Александр дернулся было всем телом, как от удара, хотел сказать, что ни в чем не виноват и в тюрьму попал только потому, что имел несчастье родиться в одной из семей, что многие века составляли «соль земли русской», а вот теперь по одному слову маленького, картавого лысого человечка отнесены оказались к «вредным насекомым», вроде блох или тараканов-прусаков… Хотел объяснить это простой и доброй русской женщине, что не дала ему умереть в пыли за порогом, как бродячему псу, но вовремя осекся — вспомнил покойного комиссара Кривцова. И вправду — «убивец»… А потом — по документам-то он теперь Колесников! Хоть и не дознались про его несчастную любовницу, и тот собутыльник, которому пробил он голову в пьяной драке, благополучно выжил и поправился, но все равно Александр почувствовал неизвестно откуда взявшееся, почти абсурдное чувство вины.

Анна Филимоновна помолчала недолго, подперев щеку рукой, подумала и сказала совсем тихо:

— А не хочешь, так и не говори ничего. Не мое это дело.

И так вижу — ты человек смирный.

Она убрала со стола, чуть прикрутила керосиновую лампу и склонилась над шитьем.

— Ты кем был-то раньше? — спросила она.

Что тут ответить? Студентом? Солдатом? Сотрудником секции по работе с мофективными детьми? Александр подумал недолго и ответил:

— Учителем.

Анна Филимоновна как будто обрадовалась, и лицо ее осветилось улыбкой. Сейчас стало заметно, как хороша она была когда-то, в молодости…

— Это дело хорошее! Правильное дело. У нас тут тоже школа есть, только учителей не хватает. Директор Степан Петрович человек образованный, еще в прежние времена реальное училище окончил в самой Москве. Только трудно ему. Почитай, один за всех справляется! Ты женат ай нет?

— Женат.

— И правильно! Нехорошо человеку одному. Ты напиши ей, пусть приедет. Места хватит, живите!

И снова стало тихо, только тикали ходики в тишине да канала вода из рукомойника. Александр все так же сидел у стола. Хотелось сидеть так бесконечно долго, не двигаться, слушать хозяйкины длинные разговоры, смотреть, как мелькают ее руки… Он и сам удивлялся — почему ему так хорошо здесь?

«Так, совершенно неожиданно для себя, я обрел тихое пристанище, постепенно привык к мирному течению жизни маленького городка, где все дни похожи один на другой, и иногда мне казалось, что я жил здесь всегда…»

А может быть, и правда, покой — это все, что нужно человеку? Тем более такому, как Александр Сабуров, — усталому, измотанному, изверившемуся, потерявшему близких?

Максим вспомнил, как когда-то, еще школьником, после седьмого класса, ездил на каникулы к дальним родственникам в Бузулук — маленький, сонный городишко в Оренбургской области. Наташка тогда сдавала экзамены в институт, и мама настояла, чтобы он уехал ненадолго. «Нечего болтаться в городе!» — твердо заявила она, и пришлось подчиниться. Мама, вечно занятая на работе, ужасно боялась, что сын, предоставленный самому себе, непременно свяжется с дурной компанией.

Поначалу Максим отчаянно скучал. Казалось — как только можно жить в этом богом забытом месте? Кажется, время здесь давным-давно остановилось. Посреди города высится красно-кирпичная пожарная каланча — памятник архитектуры семнадцатого века, на улицах, кое-где еще вымощенных булыжником, редко-редко проезжают автомобили, а по воскресеньям на рынок приезжают окрестные мужики на телегах.

Потом, правда, оказалось, что и в такой жизни есть свои светлые стороны. Сыновья тети Шуры — маминой троюродной сестры — были почти ровесниками Максима. С ними он ходил в прекрасный сосновый лес, окружающий город со всех сторон, и рыбачил в чистой и холодной речке. А в городе, кажется, все друг друга знают, здороваются на улице, по вечерам в гости ходят… Постепенно неспешная, размеренная жизнь стала нравиться ему, так что даже уезжать не хотелось.

А в самом деле — куда и зачем вечно торопятся обитатели мегаполисов? На что тратят свою жизнь? Деньги, карьера, чтобы успеть, ухватить, урвать и не подавиться, бесконечное пустопорожнее общение, когда, сидя в накуренных клубах, люди пытаются перекричать гремящую музыку, чтобы похвастаться друг перед другом, — или жалуются на жизнь соседу в собственной кухне за бутылкой водки… А так ли это нужно человеку?

«Жизнь моя в Белевске устроилась на удивление легко и просто. Директор школы Степан Петрович хоть и косился намою справку об освобождении, но на работу все-таки принял, тем более что учителей действительно не хватало катастрофически, и кроме истории мне досталось вести еще литературу и немецкий язык. Может быть, он догадывался, что я — не тот, за кого выдаю себя, но предпочел закрыть на это глаза.

Дома я был ухожен, как любимое дитя. Добрейшая Анна Филимоновна пекла пирожки, жарила картошку с луком и даже, несмотря на мои протесты, стирала и чинила мои рубашки, словно сейчас, после долгих лет одиночества, ей в радость было снова заботиться о ком-то. Все чаще она напоминала, чтобы я написал жене…

А меня одолевали сомнения. Как бы ни тосковал я о Конни, но могу ли я нарушать привычное для нее течение жизни, заставить ее стать подругой изгоя, беглого преступника? Иногда, в минуты уныния, появлялась и другая мысль — а вдруг у нее кто-то появился? Ведь не может такая женщина оставаться одна! Тем более теперь, когда официально Александр Сабуров считается покойником… Что, если Конни забыла меня? Ведь три года почти прошло, как мы не виделись. Да, конечно, она писала письма, слала посылки, последнее, может быть, от себя отрывая, но что, если делала это просто из жалости?

И наконец — как дать ей знать о себе? Просто написать — страшно. В лагере шептались, что все письма на воле вскрывают и читают. Может быть, это правда, а может — нет, но рисковать не хотелось. Не одну ночь я проворочался с боку на бок, одолеваемый такими мыслями, и, наконец, придумал…»

Ранним утром, пока еще солнце не печет слишком сильно и в воздухе так чудесно пахнет свежестью, Анна Филимоновна шла на рынок. Яички надо взять, творогу, сырники испечь вечером — Сидор Степаныч их любит… Хотя странный квартирант и мог быть ее сыном по возрасту, старушка теперь неизменно именовала его по имени-отчеству. Как же, учитель! Иначе нельзя.

За последние две недели, с тех пор, как он поселился в ее доме, она почувствовала себя какой-то обновленной и даже помолодевшей. Теперь, когда есть для кого готовить обед и ужин, есть с кем поговорить вечером у самовара за чаем, жизнь ее как будто обрела новый смысл.

Значит, яйца, творог, молоко… И еще на почту, на почту зайти непременно! Сегодня, уходя в школу, Сидор Степаныч протянул ей письмо.

— Анна Филимоновна! Не сочтите за труд — отправьте, пожалуйста! Я бы и сам, но у меня экзамены сейчас, боюсь, не успею. И непременно заказным. Я вам тут и адрес написал.

Она сразу заметила, что адрес московский. А еще — женское имя…

— Жене написал наконец-то? — лукаво прищурилась она. — И года не прошло, как собрался!

Он ничего не ответил, но по тому, как опустил глаза, Анна Филимоновна сразу поняла, что так и есть.

Так что подождет рынок-то. Почта откроется не раньше, чем через час, но ничего. Письмо-то важное, вон аж руки тряслись у человека. Надо отправить прямо сейчас, может, дойдет скорее…

Анна Филимоновна решительно свернула на тихую тенистую улочку и зашагала к приземистому зданию.


В жаркий июньский день, когда в городе даже асфальт плавится и в воздухе висит разогретое марево, хорошо отправиться куда-нибудь за город, на реку в Химки, искупаться и позагорать на пляже или просто побродить по лесу…

Но Конни осталась дома. Вот уже который день она словно ждала чего-то — истово, как верующий в храме ждет явления чуда. Она почти перестала выходить из своей комнаты… Тем более что идти каждый день стало некуда. Две недели назад в Комдреве случилось сокращение штатов, и Конни осталась без работы. Умом она прекрасно понимала, что надо что-то делать — регистрироваться на бирже труда, обходить старых знакомых, искать новую службу, но почему-то не делала этого. Окружающий мир, люди, уличный шум стали ужасно раздражать ее. Зачем-то она взялась разбирать старые вещи — перешивать, перекраивать, словно не было сейчас дела важнее этого, и целыми днями сидела за швейной машинкой.

Только сегодня к ней заходила Валя — бывшая сослуживица по Комдреву, тоже машинистка. Она словно бы чувствовала себя виноватой немного за то, что Конни сократили, а она остается на работе, и считала своим долгом поддержать ее.

У Вали — румянец в полщеки, русые волосы, крепкая крестьянская стать и совсем несложные требования к жизни. Выйти замуж, прикрепиться к хорошему распределителю, занять место старшего делопроизводителя на службе вместо этой мымры Качановой — вот, пожалуй, и все.

Войдя в комнату, она недовольно сморщила носик, отодвинула штору и открыла окно.

— Ты все сидишь? Одна, в духоте, без свежего воздуха… нельзя так распускаться!

Конни только плечами пожала. С улицы пахнуло зноем, раскаленным асфальтом, солнечные лучи бьют прямо в лицо, так что хочется прикрыть глаза рукой. Она молчала, ждала, пока Валя уйдет, но подруга, казалось, не замечала этого. Она уселась на стул посреди комнаты, заботливо расправила на коленях новое платье в горошек и быстро-быстро затараторила:

— Смотри лучше, какая погода хорошая! Мы тут уговорились — едем в Химки, большой компанией. Давай с нами, весело будет! Будет товарищ Весьепольский, — сказала Валя со значением, и ее глаза таинственно заблестели, — он давно о тебе спрашивает! Интересуется.

Конни отрицательно покачала головой:

— Нет, нет, мне что-то не хочется сегодня. Видишь, дел сколько! — Она показала на разноцветную кучу одежды, небрежно брошенную на стул. — Да, кстати, тебе же всегда мое платье нравилось — вот это, голубое, с кружевным воротничком? Возьми! Дарю. Мне уже не пригодится. И вот еще — чулки, туфли…

Валя повела сдобными плечами и сказала неодобрительно:

— Ты прямо как помирать собралась! Нельзя же так раскисать…

Но платье все-таки взяла и сразу же ушла, как будто боялась, что Конни передумает.

После Валиного ухода Конни прилегла на кровать. Визит подруги утомил ее. Разговаривать с кем-то было тяжело, словно камни грузить. Сейчас ей хотелось только одного — поговорить с Сашей, хотя бы мысленно. Она закрыла глаза, представляя себе его лицо до мельчайшей черточки — глаза, улыбку, ямочку на подбородке… Еще немного — и ей показалось, что Саша здесь, совсем рядом, стоит лишь руку протянуть.

Резкий, требовательный звонок в дверь вывел ее из сонного оцепенения. Сначала один, потом еще и еще… Точно — один длинный, два коротких, значит, к ней!

Конни встала, поправила растрепавшиеся волосы и пошла открывать.

За дверью стояла почтальонша Катя с толстой сумкой через плечо. Лицо ее, раскрасневшееся, потное и сердитое, выражало крайнюю степень неудовольствия. Видно было, как устала она бегать по жаре, когда хочется сидеть где-нибудь в палисаднике и пить холодный квас, а вот приходится работать, и все из-за пустой прихоти несознательных граждан, которым вдруг приспичило писать письма друг другу.

— Письмо вам! Заказное, распишитесь в получении, — буркнула она.

Конни, с трудом удерживая карандаш в руках, поставила кривую закорючку — и схватила письмо, словно боясь, что его отберут. Почерк на конверте незнакомый, корявый, но адрес написан очень старательно… Отправлено из города Белевска. Она даже не знала, что такой город есть где-то.

Как тряслись пальцы, пока она неловко, торопясь, разрывала конверт! Как стучало сердце, когда она увидела знакомый почерк — Сашин, несомненно, Сашин! Конни глубоко вздохнула и принялась читать:

«Дорогая Конкордия Илларионовна!

Вот уже скоро будет три года, как мы с вами не виделись. Сказать даже не могу, как скучаю… Если вы не забыли еще наше с вами знакомство, то приезжайте скорее! Погода стоит жаркая, и можно в речке купаться — не так, как в море, в Крыму, но все-таки хорошо. Огурчики свежие уже появились, так что на зиму будет что засолить. Скоро грибов в лесу будет видимо-невидимо, совсем как в то лето, когда мы с вами ездили в Дивеево. На базаре земляника по пятнадцати копеек фунт, так что полакомитесь вволю, вы же сладкое любите. А если еще и сливочек прикупить, то и вовсе хорошо будет. В палисаднике у нас зацвели флоксы, и запах такой стоит… В общем, приезжайте, сами все увидите.

Остаюсь ваша верная

Анна Филимоновна. P. S. А доехать до нас проще простого — с Калужского вокзала поезда ходят».

Конни отложила в сторону густо исписанный листок и сжала виски, пытаясь собраться с мыслями. Грибы, огурцы, цены на базаре… Глупость какая-то, нелепая ошибка! Она никогда не была в городе Белевске и не знает никакую Анну Филимоновну! Ошибка? Но адрес верный, неизвестный корреспондент называл ее по имени и откуда-то знал про Крым, про поездку в Дивеево и про то, что она любит землянику со сливками. Почерк, конечно, Сашин, но как он мог написать такое?