Звук его имени вернул Альдо в реальность.

— Морозини расскажет вам об этом деле лучше, чем я, — говорил Адальбер.

Сообразив, что пришло время и ему вступить со своей партией, Альдо начал рассказ, обрисовав смерть Эль-Куари с добавлением штрихов, намеченных его другом. Анри Лассаль был полностью поглощен повествованием, а когда дело дошло до последнего вздоха умирающего, он застыл, как громом пораженный. На террасе сгустилась глубокая тишина, и даже нубийцы-слуги куда-то испарились.

Наконец он выдохнул:

— Кольцо!.. Что это было за кольцо и какая тут связь с гробницей Царицы?

— Есть кое-какие догадки, — ответил ему Адальбер. — Тот человек произнес еще слово «Святилище». И он ехал из Лондона.

— И что из этого?

— Вам же известно, что уже много лет Тутанхамон не дает мне покоя. А в Лондоне у меня квартира, и я, когда езжу туда, естественно, беру с собой Теобальда. Так вот, ему удалось завязать дружбу с лакеем Говарда Картера. И через Теобальда я в конце концов узнал, что у Картера есть Кольцо, найденное недалеко от ваших владений, в гробнице Верховного жреца Уа, и что это Кольцо позволяет ему входить в любое святилище, в любую царскую погребальную камеру без всякого вреда для себя и не боясь проклятий, из-за которых случилось столько смертей. Тут я предположил, что этот несчастный Эль-Куари, действовавший по повелению своего господина, должно быть, выкрал Кольцо!

— Это невозможно! — возразил Лассаль. — Что Эль-Куари мог украсть для хозяина, это я еще допускаю, но только не по приказу хозяина! Никогда Ибрагим-бей не унизится до того, чтобы приказать совершить кражу и никогда в жизни он не примет в дар вещь сомнительного происхождения. Он порядочный человек! Кстати, если уж Картера обокрали, как случилось, что эта информация не просочилась в газеты?

— Да потому, что он никому никогда не рассказал, что владеет таким талисманом. И делал он это именно из-за того, чтобы не допустить зависти и избежать нездорового любопытства к своей особе. Если бы он заявил в полицию, то произошло бы обратное, а заодно появилось бы целое море статей, полных всяких нелепиц и домыслов.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил и Альдо. — Но мне бы хотелось самому попасть к Ибрагим-бею. Рассказать ему о гибели его верного человека... и узнать, не было ли брата у Эль-Куари.

— Насколько мне известно, нет! А при чем тут это?

— Потому что ко мне приходил человек, представившийся его братом, и расспрашивал меня об обстоятельствах этой смерти! Он приезжал из Рима, а сопровождал его фашистский офицер.

— Кто сопровождал?

— Приспешник Муссолини, о котором, кстати сказать, я забыл упомянуть в беседе. Я этих людей на дух не переношу! Во всяком случае, покидая меня, египтянин не скрывал разочарования. Я чуть было не забыл о нем, а тут вдруг увидел его снова, и при довольно странных обстоятельствах.

— Где же именно?

— В Каире, у особы королевской семьи, которая пригласила меня, чтобы предложить мне безответственную сделку.

— Нечего тебе играть в кошки-мышки! — вмешался Адальбер. — Это была принцесса Шакияр, и она просила Альдо продать жемчуга Саладина...

Не успел он договорить до конца, как Лассаль громко захохотал.

— Сумасшедшая? — наконец выдавил он. — Только ее нам и не хватало!

— А разве она не в себе? — удивился Альдо.

— Она очень богата, но готова на все, чтобы стать еще богаче! А уж честностью там и не пахнет! Помню, она как-то позвала английского ювелира, чтобы передать ему для продажи в Европе разные камни без оправы, изумруды и бриллианты! Не успел он с поклажей сесть на пароход, как она уже заявила на него в полицию, обвинив его в воровстве! Беднягу арестовали, и пришлось здорово попотеть, чтобы его освободить! Лорд Элленби, который в то время «представлял» Англию в Египте, даже ездил извиняться перед ней! А потом она еще и добилась выплаты компенсации за моральный ущерб!

Альдо почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Если бы он категорически не отверг знаменитые жемчуга, его, без сомнения, постигла бы та же участь. Впрочем, кто поручится за то, что он и сейчас вне опасности?

— Интересно, а у меня не начнутся проблемы? На пароходе мне сказали, что она всюду растрезвонила о том, что эти самые жемчуга у нее тоже украли.

Наступило молчание, и Лассаль, прежде чем дать совет, раскурил сигару:

— Вам не мешало бы хорошенько пересмотреть весь свой багаж. Шакияр способна на все!

— Уже смотрел. Честно говоря, даже не представляю, как могли бы подсунуть туда жемчуг. Я с чемоданов глаз не спускал с самого отъезда из Каира.

— И все-таки будьте начеку, вам еще предстоит с ней встретиться. Она приглашена на прием к губернатору. Вы сказали, что в какой-то момент увидели у нее мнимого брата убитого?

— Я мельком заметил его, уже проходя по саду, но он вел себя там как хозяин!

— Интересно! Что ж, друзья, постараюсь устроить так, чтобы Ибрагим-бей безотлагательно принял вас у себя. Думаю, только он может рассказать вам об этом человеке. А кстати, Адальбер, ты мне ничего не сообщил о своих последних раскопках. Какие успехи, что ты нашел?

— Ничего. Питал безумные надежды, потому что обнаружил... думал, что обнаружил гробницу Царицы.

Альдо опять отключился. Он уже знал эту историю. А вот новость, которую он услышал только что, не вселяла радостных чувств. Ему совсем не хотелось встречаться с Шакияр в Асуане. Особенно когда она затеяла интригу с похищением жемчугов, намереваясь повесить на него эту кражу. Он даже подумал о том, что, проявляя бдительность и осторожность, ему следовало бы на первом же поезде отправиться в Порт-Саид или в Александрию, чтобы немедленно уехать домой. Но, поразмыслив, Альдо решил, что такое поведение может быть расценено как ребячество: его отъезд посчитали бы бегством, и дома его ждали бы всевозможные неприятности. Да к тому же его неутоленная жажда приключений не позволяла ему совершить этот поступок.

Когда на террасе вновь воцарилась тишина, он с удивлением услышал свой голос: он спрашивал, где именно останавливалась принцесса во время поездок в Асуан.

— Полагаю, у нее здесь вилла?

— Да, у ее семьи есть вилла. Но она все-таки предпочитает «Катаракт», потому что там всегда можно найти подходящую жертву для своих козней. Особенно в дни приема у Махмуда-паши. За приглашение на этот раут люди готовы передраться.

— До такой степени?

— Он не блещет умом и в жизни любит лишь покер и женщин, но принимать он умеет. Сами увидите!

— Но ведь нас не приглашали!

— Я приглашен, и будет достаточно, если я просто сообщу во дворец ваши имена. А пока пошлю записочку Ибрагим-бею.

Записочка возымела действие. На следующий же день пришел ответ: князя Морозини и господина Видаль-Пеликорна ожидают к пяти часам вечера. В назначенный час машина Лассаля повезла их на встречу. Как только они выехали из Асуана, у Морозини сразу же создалось впечатление, что они попали в другой век. Возвышаясь над бурлящей рекой, на вершине холма со скудной растительностью перед ними предстал образ из далекого прошлого: замок цвета песка из пустыни, повторяющий в уменьшенном виде крепости, оставшиеся на Святой земле после Крестовых походов. Глухие стены без бойниц словно сжимали со всех сторон главную башню, над которой реял зеленый с золотом флаг. Этому «Замку у реки», как его называли, недоставало лишь рва и подъемного моста. Внутрь вела мавританская дверь с железными накладками, укрепленными гвоздями. Она была уже открыта, и гостей ожидал служитель: он, судя по всему, уже заметил их раньше, когда они проходили под аркой к выложенному черно-белой кафельной плиткой внутреннему саду, больше похожему на монастырские аптекарские огороды, поскольку там росли только лечебные растения. По краю сада тянулась галерея с колоннами, тоже похожая на монастырскую. На пороге дома со входом, охраняемым двумя каменными львами, их встретил второй служитель в темно-синей галабии и провел гостей через два строгих зала, где из мебели были лишь сундуки, диваны и низкие столики, а украшением служили прекрасные лампы, наподобие тех, что встречаются в мечетях, из красного стекла с позолоченными узорами. Полную тишину нарушало лишь эхо их шагов. И наконец, перед друзьями растворилась расписная дверь из кедра; служитель согнулся в поклоне, пропуская их вперед, и они оказались в просторной библиотеке с таким же нагромождением книг, как и у Анри Лассаля. Сидевший за рабочим столом с широкой столешницей на кованых ножках Ибрагим-бей поднялся им навстречу.

Высокий и худой, даже костлявый, он показался Альдо еще выше: тюрбан зрительно увеличивал рост. Красивой лепки лицо, орлиный нос, тонкая складка рта и глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями. Он не улыбался, и, глядя на него, можно было подумать, что улыбка вообще незнакома этому человеку, и все же в его образе чувствовалась умиротворенность. Ибрагим-бей обратился к гостям со словами приветствия, и оказалось, что голос у него, одновременно мягкий и глубокий, был исключительно приятным.

— Не было никакой нужды в рекомендациях господина Лассаля, — проговорил он, жестом приглашая их расположиться на диване у единственного окна, своим каменным сводом словно разделяющего надвое речной пейзаж. — Я прекрасно помню вас, господин Видаль-Пеликорн.

— Не смел и надеяться, ваше превосходительство!

— Нехорошо так скромничать. У нас с вами состоялась слишком интересная беседа, чтобы я мог ее забыть. Что до вас, князь, принять вас в своем доме — большая радость для меня, поскольку вы друг господина Видаль-Пеликорна.

Альдо склонил голову в учтивом поклоне:

— Благодарю вас, ваше превосходительство... Я тем более вам признателен, что боюсь оказаться гонцом, приносящим дурную весть об одном из ваших приближенных.

— И хорошие, и дурные вести вплетаются в ткань нашей судьбы, но, прошу вас, садитесь!

Он тут же хлопнул в ладоши, и в комнате откуда-то возник неизменный поднос с кофе.

— Один из моих приближенных, так вы сказали? — не без удивления переспросил Ибрагим-бей, как только ретировался служитель, доставивший поднос. — В настоящее время они все на месте. Но где именно вы его встретили?

— В Венеции, где я и проживаю.— Мой друг Морозини... — вмешался было Адальбер, но хозяин остановил его движением руки.

— В письме господина Лассаля уже содержатся все эти сведения. Но, с другой стороны, я хотел бы узнать, как звали этого человека.

— Он носил имя Гамаля Эль-Куари.

— А что с ним случилось?

— Его убили в двух шагах от моего дома, посреди ночи, прямо на улице, в Венеции. Надо было бы сказать, убили и раздели, потому что нападавшие оставили на нем лишь нижнее белье.

Густые седые брови хозяина дома удивленно приподнялись, и Ибрагим-бей отвернулся, возможно, для того, чтобы скрыть волнение.

— Убили! Бедный Гамаль! Бедовая голова!

— Так вы его знали? — все-таки встрял Адальбер: прирожденный лектор, он не любил находиться в роли безмолвного китайского болванчика.

— Знал, но он не был моим приближенным. По крайней мере, в прямом смысле этого слова. Он приходился мне дальним родственником. Увлеченный не столько историей как таковой, а исключительно событиями Античности, как и я сам, он не мог принять современную жизнь, считая ее крайне банальной. Так что он стал помогать мне в моих исследованиях, и только в этом смысле его действительно можно назвать моим приближенным. Однако наши взгляды относительно увековечивания истории значительно расходились. Он был одержим идеей вернуть то огромное количество предметов нашей античной цивилизации, которые уплыли далеко за моря, пополнив коллекции Британского музея... или Лувра, — добавил он, с легкой улыбкой посмотрев в сторону Адальбера. — Мысль об этих потерях наполняла Гамаля праведным гневом. И он всегда стремился поставить как можно больше преград на пути того, что он называл «святотатственной кровопотерей».

— Не мог же он всерьез думать об ограблении этих музеев?

— Как я уже упомянул, он был поглощен этой мыслью, но он не был безумцем и прекрасно понимал, что подобные акции возвратов ценностей могли осуществляться только на уровне правительств. В основном ему хотелось уберечь то, что еще не было открыто для показа, и именно с этой идеей он больше года назад уехал в Англию. Невзирая на мои предостережения, он упорно желал привезти оттуда что-то очень важное, хотя никогда не рассказывал мне, о чем именно идет речь.

— Насколько я смог понять сбивчивые фразы умирающего, речь шла, во-первых, о какой-то Неизвестной Царице. Затем он прошептал чуть слышно: «Асуан, Ибрагим, Святилище». Поэтому я так хотел передать вам его слова. По мнению моего друга Видаль-Пеликорна, речь могла идти только о вас.