— Где папа живет?

— Не в Рим. Хотя Рим, может быть, и не хуже Толедо. Нет, дальше на север. Есть районы Италии, где мы могли бы поселиться. Места, где государство отвергает власть папы, потому что она мешает коммерции. — Он задумался. — Места, где инквизиция побеждена.

Италия. Лии вспомнилась маленькая золотоволосая девочка и ее отец в плаще, подбитом мехом, покупавшие клинки и странные ларцы у старого оружейника и говорившие с акцентом той страны. Она посмотрела на кольцо Шейлока и ласково коснулась его, вспоминая, как маленькая девочка, которой, без сомнения, понравился яркий синий камень, схватила его, но потом великодушно вернула владельцу.

Она тряхнула головой, чтобы вернуть свои мысли к настоящему.

— Но как же мы можем уехать в Италию или куда-нибудь еще? — спросила она Шейлока. — Король Филипп запретил испанским евреям, обращенным в христианство, покидать Испанию. Ему нужно ремесло испанских евреев, их…

— Богатства, — горько закончил Шейлок. — Как и церкви нужны наши десятины. Вот они и посылают своих священников с обезьяньими лицами, заставляя нас из страха становиться хорошими христианами. Глупцы!

Лия вздрогнула, представив своего мужа в рваной рубахе, с ножом, приставленным к его груди глумливо ухмыляющимся святым братом.

— Ах, у Сантьяго…

— Сантьяго? Он наш друг?

Лия слегка ущипнула Шейлока.

— Благодарение Хашиму, что у тебя не было с собой молитвенника!

— Да, — сказал Шейлок, выпрямляясь и спуская ее с колен. — Какой ангел заставил меня сегодня оставить его дома? Но, Лия, они слишком тупы, чтобы понять, что это — древнееврейский, даже если бы увидели его.

— Не все они такие тупые, — заметила она, направляясь к столу и снимая крышку с блюда с moros у cristianos[29], черные бобы и белый рис.

— Не все, — согласился он. — Есть очень умные церковники. — Он нахмурился, задумавшись. — Должно быть, они евреи.

Лия слышала насмешки у них за спиной, когда они склоняли головы в соборе: «Евреи. Марраны…»

— Маррано, — проворчал мясник, торгующий свининой, вслед Шейлоку, когда они проходили мимо его прилавка на площади де Аюнтамьенто.

— Интересно, — сказал Шейлок, оборачиваясь, — почему вы называете меня свиньей, если я не ем эту гадость? Вы же, наоборот, едите, и, если правильна поговорка: «Мы то, что мы едим…»

— Ш-ш-ш… Бенито! — шепнула Лия. — Осторожнее!

— Он просто злится, — сказал ей Шейлок, когда они отошли. — У торговца свининой сильно страдает кошелек. Торговля падает благодаря привычкам избранных.

Краем глаза Лия заметила, как мясник у них за спиной делает знак от дурного глаза.

* * *

— Этот мужчина все отрицал, — сказал епископ Квирога. — Он ни в чем не признался. — Епископ задумался, барабаня своими длинными пальцами. Потом сказал: — Эти насильственно обращенные в христианство испанские евреи совсем не то, чего мы хотели бы. Вынужденный христианин верит губами, но не сердцем. Иудеи, магометане или лютеране каждый возвращается к своей старой вере, как собака к своему дерьму.

— Если это столь безнадежно, зачем так усердствовать в пытках? — спросил отец Бартоломео, сидевший, сложив руки, у стола епископа, усеянного бумагами. Лицо маленького тихого священника пылало гневом. Он посмотрел на митру епископа, которая стояла перед ним на столе. В ее фасоне ему виделись высокие издевательские колпаки обвиненных еретиков на площади Сокодовер. Он закрыл глаза. — Зачем, монсеньор епископ?

— Чтобы спасти их души или, если это не получится, дать пример остальным. — Квирога воздел руки. — Они — отрава, эти еретики! Я сам видел книгу, которая привела к сожжению лютеран в Севилье: «Образ Антихриста». Хорошее название. Книга предназначалась священнику-еретику, а попала к доброму католику с таким же именем! Можете представить себе его ужас, когда он увидел на фронтисписе гравюру, изображающую папу, преклоняющего колена перед Сатаной?

Бартоломео засмеялся.

— Хотел бы я видеть его лицо, мой божественный сеньор.

Епископ раздраженно заметил:

— Вы смеетесь!

— Извините, божественный сеньор. — Бартоломео несколько отрезвел. — Этот образ развеселил меня. Господь посылает нам нелепости, чтобы заставить нас улыбнуться среди боли и страха.

— Господь нам посылает то… Господь посылает нам это… — Епископ стукнул по столу так, что бумаги подскочили. — Господь посылает нам глаза, чтобы видеть, что церковь гибнет. Она не переживет этот век, если мы не защитим ее. — Он наклонился вперед. — Вы слепы, Бартоломео? Испания — авангард. Мы окружены врагами Господа! Рыжеволосая протестантка — королева Англии отказала нашему королю в брачном ложе и начинает поворачивать пушки против нас. Не прошло и восьмидесяти лет, как мусульман изгнали из Гранады, и меньше сорока с тех пор, как турки бушевали у самых ворот Вены! Даже сейчас мавры глухо ропщут в Андалузии. Притворяясь набожными, они совершают свои тайные жертвоприношения и шпионят в пользу Османов. Сулейман Второй посылает своих разбойников резать мужчин-христиан, которых они захватывают на нашем побережье, и отправлять наших женщин в ужасное рабство. А вот это пришло сегодня от архиепископа. — Он швырнул бумагу в лицо Бартоломео. — Мориски из Испании отправляются во Францию, чтобы умолять протестанта-гугенота принца Наваррского о поддержке вторжением! А ваши иудеи? Они в Турции превращают свинец в ядра для султанских пушек!

— Те, кого вы пытаете, — это те, кто остался. И, монсеньор, тем нашим евреям, что сейчас в Салониках или Константинополе, смогли бы мы гарантировать здесь надежную гавань, как это делает султан? Свободу проповедовать любовь на холмах, как Христос? Или, как делали первые апостолы, на рыночной площади? Они не тащили людей на цепях, но завоевывали их сердца!

— Очень хорошо сказано, — огрызнулся епископ. — Вам нравится облако, на котором вы обитаете? Оно мягкое и пушистое? А я живу в Испании. И я скажу, что, стремясь быть похожим на Христа, вы разрушите царство его.

— Не имеется в виду Царство на земле, божественный сеньор.

— Но мы — на этой земле!

— Чтобы искать Его и подавать пример. Не убивать.

— Это государство назначает экзекуции, мы только…

— Убеждаем, да, — устало закончил Бартоломео. — Но не очень успешно.

Квирога предостерегающе взглянул на него:

— Вас не было на аутодафе в прошлом месяце. Ваше место на скамье пустовало.

Отец Бартоломео грустно покачал головой.

— Сеньор епископ, я глубоко уважаю вашу миссию. Но, как я уже сказал, считаю допросы, пытки и сжигание на костре отвратительными.

— Слово неприятное.

— Как и пинга, милорд. Я не могу быть священником, пренебрегая своей совестью.

Епископ Квирога поднялся с места, прищурил глаза.

— Как давно ваша семья приняла христианство?

Бартоломео также поднялся и поклонился.

— С тех пор как Сантьяго умер, лишившись головы, в Галисии. Первый век, вот когда это было. Выдающийся еврей был Сантьяго, который лично знал Господа нашего, когда Он еще ходил по этой земле. Мои собственные предки встретили Христа через несколько десятилетий после того, как Он вознесся по правую руку Отца. Они были кельтами, обращенными в христианство, из северо-западной Испании, но они тоже познали любовь Спасителя. — Он снова поклонился, коснувшись креста на груди. — Любовь доброго Спасителя, ваше преосвященство. Который сам был избит и повешен на…

— Я знаю, что с Ним сделали, — резко проговорил епископ. — И я отпускаю вас. — Его прощальные слова заставили маленького священника остановиться у двери. — На сей раз.

Глава 7

Слухи о том, что сделали с Шейлоком, быстро распространились в общине анусимов. Евреи стали еще осторожнее, чем раньше. Некоторые отступили, начали работать в Шаббат. Постепенно они перестали есть только кошерное и покупали трефную пищу, которую иногда просто бросали в огонь, но иногда ели. У одних желудок отказывался принимать ее, а другие начинали находить вкус в жареной свинине. И они стали нарушать остальные законы: не читали молитвы совсем или, спеша и смущаясь, бормотали их в темноте.

Ройбен и Аструга, как ни больно им было, не разрешили своим сыновьям тайно заниматься древнееврейским с отцом Хаймом.

— Еще одно поколение будет говорить на ладино, разбавляя наш священный язык испанским, а наши молитвы будут звучать еще слабее в ушах Хашема, — с горечью сказал Ройбен.

Но Пейсаха[30] избежать было нельзя. Это было шестое тысячелетие Завета Моисеева, и анусимам предстояло выполнить множество разных предписаний, пока Господь не оставил их.

Так однажды вечером в мастерскую Гоцана Бен Элизара явилась Лия, с большим животом, неся блюдо с салатом, жареной бараниной и яйцами, и сказала своему мужу:

— Время!

Шейлок стоял без рубашки в жаркой мастерской, потный от работы и апрельского тепла. Он почти закончил чесать новые мотки овечьей шерсти, которые они с отцом принесли этим утром с овечьей фермы на том берегу Тахо, сгорбившись в три погибели, чтобы втащить ее по высокому холму в город. Шейлок отошел от чесального станка и, улыбаясь Лии, стал вытирать руки тряпкой.

— Смотри съешь все! — велела она и неуклюже повернулась, опираясь одной рукой о ручку двери.

— Ты скоро не влезешь в эту комнату! — крикнул ей вслед Шейлок.

* * *

Они стояли у стола, накрытого безупречно белой скатертью, встречая первую ночь Пейсаха. Семейство Селомо вместе с мальчиками присоединилось к ним, и теперь Аструга, тетя Лии, положила на стол прикрытый салфеткой пресный хлеб. Лия — она была на восьмом месяце — не могла подойти вплотную к столу, все смеялись и игриво похлопывали ее по животу.

Серебряная чаша, полная вина, на дальнем конце длинного стола предназначалась пророку Иоилю. На блюдо, которое Лия заполнила ягненком, яйцами, салатом и горькими травами, ее свекор Гоцан положил немного сладостей и орехов.

— Zakhor, — сказал он. — Не забывай. Так мы напоминаем об известковом растворе, с помощью которого израильтяне строили Египет.

Забыть об этом было бы трудно. Лия подумала о шерсти и шелке, которые евреи ткут в Толедо, и об их церковных десятинах, на которые куплен камень для собора.

Аструга зажгла свечи. Мальчик Сантьяго Мендоса, без всякого выражения на лице, принес четыре бокала и осторожно поставил их на стол, потом пошел разжигать огонь в печи. Солнце село, и семьи Бен Гоцана и Селомо в это святое время не стали бы сами разжигать огонь. Но они попросили мальчика сделать это, потому что в эту ночь всех ночей Святое Братство будет высматривать трубы, из которых не струится дым.

Гоцан налил вина в бокалы и начал молитву. На ладино он благословил вино, говоря: «Будь благословен ты, о Господь, Царь вселенной, Творец плодов винограда».

Хвалу полагалось бы петь громко, но он сдерживал голос. Все присутствующие присоединились к нему и молитву вместе с Гоцаном закончили на испанском:

— Пусть все, кто голоден, придут и едят. Этот год в Испании, следующий год в Иерусалиме. В этом году мы рабы, в следующем — свободны.

Затем Гоцан развернул страницу Агады[31], порванную справа, но красиво написанную и украшенную золотыми буквами, окруженными геометрическим и цветочным орнаментом. Запинаясь, Гоцан прочитал на древнееврейском отрывок из истории о казнях, ниспосланных на фараона, и об исходе евреев из Египта через Чермное море. Завершив чтение, он осторожно свернул маленький свиток, перевязал его и положил за пазуху, на грудь.

Перед ними были ягненок, и маца, и вино. Этот стол был их Иерусалимом.


— Пять тысяч триста двадцать восьмой, — сказал Шейлок, спокойно жуя.

— Пять тысяч триста двадцать седьмой, — возразил двоюродный брат Лии, Иегуда.

— Я научил своего сына не ошибаться в цифрах, — заметил Гоцан. — Это — год пять тысяч триста двадцать восьмой, если он так говорит.

Аструга покачала головой:

— Мы запутались. Нам нужен раввин, чтобы научил нас считать.

Отец Хайм, который появился к концу молитвы, запыхавшийся и без облачения, выглядел оскорбленным.

— По моим подсчетам, Шейлок прав, — заявил он.

— В христианском мире с датами дело обстоит не лучше, — вмешался Ройбен. — Все ждут, что следующим папой будет Григорий, тот, который намерен ввести новый календарь. Протестанты-англичане, чтобы бросить ему вызов, уже сейчас заявляют, что будут придерживаться своего календаря, даже если все народы Европы пойдут другим путем! Англичанам всегда нужно держаться особняком.

— Хорошо англичанам! — засмеялась Лия.