— О нет! Я вспыльчив и безумен в бою!

— Должно быть, этим вы повергаете в страх своих врагов и наводите ужас на тех, кто пытается вам противоречить!

— Вы смеетесь надо мной? — сдвинул брови Буянов в притворном гневе.

— Ничуть! — серьезно ответила Лиза.

— Я не сомневался в вашей смелости! Вы не дрогнули перед человеком, перед которым француз дрожал как осиновый лист в достопамятном двенадцатом году, хотя я был очень свиреп только что, подозревая, что вы насмешница!

— Благодарю.

— Более того, я очарован не только вашей храбростью. В вас нет ни одного качества, ни одного свойства, что не вызывали бы во мне искреннего восхищения.

— Нет, перестаньте… Перестаньте немедленно! Я не желаю слушать, — нахмурилась девушка.

Впрочем, она совершенно не рассердилась. Ей было приятно это восхищение, хотя, как она и подозревала, оно было более показным и молодеческим, нежели истинным.

— Нет, вы не смеете мне запрещать, — продолжал Буянов. — Не отнимайте у меня последнюю надежду, последнее счастие…

Лиза весело смеялась и не видела, что Владимир пристально наблюдал за ее веселой болтовней издалека. Он не танцевал и какое-то мрачное удовольствие находил в том, чтобы смотреть, как Лиза кружится в танце и весело и просто говорит что-то своим кавалерам.

Буянов, который теперь блистал с ней на паркете, что-то, должно быть, очень приятное говорил Лизе, если она так довольна. Когда танец окончился и ротмистр раскланялся с девушкой, Владимир вздохнул с облегчением.

— Кокетка, — прошептал он ревниво.


Между тем в другом конце бальной залы, у буфета Буянов пил шампанское в компании с капитаном Храбровым и поэтом Буниным, который неумеренно восхищался красотой Елизаветы Павловны. Он только что танцевал с ней, и это, а также ее безыскусная беседа с ним, будто и не было промеж ними никакого объяснения, преисполнило его новыми надеждами. Бунин приятельствовал с Храбровым и поэтому без стеснения делился с ним своими чаяниями. Но изъяснялся он настолько туманно, что понять его мало кто смог бы. А посему Буянов, который слышал все излияния поэта, но ничего не понял и, занятый только собой, полагая, что лишь вокруг него кипит жизнь и бурлят чувства, вдруг повел следующие речи.

— Черт меня побери, если я тотчас же не объяснюсь! — воскликнул он. — Да я буду презирать сам себя, ежели отступлюсь!

— Позвольте, — протянул Бунин. — Что значит объяснюсь? Сомневаюсь, чтобы Елизавета Павловна была к вам расположена.

— Э, да ты-то откуда знаешь? — Буянов нахмурился. — Не хочешь ли ты сказать, приятель, что более моего осведомлен о предпочтениях прелестной дамы моего сердца?

— Вот как? — взвился Бунин. — Елизавета Павловна уж дама вашего сердца?

— Тише, тише! — пытался угомонить приятелей Храбров. — Право, стоит ли так спорить о сем предмете?

— Шалишь, друг мой! — Буянов стал серьезен и почти строг. — Неужто ты всерьез спрашиваешь? Предмет преважнейший! Елизавета Павловна стоит и не таких споров! Она стоит…

— Чего же? — раззадоренный Бунин желал непременно разозлить соперника, которого внезапно увидел в Буянове.

Буянов прищурился и, смерив взглядом поэта, медленно произнес:

— Такой ангел, как прелестная Елизавета Павловна, стоит и жизни… Я говорю тут, ежели вы не поняли, о поединке, который только один может доказать истинные чувства.

— Да ты в уме ли, Буянов? — сказал Храбров. — О чем ты говоришь? Не вижу ни малейшего повода для поединка!

— Ты, друг мой, молчи! — насупился ротмистр. — Ты не видишь ничего, потому что не влюблен… А я тут перед собой, — Буянов уставился на поэта, — вижу, кажется, еще одного искателя?

— Как же это понимать? Вы желаете драться? Бунин весь подобрался и был уж готов ко всему.

— Конечно, будь вы военным, я бы не сомневался, — тянул ротмистр, — но чего ждать от статского?

— Уж не подозреваете ли вы меня в трусости, сударь? — Поэт разошелся не на шутку.

Буянов смерил Бунина взглядом, впрочем, вовсе не презрительным, а внимательным.

— Так вот! — воскликнул поэт. — Никто и никогда не смеет подозревать меня в трусости! Более того, — вдруг понизил он тон, — Елизавета Павловна мне дорога не менее, а может быть, и более вашего, и, как знать, кого из Нас она предпочтет.

Бунин уже и позабыл, что Лиза напрочь отвергла его ухаживания. Теперь молодому человеку казалось, что она, узнав о его подвигах, оценит его чувства и по-новому взглянет на его искательства.

— Что слышу? Соперник? — прищурился ротмистр.

— Друзья мои, утихомирьтесь! Что толку в том, что вы теперь поссоритесь и после будете стреляться? — говорил разумный Храбров. — Разве этим привлечешь к себе сердце девушки?..

— Ах, молчи! — прервал рассуждения приятеля Буянов. — Что же, — обернулся он к поэту, — согласны ли вы на дуэли выяснить, кому будет принадлежать счастие первенствовать в любви?

— Дуэль? Полно! — Но Храброва уже никто не слушал.

Шампанское изрядно затуманило и влюбленную голову поэта, и мысли бесшабашного гусара.

— Дуэль? Непременно, ротмистр! — залихватски усмехнулся поэт.

— Итак, это утро мы уж не берем, а послезавтра в шесть часов я жду вас на Петергофской дороге. Впрочем, есть ли у вас секунданты? Может быть, стоит…

— О нет, — прервал соперника Бунин, — в друзьях у меня недостатка не будет! Будут и секунданты. Благоволите сообщить, куда их прислать.

Буянов назвал адрес и прибавил, стараясь вложить в свой тон как можно более спокойствия и благородства:

— Выбор оружия я оставляю за вами, сударь, как зачинщик спора.

— Прекрасно, тогда пистолеты. Не угодно ли?

— Вполне!

— Господа, господа! Опомнитесь! — Храбров не знал, что и говорить. — Ведь ни с того ни с сего стреляться! Без причины!

— Позволь, что значит без причины? Любовь уже не причина для благородного поединка?

— Какая любовь? Да я впервые слышу, чтобы ты был влюблен!

— Храбров, ты попросту меня не знаешь, — спокойно сказал Буянов. — Но все решено. Отправимся домой, надобно как следует выспаться перед дуэлью.

Молодые люди преспокойно раскланялись и уж было совсем разошлись, как вдруг Буянов, обернувшись, спросил:

— Да вы мне, впрочем, не сказали, кто же будет вашим секундантом?

— Подполковник Воейков. Он вам знаком? — спросил поэт.

— А как же! Славный брат-офицер! — воскликнул Буянов. — Что, он еще служит?

— Да, — ответил Бунин.

— И он согласится в сем участвовать? Большой риск… Император не любит дуэлей, а на нем такой чин, да и служит он в столице…

— Не беспокойтесь, — сказал поэт. — Я ручаюсь за свой выбор.

— Что ж, прощайте…

— И все же зря вы это затеяли, господа… — пробормотал Храбров.


— Что? Что такое? — Владимир был вне себя. — У тебя дуэль с ротмистром Буяновым? Что за причина? Притом он известный дуэлист, и он убьет тебя… Весь Петербург знает его бешеный нрав и твердую руку!

— Причина? Конечно же, любовь! — высокопарно воскликнул Бунин, совершенно не слушая друга.

— Но… позволь… — Владимир не мог подобрать слов, — кто она? Я не слышал, чтобы ты был влюблен…

Владимир и вправду никак не мог догадаться, в чем тут дело. Он, хотя и был свидетелем объяснения друга с Лизой, но ведь она ему отказала наотрез, стало быть, она тут ни при чем…

— Это из-за Елизаветы Павловны, — отвечал меж тем Бунин приятелю.

Он не заметил, какое при сих словах сделалось у Владимира лицо. Сначала на нем проступило глубочайшее изумление, а потом недоумение и гнев.

— Этот ротмистр вообразил, что может претендовать на взаимность! Что Елизавета Павловна может его полюбить! Да что он думает… — кипятился поэт. — Я не позволю ему! Чтобы Елизавета Павловна!.. Сама Елизавета Павловна могла его полюбить!

— Что же, — тихо произнес Владимир, — она разве тебя любит?

— Увы, нет, — ответил Бунин, совершенно ничего не замечая вокруг себя. — Но полюбит! Стоит ей узнать, что я дрался на дуэли…

— Ты полагаешь, — прервал его Воейков, — что это будет ей приятно?

— Возможно… — задумчиво ответил поэт. — Должно быть… А что? — Он посмотрел на Владимира. — Да что с тобой? Что ты, как в воду опущенный?

Владимир отвернулся от приятеля и спокойно произнес:

— Скажи мне, куда я должен явиться?

Бунин растерянно передал ему адрес, названный Буяновым, и Воейков, бросив, что скоро будет, скрылся из виду.

12

«Ненавижу! Ненавижу!» — Владимир кинулся на двор. Срочно бежать отсюда — была его первая мысль. Срочно бежать, не то…

Он готов был убить ее, готов был убить себя! Из-за нее уже стреляются! Надо же, такая разумница, такая смиренница… Как она опускала глаза, говоря с ним и намекая на его безрассудства! И вот… Впрочем, что же удивительного? Стоит только вспомнить ее бегство из К., и все сразу сделается ясно. Авантюристка, кокетка! Отчего она бежала от Вяземских? Может быть, там произошла какая-нибудь история… Тетка Ксения что-то знала, от чего-то хотела предостеречь… И монастырь был не угрозой, а самым разумным шагом, который надобно было предпринять? Боже!..

— Я совсем ополоумел, — пробормотал Владимир.

Он вскочил на коня и ринулся на улицу. Надо было отправиться к Буянову, договориться о дуэли…

Господи! Он — секундант! Он не дуэлист, который станет отстаивать право на ее внимание, но секундант человека, который опередил его! Хотя она отказал Бунину, но вдруг это просто уловка? Уловка, чтобы привлечь еще большее к себе внимание, чтобы влюбить в себя раз и навсегда несчастного поэта, чтобы заставить совершать безумства…

«Я с ума сошел. Я сошел с ума! О чем это я? О чем я думаю? Она почти сестра моя, она имеет право… Да она просто должна пользоваться вниманием других мужчин, но не моим! Отчего же я как с ума сошел? Разве я могу… — Мысли его вдруг прояснились и Владимир спросил себя: — Разве я могу любить и ревновать ее?»

И, несмотря на разум, несмотря на справедливые суждения, Владимир чувствовал, что способен убить ее теперь!


— Однако это просто безумие какое-то, — сказал Храбров.

Владимир стоял перед ним с самым мрачным видом. Только что они уговорились об условиях с капитаном. Буянов — виновник вызова — даже не изволил появиться.

— И главное, что за причина? Я слов не нахожу, какая глупость!

— Глупость? Отчего же? — процедил Владимир. — Девица, кажется, пользуется весьма успешно своими чарами… А что, ротмистр был обнадежен?

— Владимир Петрович, я слов не нахожу! — воскликнул Храбров. — И вы туда же! Да глупость это! Никаких авансов, никаких обещаний… Елизавета Павловна, по-моему, весьма разумная и приятная девушка. Да это все Буянов! Он еще тогда, на станции, втемяшил себе в голову, что она ему нравится… А ведь она сразу дала понять, что не потерпит никакого волокитства! Да и выдумать себе, чтоб волочиться за такой особой… Дикость! Это уж приятель мой вообразил, что она без ума от него за то, что он спас ее жизнь от разбойников. Но, по правде, если кто ее и спас, так это господин Алексеев, с которым она путешествовала. Если б он не расслышал того заговора меж смотрителем и его женой, быть может, мы бы теперь все были мертвы. И, конечно, полнейшей глупостью было ротмистру распространяться о своих чувствах при Бунине, дразнить его и прямо вызывать на поединок!

— Что?

Владимир, в продолжение речи будто пришедший в себя, внимательно посмотрел на Храброва и вдруг переспросил:

— О каких разбойниках вы говорите? Да и весь смысл, признаться, от меня ускользнул… Что же все-таки произошло?

— Да разве Елизавета Павловна вам не говорила, когда приехала о происшествии на почтовой станции?

— Да, говорила, — протянул Владимир. — Так это… Так это были вы! Я вспомнил!

— Ну да. И именно тогда Буянов порешил, что влюблен. И принялся дразнить поэта! Глупец! Да оба глупцы!

— Но я подумал, что у ротмистра повод был так говорить и настаивать на своих исключительных правах.

— Да нет, конечно. — Храбров был поражен такими словами. — Елизавета Павловна безусловно милая и приветливая девушка, но она не кокетка. Это сразу видно…

— Вы сняли камень с моей души, — ответил Владимир со столь видимым облегчением, что этого нельзя было не заметить.

— Конечно, — сказал Храбров, — вам, как родственнику, это все было более чем неприятно. Это задевало и вашу честь, и честь вашей семьи… Но при всем безрассудстве моего приятеля поручусь, что ничего не станет достоянием сплетников… Все останется между нами о причинах поединка…

«Да, конечно, мне как родственнику, — думал Владимир. — Он верно сказал… Мне, как родственнику…»