— Котенок...

Поцеловал — нежно, долго, насколько хватило дыха­ния. И еще раз, и еще...

Он жалел о невозможном — и не жалел, потому что то, что происходило сейчас, тоже было чудом, о каком он и не мечтал. Когда он ненадолго отрывался от Нэнси, глаза ее приоткрывались... господи, как давно он не ви­дел ни в чьих глазах такого света, как давно, целую жизнь, не чувствовал себя желанным.

Он старался не отпустить поручень, в который вце­пился мертвой хваткой, понимая, что тогда они оба пой­дут ко дну, — но еще одной руки отчаянно не хватало.

Нетерпеливо оставив ее губы, Ник добрался до нежно­го теплого местечка за ухом и стал целовать там — там она любила, это он уже знал.

— Бен... может увидеть... — пробормотала она, не де­лая, впрочем, попытки отстраниться.

— Наплевать... — (В самом деле, это же его дом и его жена!) — И он не увидит — мы за бортиком.

— Давай немножко поплаваем и пойдем в спальню.

— Давай... — (шепотом, между поцелуями.)

— Тогда пусти меня...

— Не могу... Отпусти ты первая.

— Не могу...

Потом им удалось расцепиться и они поплавали — со­всем недолго, то и дело сталкиваясь, словно притягивае­мые друг к другу магнитом, делали вид, что это случай­но, — и снова оказывались вместе.

— Слушай, может, хватит уже? — спросил Ник во вре­мя одного из таких столкновений. — Ну, плавать?..

— Наверное, хватит...

— Тогда вылезай и иди к себе... я тебе позвоню минут через пятнадцать.

Слава богу, Нэнси не стала спрашивать: «Почему?» — ему не хотелось ничего объяснять про обычную полуден­ную процедуру, включающую катетер. И не хотелось, что­бы она видела, как Бен вытаскивает его из бассейна и уса­живает на коляску — пусть с помощью специального подъемника, но все равно...

Неважно, неважно, неважно, почему она согласилась выйти за него замуж! Неважно — и все! Ведь не по дело­вым же соображениям она пришла к нему ночью — сама пришла! — и лежала рядом, и обнимала его, и тянулась к нему! И сейчас — тоже... Значит, есть еще что-то — пусть немного, но есть...

Бен словно нарочно тянул время — двигался еле-еле, то и дело отвлекался на болтовню, а потом вдруг заявил:

— Может, стоит тебе сегодня дополнительный массажик сделать?

Ответную тираду Ника едва ли можно было повторить в приличном обществе.

— Ну, слава богу! — ухмыльнулся Бен. — А то ты вто­рой день такой тихонький да благостный — прямо не узнать!

— Уж такой я обычно монстр! — буркнул Ник. Ругаться ему не хотелось, но оставлять подобные реплики без вни­мания тоже нельзя было.

Бен не ответил, продолжая ухмыляться, и, лишь уло­жив Ника в постель, поинтересовался:

— Мне через пару часов прийти — или ты сам позво­нишь?

— Позвоню.

Нэнси прибежала, едва он позвал, — в халате, с распу­шившимися, тщательно высушенными феном волосами — так и хотелось запустить в них руку. Уже не стесняясь, за­бралась с ногами на кровать и уселась, весело глядя на него сверху.

И ему тоже стало весело и как-то очень легко на душе — не осталось ни малейшего ощущения неловкости. Даже коляска, стоявшая в углу, уже не казалась уродливым мон­стром — ну стоит и стоит себе — и не было неприятно, что Нэнси может увидеть ее...

— Ну что? — спросила она, наклонив набок голову.

— А вот что! — Одним рывком он повалил ее на кро­вать, развернув спиной к себе, и прижался, нашаривая впереди пуговицы. Она забилась, пытаясь повернуться к нему, и Ник притиснул ее сильнее, зарывшись лицом в волосы на затылке.

— Лежи так... я сам хочу...

Приподнял ее, стаскивая с плеч халат и нетерпеливо целуя освободившиеся места, — и только потом развер­нул к себе. Его рукам, способным без труда поднять две­сти фунтов, она показалась маленькой и легкой, как кукла.

— Ну что? — спросил теперь уже он, глядя в оказавши­еся совсем близко веселые светло-карие глаза, почувство­вал легкий запах мяты — и рассмеялся, внезапно вспом­нив дурацкую мятную конфетку, которую съел в то утро, когда впервые ждал Нэнси в своем доме.

— Ты очень красивый, — неожиданно сказала она. — А когда улыбаешься — особенно. — Осторожно провела пальцами по его брови, скользнула по щеке.

— Я знаю... — Получилось нахально и самонадеянно, хотя Ник и правда это знал. Когда-то у него не было отбоя от девушек и привлекательная внешность помогла ему раз­двинуть немало ножек. — Мама часто смеялась и говорила, что по каталогу самого красивого выбирала, — объяснил он усмехнувшись.

Он понимал, что, наверное, нужно сказать ей тоже что-то в этом роде, какой-то комплимент, — но слова про­звучали бы неискренне. Нэнси не была красивой, не была некрасивой — и эти, и любые другие определения каза­лись тут неуместными. Она была — его, вот и все.

Поэтому вместо слов Ник нагнулся к ней и принялся целовать ее, не приникая к ее губам всерьез, а лишь очер­чивая их контур нежными прикосновениями.

Только очертить этот контур было трудно, потому что губы эти то приоткрывались, заманивая и соблазняя, то пытались ответить на его поцелуи. Руки Нэнси легли ему на плечи, скользнули по спине и ушли ниже... словно на другую сторону луны, туда, где он больше не мог их чув­ствовать.

«Другая сторона луны...» Короткий укол боли — и Ник заставил себя отбросить эту ненужную мучительную мысль. И прижался наконец к ее рту, подчинившись от­чаянному, неистовому — непонятному и бесплодному желанию вобрать Нэнси в себя — всю, целиком.

Едва ощутимая дрожь прошла по ее телу — но он услы­шал. Услышал — и отозвался легким касанием пальцев, словно невзначай пробежавших по ее груди и животу, скользнул языком ей в ухо, обласкав нежную раковину.

Нэнси напряглась, дыхание ее стало чаще.

Руки Ника перестали быть нежными и осторожны­ми — они мяли, ласкали, сжимали и теребили шелкови­стую кожу, безошибочно находя те, запомнившиеся с ночи, места, прикосновения к которым заставляли ее вздраги­вать и судорожно втягивать в себя воздух.

Не хватало дыхания, и казалось, что он сейчас вместе с Нэнси переживает те остро-сладостные ощущения, ко­торые охватили ее тело, — и теплую волну, прокатившую­ся по бедрам, и жар, и неподвластные ее воле короткие толчки внутри, словно там, пытаясь вырваться наружу, билось что-то живое.

— Давай! — Губы его впились в заветное местечко за ухом. — Давай! — Он рывком повернул к себе ее лицо, что­бы видеть.

Судорога, пробежавшая по телу Нэнси, была только началом. В следующую секунду оно взметнулось вверх, на­пряженное, выгнутое. Лицо с зажмуренными глазами и распахнутым в беззвучном крике ртом запрокинулось.

Бедра ее конвульсивно дернулись, сжались, из горла вырвался хриплый стон — и она рухнула рядом, все еще вздрагивая и тяжело дыша.

Но этого было мало... мало...

Ник не мог сдвинуться вниз — поэтому, подхватив под мышки, толкнул вверх саму Нэнси. Вжался лицом ей в грудь, жадно втянув в себя сосок, прикусил — и она сно­ва застонала. Руки ее, вынырнув из Зазеркалья, вновь оказались у него на плечах и нетерпеливо забегали по ним.

На миг он оторвался от нее, чтобы приказать... потре­бовать... взмолиться:

— Еще... Еще!

Он чувствовал, как желание вновь нарастает в ней, как под его губами неистово колотится сердце, как Нэнси из­вивается, подчиняясь движениям его чутких умелых паль­цев. И вот наконец — острые коготки, внезапно вцепив­шиеся ему в плечи, тихий вскрик, судорожные сокраще­ния мышц под руками... потом слабее... слабее... — потом тяжелое дыхание и в последний раз пробежавшая по ее телу случайная запоздалая дрожь...

Что иногда нужно человеку для счастья? Видеть, со­всем близко, закрытые глаза, и брови, приподнятые «до­миком», и странное выражение лица — словно лежащая рядом женщина прислушивается к чему-то, не слышному никому, кроме нее, и боится упустить хоть ноту, хоть звук...

Много это или мало? Для кого-то — пустяк, а для ко­го-то...

Глаза медленно приоткрылись — и вновь зажмурились. Нэнси подвинулась ближе и прижалась лбом к его плечу. Отстранилась, потерлась лицом о подушку и снова при­жалась.

— Я вся мокрая... — пробормотала она.

— Я тоже, — «утешил» Ник, зарываясь пальцами в гу­стые, пахнущие травой пепельные волосы и притягивая ее к себе.

Она кивнула, но через несколько секунд поморщилась, почувствовав, что он набрасывает на нее одеяло.

— Н-нет, я пойду сначала ополоснусь. — Пошевелилась, медленно села и обернулась. — Ты и правда тоже мок­рый... — И, улыбнувшись так, что, казалось, все вокруг за­искрилось радостью, спросила: — Хочешь, я принесу по­лотенце и тебя оботру?

В первый момент Ник не поверил собственным ушам. Зачем она — сейчас? Именно сейчас, когда все было так хорошо? Да еще с такой улыбкой?.. Что, решила поуха­живать за калекой?

На губах у него уже было резкое: «Обойдусь!» — и вдруг, глядя в ее теплые веселые глаза, он понял, что Нэнси ни­чего не имеет в виду. Что то же самое она могла бы пред­ложить и совершенно здоровому человеку, которому про­сто лень вставать и идти в ванную. И со смехом принесла бы полотенце и начала бы его обтирать — и еще неизве­стно, чем бы кончилось это обтирание — возможно, тем же, с чего началось...

Широко улыбнувшись, он кивнул:

— Хорошая идея! Давай, тащи!

Вода в ванной плескалась долго — ему казалось, что бесконечно, — и с каждой секундой Ник все острее пони­мал, что сейчас, только что, он чуть не испортил все то, что складывалось между ними.

Он надеялся, что растерянность, промелькнувшая в глазах Нэнси, ему только почудилась. Надеялся — и не верил в это.

Ему надо научиться жить с людьми... точнее — жить с ней. И помнить, что Нэнси — его жена. И если она при­нимает его таким, какой он есть, — то и он должен прини­мать себя таким, а не искать в каждом слове намек.

Когда Нэнси вышла из ванной с полотенцем, он уже ждал ее, распластавшись на спине.

Вообще-то в постели Ник не чувствовал себя беспо­мощным, мог и сидеть, держась за поручень, и ворочать­ся с боку на бок (с помощью все тех же поручней) — но выглядело это несколько неуклюже, так что он решил предстать перед ней «готовым к обработке».

Когда прохладное полотенце прикоснулось к его лицу, он блаженно зажмурился, вытянул шею, подставляясь, и закинул руки за голову.

Лицо, шею... сначала мокрым, а потом сухим краеш­ком. Подмышки... Плечи...

Движения полотенца замедлились, и Ник открыл гла­за. Нэнси сидела рядом, привалившись к нему бедром, и смотрела, пытливо и удивленно, словно впервые раз­глядела его как следует.

— Что, волосатый, как обезьяна? — с коротким смеш­ком спросил он.

Волос у него и правда хватало — и грудь, и предплечья были покрыты густой курчавой черной порослью. Прав­да, когда-то женщинам это нравилось (так они говорили...).

Нэнси покачала головой.

— Красивый... — сказала она очень серьезно — даже пе­чально. Погладила пальцами по плечу с выпуклыми нали­тыми мышцами (не зря он наматывал мили в ручной ко­ляске и потел на тренажере).

Потом, словно спохватившись, начала обтирать его ниже, добралась до живота и вновь остановилась. Смущен­но подняла глаза.

— Ник, а я... может быть, могу что-то для тебя сделать? Ну…

Он сразу понял, о чем она, и покачал головой. Взял из рук полотенце, еще пару раз мазнул по лицу, по шее и от­бросил в сторону.

— Ложись ко мне...

Неприятно — и все-таки придется объяснить...

Дождался, пока Нэнси легла рядом, взял ее руку и по­тянул — но не туда, куда она, наверное, ждала, — а выше, на живот под ребрами.

— Вот здесь я еще чувствую, — сдвинул руку немного вниз, — а здесь уже нет. Хоть ножом режь, хоть целуй — ничего. Но... спасибо.

Ненадолго в комнате наступила тишина, потом Нэн­си нерешительно спросила:

— А никакую операцию, ничего сделать нельзя?

Ник знал, что рано или поздно она задаст этот во­прос — и он вынужден будет ответить...

— Такие операции иногда делают. В Швейцарии и в Гер­мании. Но методика только-только вышла из стадии экс­перимента, поэтому там заранее дают подписать документ, что я знаю о возможных последствиях и не буду иметь пре­тензий. Понимаешь, есть вероятность неудачи — и тогда все, полный паралич. И я боюсь... Я боюсь. Пока у меня работают руки, я все-таки относительно самостоятелен... Ты не представляешь себе, что такое быть парализован­ным, жить, целиком завися от других. Когда невозможно сделать то, о чем люди и не задумываются, самые простые вещи — почесать нос... поесть, зубы самому почистить...

Странно, но ему не было тяжело все это говорить. Нэн­си лежала тихо-тихо, и ее присутствие ощущалось лишь по теплу на плече и по легкому дыханию, щекотавшему шею. Можно было представить, что он разговаривает вслух сам с собой.