Нерисса повернулась и, поднявшись по ступеням, вернулась в дом. Ксанте встретилась с ней взглядом, и Нерисса сказала:

— Извини, Ксанте.

* * *

— Войдите!

Ксанте открыла дверь в комнату Нериссы, как раз когда часы в комнате пробили восемь. Красивая одежда небрежно валялась на кровати, кресле и на полу и даже на стоявшей под золотым распятием скамеечке, предназначенной для моления. К удивлению Ксанте, на скамеечке прямо на нижней юбке, брошенной на нее, стояла на коленях Нерисса.

— Извините, — сказала Ксанте, останавливаясь в дверях.

Но Нерисса встала и подошла к двери.

— Ксанте, садись. Ты сегодня плохо выглядела еще до того, как синьора Порция так расправилась с марокканским великаном. — Она подвела Ксанте к постели и отбросила лежавший на простыне белый носовой платок, вышитый красными вишнями. Голос у нее был резкий, но добрый. — Ксанте, у тебя будет ребенок?

Ксанте села на кровать, закрыла лицо руками и всхлипнула.

Нерисса опустилась на колени рядом с ней.

— Отец — Ланселот, да?

Ксанте изумленно посмотрела на нее:

— Откуда вы знаете?

Нерисса отмахнулась от вопроса.

— По тому, как он обращается с тобой. Как будто получил от тебя то, что хотел, а теперь боится, что ты можешь потребовать что-нибудь от него.

Ксанте посмотрела на нее глазами все еще полными слез. Какое-то мгновение она раздумывала, не рассказать ли Нериссе обо всем, что случилось. Но уста ее остались запечатанными. Говорить теперь не имело смысла: что было, то было.

— Мы можем заставить его жениться на тебе, — деловито предложила Нерисса.

— Нет! — Ксанте выпрямилась, вытерла лицо фартуком. — Только не его!

— Но если он — отец…

— Он — плохой. Подлый.

— Клоун — может быть, но подлый?

— Я не смогу доверять такому человеку.

— Но нам приходится доверять, Ксанте. В самом деле, только это нам и остается. Вся жизнь — азартная игра.

— Я не знаю такой игры, — ответила Ксанте. — В моем доме мы в карты не играли.

Нерисса твердо взглянула в ее мокрое от слез лицо и, помолчав, сказала:

— Ну хорошо. Не Ланселот. Мы найдем тебе другого мужа.

— Чтобы он стал отцом чужого ребенка?

— Ш-ш-ш. Если в приданое дадут землю или хорошую должность, почему бы и нет?

Ксанте покачала головой:

— Мне стыдно просить о такой помощи.

— Нам всем бывает нужна помощь, Ксанте.

— Ах, но к кому я могу обратиться за помощью? Подруга Нерисса, бывают ли вообще мужчины, которые выполняют то, в чем клянутся?

Нерисса засмеялась.

— Я так не думаю. Да и большинство женщин тоже так не думают. — Она задумалась. — Однако когда-то я работала у одного мужчины… жесткого в некоторых вопросах, но он хорошо мне платил и всегда, всегда в условленное время. И если он говорил: случится вот то-то, это и случалось.

— Но этого мужчины здесь нет, чтобы жениться на мне. Как я смогу позаботиться о ребенке? — печально проговорила Ксанте.

— Ах, тихо. Мы тебе кого-нибудь найдем. Я поговорю с Порцией, и она найдет тебе мужа или семью, которая воспитает твоего ребенка. Ей нравится делать людям подарки.

Ксанте почувствовала, как у нее сжался желудок. Она наклонилась вперед, закрыв глаза. Нерисса положила ей руку на лоб.

— Ксанте, как давно это случилось?

— Почти три месяца.

Нерисса нахмурила брови, словно раздумывая, но не над тем, что делать Ксанте, а над тем, сказать ли ей, что она думает. Потом тихо проговорила:

— Я хотела бы, чтобы ты это знала. В домах… в месте, где я когда-то была, я встретила женщину — и не одну, — которая думала, что не сможет содержать ребенка. Она… они знали способ, как избавиться от семени в ранние месяцы. Некоторые так делают, Ксанте, это несложно. В огороде «Бельмонта» растет рута. Мне кое-что известно о свойствах этой травы. Если сделать из нее отвар… Опасно немного, но…

Вишни, вышитые на платке, который лежал у подушки Нериссы, скатились в кучку. Ягоды стали жидкими, как капли крови. Ксанте закрыла глаза.

Нерисса поспешно сказала:

— Значит, нет. Мы не будем этого делать. Ксанте? Что такое?

Ксанте открыла глаза.

— Меня мучают видения, — тихо сказала она. — Плохие — о пытках и страданиях невинных. Сейчас я видела одну такую. Но она исчезла.

Нерисса была ошеломлена.

— Как давно это началось?

— Всю мою жизнь. Меньше с тех пор, как я покинула Испанию. Но больше с тех пор, как… как… приехали венецианцы. Синьор Бассанио и Грациано.

— И Ланселот.

— Да. — Ксанте сжала лоб руками. — Картины появляются неожиданно, когда я слышу разговор о жестоком, а иногда по неизвестной мне причине.

— Очень странно! Но эти синьоры из города теперь уже уехали.

— Они вернутся. И если синьора Порция выйдет замуж за синьора ди Пьомбо, я не смогу… — прошептала Ксанте и вдруг громко сказала: — Эти картины! Я на все готова, чтобы избавиться от них!

Нерисса сидела рядом с ней, обняв ее сгорбленные плечи.

— Это дьявольские лики, — хрипло произнесла она. — Но мы сильнее его. Ты должна прогонять дьявола, как это делаю я.

— Как?

— Смехом.

Ксанте слабо улыбнулась:

— Но его лики не…

— Веселят? Тогда думай о веселых вещах. И молись.

Ксанте глубоко вздохнула.

— Кому мне молиться? Мои родители еврейка и мусульманин, которые притворялись христианами. Может быть, они так и считали! А я… я даже не знаю имени Бога.

— Он знает твое имя, — проговорила Нерисса.

Из коридора служанка позвала Ксанте. Она встала, расправляя фартук:

— Мне нужно застелить постели.

— Жизнь не так уж трагична, Ксанте! — сказала Нерисса. — Мы миримся с миром, как можем. Смеяться — это полезно.

Она смотрела на дружескую улыбку Нериссы: красные губы изогнуты, как лук, на светлокожем лице. Она смотрела на ее золотисто-рыжие кудри. Ксанте наморщила лоб, но не от злости, а будто пыталась разгадать какую-то загадку, вспомнить что-то, ускользающее из памяти. Она протянула правую руку — розовый шрам резко выделялся на смуглой коже.

— Как я могу смеяться, Нерисса, — сказала она, — если мир думает, будто дьявольский лик — это мое лицо?

Нерисса, не говоря ни слова, долго смотрела на нее. Ксанте показалось, что она ищет и не находит ответа. Но когда Ксанте сделала реверанс и повернулась к двери, Нерисса сказала:

— Ради своего спасения, ты должна попытаться этому научиться.

Глава 32

Ксанте закрыла дверь в комнату Нериссы и бессильно прислонилась к ней. Ослабела она не от боли или видений, а от страха: что же она чуть не наделала! Едва не согласилась на предложение Нериссы. Она ненавидела Ланселота Гоббо и хотела бы вырвать его семя из своего чрева. Но в голове у нее раздался голос отца: «Лишь жизнь священна, и любая жизнь священна».

* * *

Всю следующую неделю Ксанте чувствовала некое умиротворение, словно удачно выдержала тяжелое испытание. Видения являлись все реже и быстро исчезали. Желудок беспокоил ее только по утрам, а Нерисса заботилась о том, чтобы ей доставалась легкая работа, освобождая от длительной работы на кухне: то отправляла ее с записками, то приказывала нарвать цветов, и у Ксанте находилось время полежать в постели.

Но вот из Венеции снова прибыли женихи и вместе с ними ее безымянные страхи. Вечер свадьбы Порции с Бассанио ди Пьомбо был один из самых мрачных в ее жизни.

Ксанте попросила Нериссу никому не говорить о ее состоянии, и Нерисса пообещала: хотя, по крайней мере, Порции нужно будет вовремя сообщить об этом, пока же она ничего никому рассказывать не будет. Однако Порция, вообще редко замечавшая Ксанте, казалось, уже сама догадалась обо всем и даже о том, что виновник — Ланселот. В самый день своей свадьбы она уже собралась изгнать его из «Бельмонта», и Ксанте ликовала. Но Нерисса замолвила словечко за слугу, и его оставили. Возможно, не зная всего о подлом поступке Ланселота, Нерисса считала: только ущемленная гордость или какая-то мелкая любовная обида заставляет Ксанте пренебрегать отцом ее ребенка. Ксанте догадывалась об этом, но страх громко заявлял о себе: ведь Нерисса — христианка, как и Ланселот, а все христиане связаны между собой, и глупо было с ее стороны доверять кому-нибудь из них.

В эту ночь видения мучили ее особенно сильно.

Ксанте стояла у стола в большой гостиной, держась на расстоянии от Ланселота, который стоял за креслом Бассанио, одетый в переливчатую синюю ливрею с вышитым гербом ди Пьомбо — бескрылой птицей. Праздновали свадьбу Порции, и вино лилось рекой, а новые гости все прибывали. У богатых соседей было принято являться в «Бельмонт» в любое время — в завтрак, обед или ужин, поэтому она не обратила особого внимания на двоих молодых людей, пока женщина не откинула капюшон плаща и не открыла свое лицо — лицо Лии Гоцан.

Ксанте застыла на месте, не заметив, как Нерисса взяла поднос у нее из рук, не слыша приветствий и поздравлений, которыми обменивались гости, до тех пор, пока наконец не поняла, что молодая женщина, стоящая перед ней, не призрак, а существо из плоти и крови и лицо у нее самое настоящее.

Тогда она отступила назад и стала внимательно прислушиваться к разговорам, постепенно все понимая.

* * *

Она сидела в темной комнате наверху, наблюдая за тем, как Бассанио ди Пьомбо и Грациано Пезаро садятся на корабль, идущий в Венецию, и как потом, часом позже, Порция, переодетая в мужское платье, тащила кого-то за собой — может быть, это была Нерисса? — к пристани. Возможно, Порция хотела догнать своего мужа или следовала какому-то своему безумному плану.

Снизу до Ксанте доносились звуки продолжающегося веселья: смех, музыка, обрывки песен. Она сидела, глядя в ночь, ни о чем не думая.

Когда совсем стемнело, Ксанте увидела, как женщина, закутанная в плащ и с факелом в руке, вышла из дома и пошла в сторону часовни.

Ксанте встала и зажгла тонкую свечку.

Джессика ди Скиммиа, преклонив колена перед образом Марии, молилась, когда Ксанте вошла в маленькую церковь. Факел был укреплен на стене, а голова женщины склонилась между двумя высокими свечами. Ксанте тихо покашляла, и Джессика испуганно вскочила на ноги.

— Кто вы?

Ксанте подняла руки, успокаивая ее.

— Всего лишь служанка, — сказала она. — Не бойтесь меня.

Джессика сложила руки на груди.

— Вы пришли помолиться?

— Нет, я… — Ксанте подошла к ней и села на церковную скамью. — Я пришла поговорить. Я когда-то жила в Толедо.

На лице Джессики мелькнула темная тень, как от крыла птицы.

— Я ничего не знаю о вашей стране, синьора, — сказала она.

— Вы — вылитая ваша мать. Я ее знала.

Джессика глубоко вздохнула, но ничего не ответила.

— Habla usted espanol?[58]

Ответ прозвучал резко:

— Нет.

— Возможно, вы мне не доверяете, — настаивала Ксанте, приветливо улыбаясь. — Что вам известно о вашей матери, синьора?

— Ее отец был идальго, — ответила Джессика с ноткой гордости в голосе. — У нее было христианское имя. Но мой отец звал ее Лией. — Она вздохнула. — Я ее никогда не знала. Она умерла при моих родах.

— Ее убила инквизиция.

Джессика резко вздохнула.

Ксанте склонилась вперед, глаза ее сияли.

— Она была смелая. Ее знали в городе! Она… — Ксанте вдруг остановилась. Джессика сидела совершенно неподвижно, как будто в шоке. «Она не знает об этом, — подумала Ксанте. — Она ничего не знает».

Более мягким тоном она снова начала:

— Ваша мать ничего не боялась. Она могла бы выйти замуж за сына самого богатого идальго, но она полюбила вашего отца и выбрала его. Рассказать вам, какой она была?

Ксанте уловила быстрый жадный взгляд в глазах Джессики, и потом вдруг между ними как будто упал занавес.

— Я не хочу ничего о ней знать, — сказала она. — Возможно, если бы я узнала вас раньше… — Она помолчала, потом покачала головой. — Ее прошлое — теперь не мое.

Ксанте ощутила грусть и смущение. В часовне с толстыми каменными стенами было влажно и холодно, и девушка, казалось, дрожала от холода. Она подобрала скомканный зеленый плащ, валявшийся на полу, и протянула его Джессике.

— Может быть, вам лучше надеть его, синьора. — Джессика не шевельнулась, чтобы взять плащ, и Ксанте неловко забрала его назад. Нашитое на рукаве красное сердце висело на ниточках. — Что это… брошь? — спросила Ксанте. — Я могу ее пришить.