– Зашибись! Просто нереально крутая!

– Да, – здесь радостно соглашаюсь с ним, расплываясь в улыбке. – Глаша лучшая! Привет, девочка, – произношу очень нежно, как всегда только с ней, пробегаясь осторожными пальцами по белоснежному крылу. Встречая гордым стуком сердца вполне предсказуемое, пусть Рыжий и не может видеть моего лица:

– Что? Как Глаша? Вот это чудо – Глаша? Коломбина, ты не шутишь?!

Он продолжает удивляться и изучать машину, даже когда я открываю дверь и забираюсь внутрь кожаного салона. Когда включаю зажигание, заводя враз отозвавшийся на щелчок тумблера утробным урчанием мотор.

– Эй, девочка, ты куда? – беспокойно сводит вместе темные брови. – А как же хозяин, точно против не будет? Ты хорошо подумала? Ну, посмотрели и хватит. Давай, Коломбина, не дури! Это дорогая машина!

Бампер кудахчет, как наседка, с тревогой поглядывая на дверь бокса, и только чтобы позлить его я отвечаю, трогаясь с места, аккуратно загоняя машину на смотровую яму. Подумав вдруг, что он наверняка мало что смыслит в технике, хотя и может лучше других дать толк деньгам:

– Хозяин? А кто его спрашивать станет? Пусть скажет спасибо, что машиной вообще занимаются!

Я выбираюсь из «Хонды», закрываю дверь салона и спускаюсь в яму. Включив фонарик, внимательно осматриваю днище. Еще в прошлый раз мы с Сан Санычем поставили Глашу на подъемник и убедились, что серьезных повреждений нет, но прежде чем заняться частичным ремонтом, я вымыла днище с пеной и дала возможность просохнуть, чтобы сегодня ничего не пропустить.

Ржавого налета нет, а вот противокоррозионное покрытие от удара стесалось до металла. Взяв в руки щетку-скребок, я тщательно зачищаю поверхность от остатков грунтовки и мастики, чтобы после нанести новый слой. В месте сварных швов виднеется тонкая полоса наметившейся ржавчины, и я, выглянув из ямы, как всегда кричу, уже успев позабыть о Рыжем.

– Вась! В боксе ты работал? Дрель с насадками у тебя? Мне бы насадочку новую!

– Сейчас принесу, Тань!

– Давай! Только не тяни.

– Окей!

Но вылезти из смотровой ямы все же приходится, чтобы развести жидкий концентрат антикоррозийки и зарядить пульверизатор. И снова спуститься: сначала аккуратно обработать швы дрелью, а после уже покрыть раствором и сам металл.

Время движется, я позабыла о растворившемся в тишине парне, привычно напевая под нос устаревший хит, и через два часа работы заканчиваю подсушивать феном второй слой грунта, думая перейти к мастике, когда неожиданно чувствую запах сигаретного дыма, коснувшийся ноздрей.

– Артемьев! – подскочив на месте, больно ударяюсь головой о крыло «Хонды», выглядывая из ямы и округляя глаза. – Ты что, с ума сошел! А ну, дуй курить на улицу, дурачина! Сейчас же взлетим к чертям! Здесь одних баллонов с газом под давлением в углу десять штук! Не успеем маме с папой крикнуть «Помоги»!

Лицо Бампера хмуро и бесцветно, а глаза слишком темны за прищуренными веками, чтобы я догадалась, о чем он думает.

Он уходит, раздавив носком ботинка так и недокуренную сигарету, хлопнув дверью так громко, что я сразу понимаю: ушел. По-настоящему ушел. Так и не сказав, зачем приходил.

– Ты гляди, какой нервный… Закорючка, ухажер твой, что ли? – в бокс заходит озадаченный Сан Саныч, оглядываясь за плечо.

Ушел…

Я молча утираю грязной перчаткой нос, поднимая на мужчину остекленевший взгляд: что это с Рыжим?

– Да вроде как… – поджимаю губы и тут же прихожу в себя. – Чего?! Какой еще ухажер? Скажете тоже!

– Обыкновенный, Тань, – пожимает плечом маляр. – Как у всех, пора бы уже. Ты у нас барышня видная, да еще и при умелых руках… Не то что всякие фифы! – важно крутит у плеча пальцами. – Тут Мишка на нервах болтал, что возле тебя в городе какой-то рыжий объявился, вот я и подумал…

– Сан Саныч!

– Ась? – вздевает бровь мужчина.

– Меньше думайте, крепче спать будете! Ясно?! Идите вы… в тундру! Вместе с Мишкой! На всю полярную ночь!

– А что я такого сказал, Закорючка?

Но я уже ныряю под днище «Хонды», макаю кисточку в банку с мастикой и покрываю новым слоем подсохший грунт.

– Эй? – Я все еще дуюсь, только непонятно на кого больше: на него, на Бампера или же на себя, и Сан Саныч что-то разворачивает у ног, стуком костяшек о крыло, привлекая мое внимание. – Гляди, Тань, как тебе? – говорит весело, заставляя поднять на него глаза.

Это бумажный шаблон будущего рисунка, что вскорости ляжет на бок и капот Глаши, в этот раз очень точно повторяющий мой чертеж, и я не могу сдержать восхищенную улыбку, проглянувшую сквозь накатившую на меня грусть.

– Ой!

– Ну что, так хотела? – на мой показавшийся из ямы нос опускается легкий щелчок пальцев.

– Да! Отлично, Сан Саныч! Это даже лучше, чем я себе представляла!

– Тогда заканчивай и загоняй Глашу ко мне! Обмозгуем вместе, что и как, и на днях наведу твоей девочке достойный ее лоск!

* * *

Уже прошло три часа с тех пор, как Рыжий ушел. В гараже только Сан Саныч с Егорычем и отцом, и когда я снимаю с себя рабочий комбинезон, заталкиваю грязную одежду в сумку, натягиваю кеды и распускаю надоевший хвост, я думаю о том, что парень, должно быть, уже давно в городе. Торчит с какой-нибудь блондинкой в обнимку в своем клубе, попивая коктейль, позабыв о чудаковатой Коломбине.

Которой надо меньше бегать под дождем к симпатичным парням.

Меньше распускать руки.

И которой просто необходимо как следует вымыть рот с мылом.

Ну и дура же ты, Танька!

Я выхожу не спеша. Вскинув на плечо сумку-рюкзак и махнув на прощание «Призрачному гонщику». Пересекаю двор автосервиса, покидаю ворота гаража, и вдруг останавливаюсь, услышав сбоку от себя звук хлопнувшей двери, заметив темную фигуру парня у припаркованного в нескольких метрах «BMW».

Неужели он все это время был здесь?

Бампер не окликает меня, просто смотрит, но я подхожу сама. Останавливаюсь перед ним, сунув руки в карманы куртки, так и не придумав, что сказать.

– Долго же ты «прибиралась», Коломбина, – он заговаривает первым, и голос его звучит обманчиво равнодушно. В нем звенит что-то еще, очень похожее на злость или досаду, но вот что, я до конца понять не могу. – Я уже было решил, что ты обо мне забыла. Или ушла, как заяц черными тропами.

– Я думала, ты уехал.

– А ты бы хотела?

Ложь срывается с губ слишком привычно, и я до конца стараюсь выдержать внимательный взгляд:

– Мне все равно.

Нет, не все равно! Еще минуту назад я готова была от обиды разреветься, а сейчас… а сейчас я делаю вид, что не слышу в груди стука радостно забившегося при виде парня сердца.

Бампер вдруг улыбается, запрокинув голову. Сбрасывая с плеч серьезность, которая ему так идет, несмотря ни на что, но я привыкла видеть его с ухмылкой и невольно засматриваюсь на это преображение.

– Ну и к черту тебя! Упрямая ты Коломбина! – говорит в сердцах. – Дурачина, он и есть дурачина!

– Извини. Мне не стоило говорить.

– Да ладно, сам виноват. Стоило просто подумать.

– Вот поэтому я и не люблю курильщиков.

– И давно не любишь?

Я пожимаю плечом.

– Лет пятнадцать. С тех пор, как отец едва не сгорел от одной неаккуратно брошенной спички.

Мы снова молчим, глядя друг на друга, пока подбородок Рыжего не указывает в сторону гаража.

– Я видел его здесь – твоего отца. Он механик?

– Да.

– Теперь ясно.

Что ему ясно – непонятно, но настроения докапываться до сути – нет.

– Ты странная девушка, Коломбина. Я все еще не могу понять тебя.

А я не могу прочитать его взгляд. Не хочу, боясь увидеть там разочарование или скуку. Такую же явную, как блуждала в голубых глазах тем вечером, у клуба, когда руки парня обнимали брюнетку. Уж лучше досада. Да и вообще…

– Как все.

– Ну да? – он позволяет себе усомниться в моем признании, и вот теперь его ухмылка совсем уж прежняя. – Знакомые мне девушки чаще всего пахнут духами и предложением, а ты, Коломбина, – краской. А еще растворителем, и вообще… не пойми чем. – Он чуть склоняет голову. – Дустом, что ли?

Я удивленно моргаю. Что он сказал?

– Не нравится, не нюхай! Да уж, не розами!

– Очень надо! Да от тебя на три метра химикатами разит! Хоть сейчас в санстанцию отправляй работать. Зашла в помещение – и тараканы дохнут!

– Ну, знаешь! – Мы снова замираем, неожиданно оказавшись слишком близко, и я сердито поджимаю рот, чтобы не наговорить лишнего.

– Что, снова будем кусаться, Коломбина? – спокойно интересуется Бампер, пока я, запрокинув голову, кромсаю его взглядом на мелкие кусочки.

– Ты зачем сюда приехал, Артемьев? – мне все же удается сказать это почти ровно. – Кто тебя звал? Что, совесть замучила?

И вновь самоуверенный росчерк губ, и приподнятая в вопросе бровь.

– С чего бы вдруг, милая?

– С того, что сказал правду. О моей доступности. Так не волнуйся! Переживу как-нибудь! – моя рука вздрагивает, когда я отвожу от лица брошенную на щеку ветром прядь волос, никак не желающую быть послушной. – Уж какая есть! Еще бы ты оказался подальше… и вообще… вообще все было бы замечательно. – Заканчиваю не так уверенно, погружаясь в глубину немигающих глаз. Понимая, что горожу сейчас одной мне понятную чушь.

– Размечталась! – одним словом обрывает мой спич Рыжий, становясь серьезным. – Кажется, у нас с тобой уговор, девочка, или ты забыла? Вчера ты нашла способ заставить меня внимательно тебя выслушать и пойти на поводу, уверен, сегодня у меня получится не хуже. Не думай, что мне ничего не стоило наступить на горло собственным интересам. Для этого я слишком корыстная сволочь. Однако же, – он зло кусает губы, оценивая меня, – я удивлен, какая короткая у тебя оказалась память.

Я тоже холодею в голосе, вспомнив вчерашний вечер.

– Мне казалось, ты вдоволь насмотрелся на шрам. И даже больше.

– Не лги себе, милая. «Даже больше» – оказалось приятным бонусом к встрече для нас двоих, я подобные мелочи замечаю. А вот условий было два, и со своей стороны я часть сделки выполнил. Кстати, Коломбина, – Бампер выдерживает паузу, – днем твой друг снова приезжал ко мне. Вчера я сослался на партнера, сняв ставки, а вот сегодня… Поверь, однажды он легко найдет того, кто захочет проверить, что значат его слова в деле. И не думаю, что с другим ты окажешься настолько же убедительной, как со мной. Когда-нибудь тебе придется позволить другу самостоятельно решать за себя. Прими это к сведению.

Он возвращает мне пощечину, пусть словом, но с лихвой отмерив силу удара, и я произношу тихо и глухо:

– Чего ты хочешь?

– Согласия. Ничего смертельного, милая. Мне просто нужна твоя помощь в обмен на услугу, только и всего.

– Я же просила, не называй…

– Буду. Ты милая, когда злишься. И я не люблю, когда меня просят, это связывает руки. Я привык решать сам.

– У тебя все милые.

– Ревнуешь? Или не нравится быть, как все?

– Нет, – я убираю со щеки прядь волос, пряча глаза. – Констатирую факт. Ты мне ничего не должен.

Бампер достает сигарету, щелкает у лица дорогой зажигалкой.

– Хорошо, что понимаешь, – соглашается, лениво затягиваясь дымом, опуская руку в карман брюк. – Не должен, Коломбина. В отличие от тебя. И данный факт – та причина, по которой я здесь. А ты водишь меня за нос не один час, как своего Мишку, показывая, насколько осталась верна вчерашнему слову. Судя по всему: тебе плевать. А время идет, и оно для меня дорого.

Я вскидываю голову, с новым вызовом глядя на парня.

– Не правда! Я не сказала «нет», а ты молчал!

– Я не привык просить, следовало бы догадаться! Или моей ошибкой была та ветка сирени? Поэтому ты решила продинамить меня?.. Я не приехал просить о свидании, девочка. Не стоит убегать. И я больше не намерен спать с тобой, даже если ты очень попросишь. Дважды фокус: «Помоги, Витя!» – не пройдет.

В этом месте мне стоило бы отвести глаза и залиться румянцем, – если честно, слова укора больно ранят, но я помню другие слова парня, прозвучавшие однажды не менее уверенно.

– Дважды? – неужели это я улыбаюсь, с удивлением глядя в серьезные глаза? – Однако же, Артемьев, какая короткая у тебя память. Мне кажется, для «дважды» мы уже слегка увлеклись. Твое счастье, что я не стану на деле проверять правдивость твоих слов.

– О чем ты, Коломбина? – К черту! Он прекрасно понимает суть вопроса!

– Не думаю, что могу заставить тебя спать со мной, даже если очень попрошу. Ты не похож на того, кто спит с девушками из жалости. И дело не в сирени, ты же понимаешь.

Рыжий посылает затушенный о зажигалку окурок точно в мусорный бак.

– Мне нравится ход твоих мыслей, Коломбина, – польщено скалится, одергивая на плечах куртку. – Конечно, я мог бы обратиться к другому человеку, но зачем… когда у меня есть ты.

Он только что был так серьезен, до холода в глазах, и вдруг произносит конец фразы слишком интимно, даже нежно. Настолько многообещающе, ласково огладив меня взглядом, что у меня пропадает всякое желание улыбаться.