— Это… впрочем, увидите. Пусть это будем моим сюрпризом для вас. Надеюсь, он вам понравится. Кажется, вы сказали, что вам пора идти. Простите, что так говорю вам, но у меня и самого еще остались невыполненными несколько дел, с которыми неплохо было бы покончить сегодня. А, вы уже и сами собирались уходить? Позвольте поцеловать вашу руку.

Попрощавшись с Анной, Дэн отвернулся, даже не посмотрев, как она уходит. Потом неторопливо подошел к телефону.

— Да, мистер Ван‑Вейлен. Партия уже выслана. Именно то, о чем мы с вами говорили. Нет, никаких нежелательных слухов, думаю, не будет, тем более что я намерен кое‑что предпринять. Уверяю вас, никто и не подумает плохого. Скорее, вызывало бы подозрение то, что я продолжаю избегать СМИ. А теперь все, естественно, изменится. Да, я намерен всерьез выйти в свет, чтобы никто ничего не заподозрил. Да, все в порядке, вы можете быть спокойны. А, вас интересует моя новая коллекция? Да, завтра демонстрация. Название? Скажу по секрету, я назвал ее одним женским именем, но большего пока не сообщу. Это будет настоящая бомба. Никто этого не ожидает, даже обладательница имени, о котором я вам намекнул.

Вернувшись домой, Анна первым делом торопливо развязала бант и развернула бумагу. На фирменной коробке большими буквами было написано по‑английски «От Дэна Смирнова». Еще не открыв ее, она догадалась, что в ней лежит. Не веря своим глазам, сняла крышку. В коробке, завернутое в тонкую бумагу, лежало платье, при виде которого у нее захватило дух. Анна в жизни не видела ничего более красивого. Завтра она обязательно наденет его, именно этого хочет Дэн.

Лилечка проснулась около шести утра. Было темно. Алексей мирно спал, она не стала его тревожить — пусть отдохнет.

Некоторое время Лилечка просто лежала, пытаясь понять, что же ее разбудило. Обычно ей всегда было трудно проснуться рано, а тут, словно что‑то толкнуло. Она прислушалась к себе. Что‑то было не так, но что именно, понять не могла. И только когда тихонько встала с постели, почувствовала, что ей нехорошо. Она ощущала слабость, как будто не спала всю ночь, в горле стоял ком, ее подташнивало. Подумав немного — спросонья это получалось медленнее обычного, — Лилечка полезла в сумочку, где, в числе прочего, лежал заветный календарик, внимательно посмотрела на него, что‑то подсчитала.

Задержка на два дня. Конечно, это еще ни о чем не говорит, но Лилечка обрадовалась: быть может, это как раз то, чего она втайне уже давно ждет и о чем мечтает? Лилечке всегда хотелось, чтобы у нее был ребенок. Ребенок? Ну, это только для начала. А лучше — двое детей или даже трое. Сама она была единственным ребенком в семье, так что родители слишком усиленно старались ее воспитывать. Лилечка всегда помнила, как в детстве мечтала о братике или сестренке, но так и осталась единственным ребенком, на которого родители взвалили — иначе не скажешь — бремя своей любви. Только став взрослой, она смогла вырваться из‑под их опеки, уехала учиться в Москву, но и здесь они часто давали о себе знать. Лилечка получала от них письма каждую неделю и добросовестно отвечала на них, хотя это не доставляло ей ни малейшего удовольствия — уж больно деспотично они всегда себя вели и даже в письмах старались навязать дочери свое мнение.

Стоило Лилечкиным родителям день‑другой не увидеть ее по телевизору, как они поднимали настоящий переполох: звонили ей, невзирая на дороговизну междугородных звонков, и часами выспрашивали, не случилось ли чего‑нибудь? Когда же видели ее на экране, то тоже не успокаивались: Лилечкина мама считала своим долгом высказывать критические замечания в адрес дочери, полагая, что это ее воспитает и сделает зрелым человеком. То, что Лилечке стукнуло уже двадцать восемь и она по всем меркам считается взрослой, родителей не смущало.

Свою зрелость Лилечка, не видя другого выхода, начала доказывать тем, что ставила родителей перед фактом. В семнадцать лет заявила им, что едет учиться в Москву, а когда они бурно запротестовали, показала им купленный заранее билет в один конец. Когда Лилечка устроилась работать на ТВР, она просто позвонила и попросила их включить телевизор в двадцать один ноль‑ноль.

С Алексеем, в отличие от родителей, Лилечка была очень откровенна, но об этой задержке ей не хотелось говорить, пока все не подтвердится, если подтвердится вообще.

Лилечка прошла на кухню и выпила немного воды. Стало чуть полегче. Потом внезапно захотелось есть. Когда проснувшийся через час Алексей вошел в кухню, то увидел жену, энергично расправлявшуюся с банкой маринованных огурцов.

— Что с тобой? — удивился он.

— Так, не спится, — пожала она плечами.

— А огурцы? Ты же их не любишь?

Лилечка посмотрела на банку, в которой уже почти ничего не осталось.

— А ведь верно, — заметила она. — Просто, знаешь, внезапно захотелось есть, вот и все. Сама удивляюсь. — И рассмеялась.

— Ну‑ну, — произнес Алексей, начиная собираться на работу.

— Подожди, — попросила Лилечка. — Ты ведь подвезешь меня?

— Конечно, — отозвался он. — Это для меня большое удовольствие — подвозить мою любимую до работы. А после работы за тобой заехать?

— Да, пожалуйста, — обрадовалась она. Однако, приехав после работы на ТВР, Алекс Лилечки не застал. Молодая секретарша сказала, что Круглова… то есть Шепелева отпросилась домой — неважно себя почувствовала.

— Борис Алексеевич очень недоволен, — добавила она от себя, — но выглядела Лилечка и в самом деле неважно.

Встревоженный Алексей помчался домой. Поворачивая ключ в замке, прислушался — обычно он всегда слышал ее быстрые шаги: Лилечка любила встречать его у самой двери, но на этот раз все было тихо. Открыв дверь, Алексей обнаружил, что пальто Лилечки висит на вешалке. Значит, она дома, но почему же не идет его встречать? Вконец разволновавшись, он пошел по коридору, заглядывая в комнаты. Лилечка лежала на кровати в спальне, свернувшись калачиком. Ему показалось, что она выглядит усталой, побледневшей. Глаза ее были закрыты, на виске билась тоненькая жилка, от чего Лилечка казалась совсем беззащитной.

На тумбочке белел листок бумаги. Крупным, по‑детски аккуратным почерком на нем было выведено: «Разбуди меня, как только вернешься». Слово «разбуди» было дважды подчеркнуто, но, взглянув на растрепавшиеся кудряшки жены, бледное личико и пульсирующую жилку у виска, Алексей не захотел ее тревожить. Он только заботливо укрыл Лилечку пледом и некоторое время постоял рядом. Ему показалось, что во сне она улыбнулась. Бросив на нее последний взгляд, Алексей на цыпочках вышел из комнаты.

Почему‑то ему захотелось сделать что‑то приятное, что‑то такое, что могло бы порадовать жену. Он полил цветы, которые Лилечка всего за месяц совместной жизни успела развести в огромном количестве, сходил в ближайший магазин, протер полы. Проснувшаяся часа через три Лилечка обнаружила возле кровати вазу с цветами. Алексей сидел тут же в глубоком кресле и читал какое‑то дело.

— И ты не разбудил! — упрекнула она его, едва успев протереть глаза.

— Не хотелось, — с улыбкой ответил Алексей. — Ты так сладко спала. Я заехал за тобой на работу, но мне сказали, что ты отпросилась сегодня пораньше. Что, отменили какой‑нибудь репортаж?

— А вот и нет, — Лилечка потянулась и села в кровати. В своей легкомысленной пижаме в розовый цветочек, с растрепанными кудряшками, она походила скорее на маленькую девочку, чем на взрослую замужнюю даму. — У меня сегодня была бы масса работы, но я все равно ушла.

Алексей недоуменно поднял брови.

— И как же объяснить такой непростительный поступок, как отлынивание от работы? — Он, насколько мог, придал своему лицу строгое выражение, но глаза его улыбались. Потом участливо спросил: — Что, ты и вправду плохо себя почувствовала?

— Да, но это не имеет никакого значения, — Лилечка встала с кровати, подошла к мужу, присела к нему на колени. Алексей обнял ее.

— То есть, как не имеет значения? — возмутился он.

— Понимаешь, — сказала Лилечка, ластясь к нему, — конечно, это имеет значение, но только не в данном случае. Знаешь, я сегодня впервые сама, без будильника, проснулась так рано. И есть захотелось прямо с утра, а раньше со мной никогда такого не было.

— Лилечка, милая, не говори загадками, пожалуйста, — взмолился Алексей. — Честное слово, у меня их на работе столько, что именно поэтому…

— Именно поэтому ты женился на такой простушке, — торжествующе завершила за него Лилечка.

— Я вовсе не то хотел сказать, — упрекнул ее Алексей.

— Знаю, но наверняка так подумал, — беспечно отозвалась она. — Просто я иногда люблю вот так тебя ловить на слове. А в наказание за свое поведение ты все равно должен отгадать эту загадку. Ну‑ка, юрист, умеешь ли ты сопоставлять факты? То, что твоя жена ни свет, ни заря объедается солеными огурцами и отпрашивается с работы по причине плохого самочувствия, тебе ни о чем не говорит?

— Не может быть, — начал прозревать Алексей.

— Может‑может, — Лилечка соскочила с его колен и затанцевала по комнате.

Алексей испуганно схватил ее за руку.

— Хватит, хватит, — забеспокоился он. — Вдруг повредишь ребенку.

— Ты что! У меня же еще всего четыре недели сроку!

— Все равно! Теперь я с тебя пылинки сдувать буду.

— А что? В нашей квартире есть хоть одна пылинка? По‑моему, я совсем даже неплохо ее убираю.

— Лилечка, опять ты меня на слове ловишь! Знаешь, из тебя получился бы неплохой адвокат. Ты так ловко это делаешь.

— Нет, я терпеть не могу зубрежку. Право такое, право сякое! Бр‑р‑р! Уж лучше я останусь журналисткой. Впрочем, скоро мне, наверное, нельзя будет показываться на съемках. Беременная тележурналистка — это как‑то, знаешь, не совсем… Не смотрится… Между прочим, ты уже целых пять минут назад узнал потрясающую новость, но до сих пор меня не поцеловал.

Алексей обнял ее, и Лилечка заметила, что делает это он осторожнее, чем обычно. Их губы встретились. Краешком сознания Алексей успел подумать о грязных пеленках и использованных памперсах, но это как‑то сразу отошло на второй план, заслоненное самым главным: у них будет ребенок. А Лилечка подумала, как здорово, что в течение долгих девяти месяцев она ни на секунду не останется одна: ведь с ней будет ее ребенок. И она с благодарностью приложила ладонь к животу.

Сидя в освещенном зале, Анна наскоро записывала имена тех, кто присутствовал на демонстрации коллекции. Записная книжка и весь ее деловитый вид упрямо не желали сочетаться с платьем, которое ей подарил Дэн. Такое платье должна носить какая‑нибудь принцесса из сказки, а уж никак не тележурналистка на работе.

И вместе с тем именно сегодня ей хотелось быть красивой, чтобы Дэн запомнил ее такой.

«Чтобы Дэн запомнил ее такой!» Анна почувствовала, что еще чуть‑чуть, и ей на глаза навернутся слезы. Этого еще не хватало! Она раскрыла сумочку в поисках носового платка, но вовремя вспомнила о макияже. Вдруг его испортит?

Сегодня Дэн почти не обратил на нее внимания. Правда, когда она вошла в студию, он поздоровался с ней и даже отметил, что она прекрасно выглядит, но то же самое он мог бы сказать и любой другой женщине. Еще он взглянул на нее одобрительно, когда она переоделась в платье, подаренное им, и любезно проводил ее к визажистке, но то же самое мог бы сделать буквально для каждой манекенщицы в агентстве. Анна заметила, что со многими из них он держится приветливо. Так что вообще непонятно — в качестве кого она, Анна, сюда попала?

Невероятно красивая, но грустная, не замечающая ничего вокруг, она сидела в удобном кресле в первом ряду. По спине пробегал непонятный и неприятный холодок. Или это от чужих взглядов, бесцеремонно или украдкой оценивающих ее и спрашивающих, кто эта женщина и можно ли завести с ней знакомство?

Длинноногие модели неторопливо проплывали по подиуму, поворачивались, на миг останавливались, так же неторопливо удалялись, и Анна думала о том, что с показом каждого нового платья уходит то время, которое она могла бы пробыть рядом с Дэном. Выучив наизусть, в какой очередности идет демонстрация, она считала выходы про себя. Вот серебристо‑серое, с ярким всплеском желтого и красного. Над ним очень долго возились. Помнится, этот яркий всплеск добавили уже в самом конце. Вот нежно‑сиреневое, будто сшитое из струящихся шелковых лент. Вот черное, с россыпью блесток. А вот это — Анна помнила точно — оно самым первым вошло в коллекцию…

Модели проходили одна за другой, каждую встречали взрывом аплодисментов. Анна радовалась этому успеху. За время, проведенное в студии Дэна Смирнова, она успела привыкнуть к мысли, что в создании этого чуда есть, пусть и ничтожная, доля ее участия. Но сегодня это чудо уйдет из ее жизни навсегда вместе с человеком, которого она полюбила.

Наверное, теперь на всю жизнь она останется одна, потому что не сможет любить кого‑то другого, у кого нет этой мягкой улыбки, этого пронизывающего насквозь черного взгляда. Платья — голубое, золотистое, коричневое — слились в одно пятно. Слезы застилали глаза и сдержать их не было уже никакой возможности. Анна перестала смотреть на подиум. Потом почувствовала, что больше не в состоянии находиться здесь, вместе со всеми, так близко к любимому человеку и в то же время так далеко от него. Она решительно встала и, стараясь не привлекать излишнего внимания, пошла между рядами к выходу. Конечно, прошмыгнуть незаметно, как она надеялась, не удалось. На нее — красивую женщину в сногсшибательном платье — смотрели во все глаза: недоумевающе, вопросительно, оценивающе.