Валентина Мельникова - Колечко с бирюзой

Наташа с досадой стукнула кулаком по подушке и уткнулась в нее головой. Ну почему же милый и ласковый Петр не вызывает у нее подобных чувств? Почему так бесчувственно и равнодушно воспринимала его ласки и сходила с ума, когда руки Игоря лишь слегка касались ее? Почему ни разу не испытала даже тысячной доли того блаженства, которое подарил ей Игорь? Неужели она все еще не перестала его любить, и мысли о нем отодвигают тревожные мысли о непонятном молчании Петра, и даже о своей собственной судьбе…

С Петром они расписались в срок. Но Наташа отказалась от свадебного платья и фаты. Надела скромный светлый костюм, туфли на низком каблуке и сразу после регистрации попросила мужа свозить ее на кладбище, где положила свадебный букет на могилу бабушки. Вечером распили бутылку шампанского под незатейливое угощение. Из гостей присутствовали лишь Нина Ивановна да молоденький лейтенант, свидетель со стороны жениха. Настроение у новобрачных было совсем не праздничным, и вскоре гости засобирались домой. Первым ушел лейтенант, следом поднялась Нина Ивановна. Она спешила, боялась опоздать на последнюю электричку. Петр вызвался проводить ее до станции, но не успели они выйти на улицу, как за окном раздался резкий автомобильный сигнал. Наташа выглянула в окно. За кустами сирени виднелся большой черный автомобиль.

— Подождите секунду, Нина Ивановна, — попросил Петр, — пойду выясню, кого это нелегкая занесла?

Он вышел из комнаты. Наташа и Нина Ивановна остались одни.

Некоторое время они молчали. Но Петр задерживался, и Нина Ивановна заговорила первой:

— Девочка моя, я при Петре не посмела тебе сказать, хотя, честно говоря, и тебе не хотела говорить. — Она непривычно робко посмотрела на Наташу. — Дай слово, что спокойно выслушаешь меня.

Наташа напряглась, но согласно кивнула:

— Хорошо, я готова, говорите!

Нина Ивановна вздохнула и вдруг взяла Наташу за руку, заглянула ей в глаза.

— Помнишь тот день, когда ты в последний раз приезжала в госпиталь?

Наташа молча кивнула: еще бы она не помнила этот день, — и сильно сжала пальцы Нины Ивановны.

Та отвела глаза и скороговоркой произнесла:

— Карташов сразу же после твоего отъезда вернулся в палату и устроил дикий скандал на все отделение. Требовал, чтобы его немедленно выписали, грозился в одной пижаме уйти. Пришлось звонить его командованию. И только тогда кое-как его успокоили…

Наташа, побледневшая, с расширенными от волнения глазами, ждала продолжения рассказа. Нина Ивановна, не поднимая глаз, собрала в кучку крошки со скатерти и принялась катать из них шарик.

— Говорите дальше, не томите душу. Вот-вот Петр вернется… — взмолилась Наташа.

Медсестра подняла голову:

— Вечером он пришел ко мне и потребовал твой адрес.

— И что же вы?

Нина Ивановна пожала плечами:

— А что я? Пыталась все объяснить, только он даже слушать не стал, прямо чуть ли не за грудки взял: выложила я ему твой адрес… — Она хмуро посмотрела на Наташу. — Вчера его выписали…

Наташа судорожно сглотнула комок, застрявший в горле. В комнату вошел Петр, пропустив вперед Семена. Кот прошествовал вглубь комнаты и шумно запрыгнул на любимое лежбище — подоконник.

— Кто приезжал? — спросила Нина Ивановна.

— Военные какие-то. Не на ту улицу свернули, пришлось объяснять дорогу…

— Наташка, вставай! — раздался над ухом голос Софьи.

Наташа подняла голову от подушки. Погрузившись в воспоминания, она даже не заметила, что Софья вернулась домой.

Запрыгнув с разбегу в огромное кресло у письменного стола, черноволосая подружка устроилась в нем с ногами, скинула на пол мягкие домашние тапочки.

— Что Иванушка не весел, что ты голову повесил? — пропела она дурашливо. — Никуда твой Петр не денется! День-два еще пройдет, и появится здесь как миленький! — Она вытащила из-под себя подушку, любимую постель всех проживающих в доме котов, и бросила ее в подругу. — Кто тебя замуж тянул? Жила бы себе сейчас припеваючи и плевала на все с верхней полки…

Наташа промолчала, предпочитая не отвечать на Софьины шутки и подковырки. Она отлично понимала, почему Сонька постоянно язвит и ехидничает. Подружка до сих пор не может простить ей скоропалительного замужества.

— Вот же дура набитая, — жаловалась она матери, — с ее головой в науку надо идти. Так нет же — бамс! Выскочила чуть ли не за колхозного бригадира! Теперь всю жизнь доярок лечить будет да детей рожать своему бугаю!

— Софа, ты не права! Доярки такие же люди и трудятся, не в пример тебе, гораздо больше, и жизнь у них тяжелее, — пыталась усовестить дочь Евгения Михайловна. — К тому же если женщина любит, то она на все способна…

— Кто любит? — Сонька в гневе забывала об интеллигентском воспитании. — Эта дура стоеросовая вбила себе в голову, что виновата перед ним, жалеет, видите ли, за его непомерные страдания! А в чем таком сверхъестественном виновата, не говорит…

— Успокойся и оставь девочку в покое! — рассердилась Евгения Михайловна и выпроводила дочь из кабинета.

Но сама Наташа не могла поступить подобным образом: Софья была хозяйкой комнаты, и с этим приходилось считаться…

В полночь она набрала номер Нины Ивановны. Издалека, через шумы и потрескивания, донесся до нее знакомый прокуренный басок. Некоторое время Наташа напряженно вслушивалась в изрядно искаженный расстоянием и микрофоном голос и вдруг, странно запрокинув голову, медленно сползла со стула на пол. Софья едва успела подхватить падавший вслед за подругой телефонный аппарат и, немного послушав сбивчивую речь с другого конца страны, бросила трубку на рычаг. Наташа, согнувшись в три погибели, отчаянно рыдала у ее ног.

— Мама! Бабушка! — истошно заорала Сонька, когда три худенькие фигурки в ночных рубашках, как приведения, возникли на пороге их комнаты. — Воды и сердечных капель, живо! — приказала дочь и внучка. И фигурки сгинули, чтобы через минуту возникнуть вновь со стаканом воды и пузырьками с лекарствами в дрожащих руках.

Наконец Наташа пришла в себя. Ее уложили на диван в гостиной, и все семейство Разумовичей уселось вокруг на стульях. Наташа не могла говорить, поэтому пришлось рассказывать Софье. Она мало что поняла из быстрого, прерываемого всхлипами говорка Нины Ивановны. Одно было ясно: Наташе больше никогда не увидеть Петра. Через неделю после ее отъезда он погиб во время пожара, неожиданно возникшего на объекте. Хоронили Петра Романова в закрытом гробу родители. Даже в горе они не захотели признать жену сына и не сообщили ей о гибели мужа. Все село гудело, осуждая Наташу, не ведая об истинных причинах ее отсутствия.

— Изверги, это что ж за изверги такие! — рыдала в трубку Нина Ивановна, когда Евгения Михайловна вновь дозвонилась до нее следующей ночью. — И до них даже не доходит, что они на самом деле натворили! Первым делом машину со двора свели, все вещи Петра забрали, только бы Наташе не досталось!

— А это они зря! Наташа — законная наследница, обязательно им передайте! Я, как адвокат, займусь этим вопросом. Пусть только Наташа придет немного в себя, и я сразу же прилечу во Владивосток. Постараюсь все дела с наследством уладить. Только вышлите мне вызов, чтобы я могла здесь пропуск оформить.

В Наташе после гибели мужа будто что-то сломалось. Поначалу она все порывалась бросить институт, уехать в Полтавское. В какое-то мгновение у нее промелькнула мысль избавиться от ребенка. Она сходила в женскую консультацию, даже сдала анализы, но буквально в последний момент не выдержала и рассказала все подруге.

Немедленно собрался семейный совет и четырьмя голосами против одного постановил: рожать и только рожать и не забивать себе голову разными глупостями, вроде того что негде жить и где взять денег на содержание ребенка.

— Мы с Беллочкой потеснимся и поживем в одной комнате, — успокаивала Наташу Клара, — а ты с малышом будешь жить в моей. И мы с удовольствием за ним присмотрим, пока ты будешь на занятиях. И никаких яслей, — потрясла она угрожающе пальцем, — если не хочешь хроника вырастить! Мы как-никак детские врачи с сорокалетним стажем и знаем что почем в нашем государстве!..

— Помимо всего, — взяла слово Евгения Михайловна, — на ребенка тебе полагается пенсия в связи с потерей кормильца. За дом, если продавать надумаешь, тоже неплохие деньги получишь. Положишь их на сберкнижку, на черный день. И насчет машины не беспокойся. Романовым не видать ее как собственных ушей, это я тебе гарантирую!

Но прошел еще не один месяц, прежде чем Наташа рассталась со своими страхами, стерпелась с горем и навсегда утраченными надеждами. Благодаря стараниям Евгении Михайловны и Нины Ивановны уже через полгода она имела весьма приличную сумму на своем счету за проданный дом. Получила и «Жигули», которые предоставила в полное распоряжение Софьи и ее матери.

Сама Наташа уже с трудом протискивалась на заднее сиденье автомобиля. Пророчество Клары и Беллы о близнецах подтвердила и ее врач. На первомайские праздники Наташа родила двух черноголовых мальчишек, крепеньких, краснолицых и горластых. В комнате выдачи младенцев суровая медсестра деловито развернула казенные пеленки и заставила молодую мать внимательно рассмотреть головки, ручки, ножки, пересчитать пальчики. Потом она перевернула малышей по очереди животиками вниз и заявила:

— Меченые они у вас! Не потеряются! — И, увидев, как у мамаши медленно сползает едва заметный после тяжелых родов румянец, улыбнулась: — Не пугайтесь! Это всего лишь родимые пятна. Смотрите — одно в одно! Со «Знаком качества» родили пацанов! Вот уж папаше радость будет!

«Господи! Есть же такое чудо на свете!» — подумала Наташа, переворачиваясь со спины на живот и прислушиваясь к ленивому плеску едва заметных речных волн, набегающих на пологий берег и слизывающих песок у нее из-под ног.

Она лежала почти у самой кромки воды: здесь было не так жарко.

За три дня она успела прилично загореть, хотя купалась обычно утром и вечером. Днем царила невыносимая жара, и, лишь обладая стойкостью йога, можно было вынести солнечные процедуры на белом, раскаленном, как сковорода, песке. Вода в реке тоже не давала прохлады. За долгий июльский день она прогревалась так, что лишь по чистой случайности не превращалась в источник бесплатной ухи для многочисленных отдыхающих ло ее берегам и разморенных жарой бездельников.

Наташа тоже бездельничала, осознав на тридцать пятом году жизни, что это весьма приятное занятие — не чувствовать себя кому-то обязанной, не спешить на работу, не заботиться о том, чтобы накормить, обуть, одеть, вовремя отвесить подзатыльник. Все заботы обо всем этом на время ее отпуска взвалили на себя Разумовичи, наконец-то заполучившие ее беспокойное семейство в свое полное распоряжение.

Софья, которая вышла замуж год назад, решила испробовать невостребованные до сих пор педагогические таланты на Наташиных близнецах с первых их шагов по питерскому асфальту.

После шестичасового перелета бывшим красноярцам дали отдохнуть до вечера и пригласили на семейный совет. На нем гостья и муж Софьи Борис, поджарый рыжеватый заведующий клиникой, в которой Наташе предстояло трудиться с сентября, в отличие от старожилов квартиры, обладали пока лишь правом совещательного голоса.

Впрочем, и Евгения Михайловна, и сильно постаревшие Клара и Белла добровольно передали все бразды правления Софье. Последняя, выйдя замуж, несколько поутихла и не так часто заявляла о себе в качестве домашнего диктатора, как это бывало раньше. Но сейчас она вновь воспрянула духом и с мальчишками с первых же минут встречи обращалась как с личной собственностью.

Наташа переглянулась с Борисом, с легкой усмешкой взиравшим на супругу, смахивающую в своем черно-желтом одеянии на суетливую пчелу, и подмигнула ему. Борис сделал большие глаза и исподтишка погрозил гостье пальцем. За несколько часов знакомства они уже успели подружиться. Наташа с достаточной дозой скептицизма относившаяся к слишком скорому, на ее взгляд, замужеству подруги, по достоинству оценила острый ум и терпение своего будущего начальника. Уж кто-кто, а она на себе испытала неуемный и въедливый характер подруги, непримиримого борца с чужими недостатками и пороками общества. А тут вдруг в одном письме сообщает, что у них в клинике новый заведующий — непроходимый тупица, лентяй, сквернослов и юбочник. Во втором — что он тайный алкоголик, картежник и любитель юных медсестер. А в третьем, уже без комментариев, — что выходит за него замуж.

Потом месяца два Наташа не получала от нее ни единого письма, а лишь одну замызганную, с множеством восклицательных знаков открытку из Сочи, из которой она с трудом, но поняла, что подруга счастлива!!! Безмерно!!! Безумно!!! Навсегда!!!

Теперь источник Сонькиного счастья сидел рядом с Наташей в кресле и с веселыми искорками в глазах наблюдал за жаркой дискуссией, разгоревшейся за длинным дубовым столом, пережившим семь десятилетий Советской власти и только чудом не сгинувшим в буржуйках двух революций, Гражданской войны, первых пятилеток и самой страшной в истории человечества блокады…