли когда-нибудь в Константинополе до меня огонь Самайна?

— Говорят, что наш народ явился из тьмы и, преодолев широкие степи к северу отсюда, рассеялся по Европе. Впрочем, я никогда не слыхал о том, чтобы кельты жили в Византии.

— Но теперь кельты в Византии есть, — тихо отозвалась Мэйрин. Взгляд ее был прикован к западному горизонту, куда уже собиралось закатиться усталое от дневного пути солнце в ореоле расплавленного золота и в алой дымке.

Дагда опустился на колени у маленького светильника, который они тоже привезли с собой из Англии. Его задача сложнее. Он должен, не отрывая глаз от солнца, в нужный момент поднести огонь к щепке в руках девочки. Мэйрин ничуть не сомневалась в том, что ему это удастся: Дагда обладал безошибочным чувством времени. Светильник коснулся щепки. Даже не взглянув на нее, Мэйрин знала, что она зажглась. И как только солнце исчезло за кромкой горизонта, она коснулась факелом костра, и языки пламени взметнулись к небу.

В императорских садах в то мгновение не было слышно ни звука. Ни один листочек не шелохнулся на деревьях. Казалось, будто весь мир внезапно погрузился в безмолвие. Застыли даже воды Мраморного моря. Дагда и Мэйрин стояли с закрытыми глазами, беззвучно вознося молитву. Но тут тишина наконец нарушилась: в костре затрещала ветка, охваченная огнем.

Дагда открыл глаза и посмотрел на Мэйрин.

— За всю свою жизнь, — проговорил он, — я никогда не слышу такой тишины, как в те моменты, когда ты зажигаешь костер. Особенно в этот раз. Это — напоминание о времени, когда ты появилась на свет.

Девочка улыбнулась ему.

— Я никогда не понимала этого до конца, Дагда, но в этих кострах есть что-то особое… — сказала она и, пожав плечами, умолкла. — Не могу этого объяснить, — добавила она.

— Это у тебя в крови, — отозвался Дагда. — Не так уж много времени минуло с тех времен, когда кельты поклонялись Матери и Отцу и всем их детям. Мы до сих пор помним, что бы там ни говорили христиане, — в деревьях и воде, в животных и всех живых существах обитают духи. Христос не запрещал нам верить в этих духов, но те, кто правит этой церковью, ревниво требуют от людей полного повиновения. И нам, госпожа моя, лучше всего делать вид, что мы согласны с ними, но продолжать поступать по-своему.

Небо быстро темнело. На синем бархатном покрывале, прямо у них над головой, загорелась одна-единственная яркая и холодная звезда. Мэйрин смотрела на оранжевое пламя костра Самайна, и мысли ее легко струились следом за чарующими извивами огня. Она сделала глубокий вдох и, выдохнув, почувствовала, будто начинает медленно подниматься вверх, покидая тело. Еще мгновение — и она свободно поплывет над землей, как бывало всегда в эту чудесную ночь.

На нее нахлынули воспоминания о том, как это произошло с ней в первый раз. Она только недавно научилась ходить; отец ее очень гордился тем, что его дитя унаследовало древний дар — волшебную силу, которая крепла в ней с помощью Дагды и старой Кателлы; силу, которая позволяла ей отличать в словах людей истину от лжи. Эта сила одарила ее способностью исцелять больных, а иногда позволяла заглянуть в тайны, скрытые от прочих смертных. Этой части своего дара Мэйрин боялась, потому что после того, как она уехала из Бретани, учить ее стало некому, а познания Дагды ограниченны. Но она мудро держала эти страхи при себе: хотя она пользовалась своим даром только в добрых целях, многие люди стали бы сторониться ее, узнав секреты. Они назвали бы ее колдуньей, ведьмой…

В ту секунду, когда сладостно воспаривший дух уже готов был обрести свободу от бренного тела, ее внезапно вернул на землю чей-то резкий окрик:

— Именем императора!

Мэйрин открыла глаза и испуганно огляделась по сторонам. В укромном уголке появился отряд варяжских гвардейцев. Она гневно воскликнула:

— Как вы смеете вторгаться сюда!

— Нет, девчонка, это ты сюда вторглась! Это — императорские сады, и ты — нарушительница! — раздалось в ответ. — Назови себя! Думаю, ты не имеешь никакого права находиться на этой территории.

Но прежде чем Мэйрин успела ответить, из теней выступил какой-то человек и произнес:

— Это леди Мэйрин, капитан. Дочь английского посланника. Удивительно, что вы не узнали по этим огненным волосам, о которых столько говорят в городе. Ей дозволено находиться здесь. Можете идти.

— Прошу прощения, госпожа, — извинился капитан варяжских гвардейцев. — Я всего лишь исполнял свой долг.

Он поспешно отдал честь, повернулся и двинулся прочь со своим отрядом.

Мэйрин обернулась, чтобы взглянуть на человека, пришедшего ей на помощь. Она заметила, что Дагда куда-то исчез, но знала — он поблизости.

— Благодарю вас, господин. — Она с признательностью взглянула на своего заступника. — Мы уже встречались с вами?

Она пыталась понять, что это за человек, которому с такой готовностью и без вопросов повиновался варяжский капитан. Свет от костра упал на его лицо, и у Мэйрин перехватило дыхание: такого красивого человека она не встречала в своей жизни.

— Я — принц Василий Дука, кузен императора, — ответил он. — Мы с вами не представлены друг другу, но, увидев вас вчера на приеме, я понял, что мы обязательно должны встретиться.

— В-вы видели меня вчера? — Язык не слушался, и Мэйрин разозлилась на себя.

— Я стоял справа за троном моего кузена, — ответил принц. — Неудивительно, что вы меня не заметили. Трон Соломона — зрелище, способное приковать внимание надолго, особенно если видишь его впервые. — Он старался помочь ей взять себя в руки, и ему это удалось. — Скажите, — спросил он, — зачем вы разожгли этот костер?

— Это — огонь Самайна, господин. Когда мой народ поклонялся Отцу и Матери, по обычаю каждый год отмечалось четыре великих праздника. Имболк, после которого дни начинают удлиняться, означал окончание зимы и приближение весны, Бельтан возвещал возрождение жизни; Лугназад праздновался 1 августа в благодарность за богатый урожай; а праздник, который отмечается этой ночью, Самайн, — это конец года.

— Это не христианские обычаи, — заметил принц. — Я думал, англосаксы — христиане.

— Да, господин, англосаксы — христиане, как и мой народ, кельты. Но в том, что я делаю, нет ничего дурного. Я всего лишь воздаю почести традициям моих кельтских предков.

— Насколько я понял, ваш отец, Олдвин Этельсберн, — англосаксонский лорд.

— Олдвин Этельсберн — мой приемный отец, милорд. Моим родным отцом был Сирен Сен-Ронан, барон из Бретани, а матерью — Мэйр Тир Коннелл, ирландская принцесса. Бретонцы и ирландцы — кельтские народы, и я чту их старинные обычаи. Кроме того, Самайн — день моего рождения. Дагда говорит, что, когда я появилась на свет, волосы мои пылали, словно огонь Самайна. — Глаза ее блеснули при этих словах.