— У вас кровь, мэм... — сразу среагировал полицей­ский. — Наверное, лучше будет все-таки вызвать врача!

— Не надо! — бросил Ник полицейскому, нажал кнопку телефона и сказал отозвавшемуся почти сразу Бену: — Вы­зови доктора Данвуда. Пусть приедет немедленно. Нэнси... попала в аварию. Ушибы и, возможно, сотрясение мозга. — Не дожидаясь вопросов, отключился и спросил: — Мы мо­жем ехать домой?

— Вы можете подтвердить слова вашей жены, сэр?

— Да... все так и было. Я не успевал затормозить, по­этому свернул, — кивнул Ник на видневшуюся впереди «тойоту» с разбитым багажником. Естественно, если бу­дут претензии, я все оплачу. — Он достал из бумажника несколько визитных карточек и протянул полицейско­му. — Ну все? Теперь мы можем ехать домой?

— Но вы должны проехать в участок и дать показа­ния!

— Офицер! — медленно и спокойно начал Ник, хотя внутри у него все кипело. — Моя жена нуждается в немед­ленной помощи врача, а я... вы думаете, что, подъехав к участку, я так резко выздоровею, что смогу пройти внутрь и дать показания?!

— Да, сэр... — промямлил только сейчас сообразивший это полицейский.

— Мы с женой сейчас поедем домой. Мой телефон у вас есть. Если хотите — пришлите к нам кого-нибудь снять показания — я полагаю, человек в моем положении имеет право на некоторое... снисхождение. Или мы мо­жем подъехать в участок завтра — когда у меня будет с со­бой инвалидная коляска.

— Хорошо, сэр. Вы можете ехать.

— Закрой дверь! — это были первые слова, с которы­ми он обратился к Нэнси. Услышал сзади хлопок и тронулся с места, заставив джип снова затявкать вслед.



Глава 17


В зеркальце то и дело мелькало бледное лицо Нэнси. Она наверняка не понимала, что с ним, но разговаривать с ней у Ника сейчас сил не было. Он гнал машину, торо­пясь как можно быстрее оказаться дома, чтобы закрыть за собой дверь и остаться одному. Внутри у него все дро­жало от унижения и бешенства, а слова «беспомощный калека» продолжали звенеть в ушах.

Притормозив у светофора, он вдруг почувствовал легкое прикосновение к плечу.

— Ник, ты... — начала Нэнси неуверенно.

Ник не знал, что она собирается сказать — да это был и не важно. Резким движением плеча стряхнув ее руку, о поймал в зеркальце растерянный взгляд и рявкнул — даже не ей, все равно куда, в пространство, лишь бы выплеснуть накопившуюся злость:

— Да замолчи ты, наконец! Если ты такая беспомощ­ная, что сама со своими делами справиться не можешь и из-за денег за калеку вышла, так изволь теперь молча тер­петь! И нечего меня утешать, слышишь?!

Нэнси замолчала на полуслове, застыв с приоткрытым ртом. Глаза ее расширились, на лице проступила странная гримаса ужаса — словно она не верила, что это было сказано... что это сказал он. Ник испытал мгновенное зло­радное удовлетворение — вот, получай! — и тут светофор переключился.

Когда он в следующий раз взглянул в зеркальце, там уже не было видно ни распахнутых испуганных глаз, ни вообще лица — только заляпанную грязью согнутую спину.


Дальше они ехали молча. Нэнси сидела на заднем си­денье, скрючившись и уткнувшись лицом в колени. Отту­да не доносилось ни звука.

Ник понимал, что должен, обязан сейчас остановить машину и обернуться. И дотронуться, и сказать хоть что-то — только что? Проявить заботу и спросить, как она себя чувствует после его воплей?!

На душе было невыносимо мерзко.

Стоило ему затормозить, как Нэнси выскочила из ма­шины и, опустив голову и согнувшись, словно у нее болел живот, побежала к дому. На дорожке она чуть не столкну­лась с вышедшим навстречу с коляской Беном. Тот удивленно обернулся ей вслед, перевел взгляд на Ника...

— Данвуд уже приехал? — спросил Ник, не желая сей­час никаких вопросов — никаких, ни от кого.

— С минуты на минуту будет. А...

— Не стой столбом! Мне что, самому надо... в эту чер­тову коляску лезть?!

Вместо ответа Бен молча подогнал коляску, подхватил его под мышки, пересадил на сиденье и нагнулся, чтобы пристегнуть ноги. Ремень на поясе Ник мог застегнуть и сам.

Глядя сверху на склоненнную голову Бена с наме­чающейся плешкой. Ник ощутил вдруг острый приступ раскаяния. На душе стало еще противнее. При чем тут Бен, и при чем тут Нэнси, и при чем тут все, если он сам — психованный обрубок, который не в состоянии ужить­ся с людьми... И все делают ему скидку, и никто до сих пор не врезал... что стоило той же Нэнси в ответ на его хамство влепить ему пощечину?! А она смолчала, вытер­пела... потому что он калека!

— Когда Данвуд приедет, пусть осмотрит ее. Я не в со­стоянии сейчас выдерживать его болтовню, так что выслушай все сам. Если приедут из полиции — проведи их ко мне, к Нэнси не пускай. Я буду в кабинете.

Данвуда и правда не пришлось долго ждать. Вскоре Ник увидел в окно, как подъехала его машина, как он прошел к двери — услышал в коридоре его веселый говорок, — и наступила тишина.

Хотя доктор Данвуд был специалистом по травмам по­звоночника, он прекрасно разбирался и в других болезнях, так что Ник последние лет пять считал его своим «семей­ным врачом» и вызывал даже в случае простуды. Впрочем, тот не возражал — он вообще был человеком мягким и от­личался каким-то щенячьим дружелюбием. Только болтал много — добродушно и весело, так, что собеседнику ниче­го не оставалось делать, как слушать его рассказы о вну­ках, поздравления с прошедшими праздниками — и так даже. Сейчас Ник не был в состоянии общаться с ним — при одной мысли о том, что Данвуд примется поздравлять его с женитьбой и желать счастья, становилось не по себе.

Ник тупо смотрел в окно, прислушиваясь к еле слыш­ным голосам. Наконец негромко хлопнула входная дверь, Ник увидел спешащего к машине Данвуда — и через мину­ту в кабинет без стука вошел Бен.

Выглядел он каким-то непривычно напряженным. По­дойдя почти вплотную, остановился и, вместо того что­бы доложить результаты визита врача, угрюмо спросил:

— Это ты ей присадил?

— Что? — Ник даже не сразу понял, о чем он спраши­вает...

— Ты ей фонарь под глаз поставил?

— Да ты что?! — ошеломленно вскинулся Ник. — Ты что?!

Метнулся к Бену, сжав кулаки, — как этот идиот посмел такое подумать? Промахнулся, ударился о стол — и сник. В горле стоял комок, как в детстве, когда хотелось зареветь, и говорить было невыносимо трудно:

— На нее напали на стоянке... мужик какой-то напал, а я... Все у меня на глазах, она кричит — а я в машине сижу Он бил ее у меня на глазах, понимаешь?! А я не мог... не мог ничего сделать... Жалкий... к-калека... Ничего не мог, ничего... — Ник ударил кулаком по столу. — Ничего не мог, понимаешь?! — И, пытаясь взять себя в руки, спросил, не глядя на Бена: — Что с ней?

— Ушибы... глаз подбит, запястье растянуто, на затыл­ке ссадина — но в целом такого серьезного ничего нет. Данвуд просил завтра утром подъехать — он хочет ее на томографе насчет сотрясения мозга проверить. И если начнется тошнота или рвота... или там сознание потеря­ет — сразу звонить велел.

— Свозишь ее завтра... И надо «мерседес» в ремонт отогнать.

— Она там плачет... — Слова упали тяжело, как камень.

Ник поднял голову. Бен смотрел на него в упор, слов­но спрашивая: «Почему ты не с ней?!»

— Я... накричал на нее... ну, не по делу... просто...

— Я-ясно, — протянул Бен и неприятно усмехнулся. — А когда ты по делу орешь-то?.. Она Данвуду сказала, что ты ее спас, — чуть помедлив, добавил он.

— Да уж... спас. Я ее чуть не задавил. Сам не знал, что делаю, — рванул в их сторону, а потом тормозить некогда было — еле успел свернуть и пару чужих машин стукнул. Ну вот... а потом сидел в машине, а она лежала там где-то, под колесами — и я даже не знал, живая ли... А потом еще полиция... чтоб их...

— Что им от тебя надо было?

— А чтоб я из машины вышел, — усмехнулся Ник.

— Весело...

От ужина Нэнси отказалась. Продолжая отсиживать­ся в кабинете, Ник то и дело посылал Бена послушать под дверью, предложить поесть и так даже. Ответы повторя­лись с унылой неизбежностью: «плачет», «ничего не хо­чет»... Потом: «Свет погасила...»

Он знал, что должен — давно должен был! — отправить­ся к ней и сказать что-нибудь вроде «не бери в голову...», или «не сердись», или хотя бы просто «извини...». Но в голове было пусто, как с перепою, и только мелькали обрывки каких-то странных воображаемых воспомина­ний — не о том, что было, а о том, как могло бы быть:

Вот Нэнси кладет руку ему на плечо и говорит: «Ник, ты...», а он, вместо того чтобы наброситься на нее, прижимает ее ладонь щекой и отвечает: «Потерпи, скоро уже будем дома!» Или еще раньше, увидев кровь у нее на руке, он доста­ет платок... салфетку... (ведь даже этого не сделал!) и спра­шивает: «Тебе очень больно?..»

Господи, ну пусть бы на самом деле все так и было! Что­бы она не плакала сейчас одна в темной комнате...

— Ты спать вообще собираешься? — спросил, в очеред­ной раз появившись в кабинете, Бен. — Второй час уже...

Говорил он угрюмо, глядя в сторону, — похоже, ему не по себе было от того, что находится в гуще семейного кон­фликта. А может, просто боялся нарваться на очередное хамство?

Ник молча развернулся и направился к двери. Услы­шал вслед: «Ужинать не будешь?» — и так же молча замотал головой.

И снова «гигиенические процедуры», ванна... и так да­же. В середине массажа Бен по собственной инициативе выдал новую информацию:

— Там свет опять горит...

— Может, ее тошнит? — вскинулся Ник.

— Нет... в ванной света нет. Я специально зашел на кух­ню посмотреть.

В первый момент Ник не сообразил, при чем тут кух­ня, и лишь через несколько секунд вспомнил, что окно ванной Нэнси выходит на лужайку.

— Плачет?

— Нет... не слышно.

Ему хотелось, чтобы Бен поскорее убрался — почему-то казалось, что тогда она придет... как приходила каждую ночь, в последнее время даже без его звонка. При­дет — и все снова станет на свои места.

Бен наконец ушел, и потянулись минуты — одна за дру­гой. В доме все было тихо. Ник и сам понимал, что ждать чуда бессмысленно — один раз оно произошло, но те­перь... — и все-таки не гасил свет.

Часы в гостиной пробили два... Наверное, Нэнси дав­но спит, и он зря лежит тут, прислушиваясь к каждому шо­роху...

Если бы он только мог вылезти сейчас из-под одеяла и сам пойти к ней! Сесть рядом, погладить по голове... Даже и разбудить, черт с ним! — лишь бы она не засыпала с этой обидой.

А может, она вовсе и не спит? Может, плачет?

Медленно и неуверенно Ник потянулся к телефону и нажал кнопку. Из трубки послышались тягучие гудки — один... другой... третий... Наверняка Нэнси понимает, кто это звонит, и не хочет брать трубку. Четвертый... а может, ей плохо? Может, она потеряла сознание?! Пя­тый...

Сердце болезненно сжалось. Если она не ответит на десять гудков — надо позвонить Бену, пусть сходит прове­рит! Шестой...

Щелчок в трубке раздался после восьмого гудка, ко­гда Ник уже потерял всякую надежду. Щелчок — и тиши­на — ни звука, ни дыхания.

И в эту ждущую тревожную тишину он сказал:

— Нэнси... ты приходи. Приходи, а?..

И снова — ни звука, ни дыхания. Пауза — щелчок — и короткие гудки.

Если она не придет, второй раз он звонить не будет. Значит — не хочет... И снова потянулись бесконечные минуты ожидания.

Шагов он не услышал. Просто бесшумно приоткры­лась дверь, и Нэнси появилась на пороге. Сделала несколь­ко шагов и молча остановилась.

Выглядела она жутко: заплывшее, распухшее от слез лицо с покрасневшими глазами-щелочками, отчетливо различимый синяк на левой скуле и болезненно сморщен­ный лоб. Туго подпоясанный халат с нелепо завернувшим­ся воротником... похоже, она этого даже не заметила.

Только сейчас Ник понял, почему не слышал ее ша­гов — она была босиком.

— Ты чего без тапок? Простудишься! — вырвалась у него, пожалуй, не лучшая фраза для начала разговора.

— Вы над этими тапками смеетесь. И ты... и Бен тоже ухмыляется. Я не люблю, когда надо мной смеются. — Го­лос Нэнси прозвучал хрипловато, тускло и безразлично.

Ничего он не смеялся! Ну, может, действительно улы­бался порой... уж очень эти тапки, с ушками и пуговичными глазками, забавно выглядели! Впрочем, сейчас было неподходящее время для споров.

— Я тебя разбудил?

— Нет, я не спала.

— Голова болит?

— Да... Глаза болят, а голова будто вообще не своя.

В лицо ему она не смотрела — куда-то мимо.

— Сядь ко мне! Не стой на холодном полу, — спохва­тился Ник.

Молча, без возражений, Нэнси подошла и села — лишь напряглась, когда он потянулся, чтобы взять ее за руку. Лучше бы она отказалась... вспылила, с самого начала за­явила: «Не приду!», или пришла бы и с порога наговори­ла ему резкостей. Все лучше, чем эта безразличная угрю­мая покорность...