— Вы шутите!

Доктор Хендерсон тихо рассмеялась.

— Нет, доктор Вэйд, я всего лишь цитирую моего коллегу. В любой исследовательской области есть подлинные фанатики как со стороны консерваторов, так и со стороны либералов. Некоторые ученые топают ногами и кричат, что партеногенез абсолютно невозможен.

— А вы какого мнения придерживаетесь?

В ее глазах свернул огонек.

— Я не отрицаю возможности.

— А вероятности?

— Большая часть научного сообщества считает, что «партеногенетическое» зачатие происходит в одном случае на миллион. Я же считаю несколько иначе, скажем, в одном случае на каждые пятьсот тысяч обычных зачатий.

Джонас Вэйд изумленно смотрел на эмбриолога.

— Но это же невероятно! Почему тогда об этом так мало пишут, мало говорят? Это же взорвет общество!

— Именно потому, что это взорвет общество, доктор Вэйд. Точно так же, я думаю, через какое-то время моя собственная область исследования станет слишком горячей и вызовет ожесточенные споры. Вы говорите сейчас о человеческой сексуальности, об очень деликатной теме, и, если вы начнете открыто обсуждать вопрос так называемого «девственного размножения», или, иными словами, «непорочного зачатия», вы вызовите гнев и осуждение со стороны теологов, моралистов, психологов и добропорядочных отцов и матерей всего мира. Мы с вами, доктор Вэйд, можем сидеть здесь и говорить на эту тему по-научному беспристрастно, как два ученых. Но там вы ступаете на почву морали, этики и религии, не говоря уже о самом обществе, ориентированном на семью. Любой исследователь, возжелавший выставить свою теорию на суд общественного мнения, должен быть уверен в своих силах на все сто процентов. Ему придется защищать результаты своих трудов зубами и когтями, он должен иметь кучу неопровержимых доказательств, в противном случае его просто съедят. Вы дерзнете бросить вызов обществу, доктор?

Конечно, она была права. Можно было открыто обсуждать и выставлять на общественный суд абсолютно любую область научного исследования. Кроме этой. Эта могла чем-нибудь обидеть или оскорбить практически каждого. С другой стороны, если бы кто-нибудь смог это доказать…

— Но я все равно не понимаю, доктор Хендерсон, — сказал медленно Джонас, — как это может происходить самопроизвольно?

— Как угодно, доктор Вэйд. Все, что вам нужно, — это те же самые условия, что были созданы в лаборатории. Воздействие на яйцеклетку, которое возьмет на себя функцию сперматозоида, как, например, холод в случае с кроликами. Термальный шок делает с яйцеклеткой крольчихи то же самое, что и сперматозоид кролика. Что касается мышей, то ученые стимулируют яйцеклетку электрическим током и, на мой взгляд, производят идеальных «партеногенетических» мышат. Возможно воздействие какого-нибудь химического вещества, которое попало каким-то образом в кровь женщины и затем в яйцеклетку. В нашей лаборатории мы доказали, что спровоцировать партеногенез искусственно не представляет особого труда. В природе для провоцирования естественного, самопроизвольного партеногенеза, доктор Вэйд, все, что нужно, — это похожие условия и стимулирующее вещество или воздействие.

Джонас подумал об этом и вспомнил статью, которую читал в журнале. В ней сообщалось о матери, зачавшей ребенка партеногенетическим путем. Она заявила, что зачатие произошло во время бомбежки в войну, когда она находилась недалеко от места взрыва и получила сильное сотрясение. Он пробурчал вслух: «Одно большое неизвестное…»

В статье говорилось: «Если женщина заявляет, что у нее партеногенетический ребенок, и это необходимо доказать, то все, что нужно сделать, это провести тщательное или, быть может, не очень тщательное, в зависимости от стимулирующего вещества, обследование, чтобы определить, что могло выступить в качестве спускового крючка. Это делается путем исключения».

Джонас Вэйд долго смотрел на сидевшую напротив него женщину, затем окинул взглядом лабораторию, висевшие на стенах всевозможные календари и плакаты, хаотично лежавшие книги. Он чувствовал за своей спиной стерильную лабораторию, жизнь, которая зарождалась там противоестественным, стерильным способом, вспомнил холодные, мертвые глаза Примуса.

— Хорошо, доктор Хендерсон, вы не только сказали, что партеногенез возможен, вы сказали, что самопроизвольный партеногенез возможен, и не только у низших существ, но и у млекопитающих. В свете этого я не думаю, что выявление стимулирующего вещества или доказательство постфактум так уж важны.

Впервые за все время беседы доктор Хендерсон нахмурилась.

— Доказательство постфактум? Что вы имеете в виду?

— Женщина заявляет, что зачала ребенка партеногенетически. Какими средствами располагает наука, чтобы доказать или опровергнуть это?

Нахмуренность сменилась интересом.

— Хороший вопрос, доктор. С нашими лягушками никаких доказательств нам не нужно. Мы с самого начала знали, как и откуда они появились. Расследовать в обратном порядке, двигаясь с конца к началу… непросто. Замужней женщине будет нелегко убедить окружающих, что она зачала ребенка непорочно, даже если у нее с мужем уже давно не было сексуальных отношений. Незамужней женщине будет сложно убедить окружающих, что она не «нагуляла» этого ребенка. Видите ли, доктор Вэйд, «непорочное зачатие» — это больше этический вопрос, а не биологический.

Джонас Вэйд кивнул, вспоминая перерезанные запястья Марии Анны Мак-Фарленд.

— У вас есть слово женщины против целой кучи общепринятых норм. Произнесите слово «секс», и люди начнут хихикать. Скажите о том, что девушка, по ее словам, ни делала ничего дурного, и они начнут перемигиваться. Будь у нее, скажем, язва желудка, то все будет совершенно по-другому. Никаких общественных пересудов; она получит быструю медицинскую помощь и море сочувствия. Это мало чем отличается от позора, которым клеймится заболевший венерической болезнью. Если вы заразились гриппом, вам посочувствуют. Если вы подцепили спирохету, вас подвергнут остракизму. Все зависит от того, каким образом вы это подхватили. Если это имеет хоть какое-нибудь отношение к половым органам человека, вы наткнетесь на стену невежества и возмущения.

— Я думаю, доктор Хендерсон, мы с вами можем обсуждать это с точки зрения морали и философии так же долго, как определять количество углов у головки булавки. Какие научные доказательства можно найти?

— Ну, — она наклонилась вперед и положила свои длинные сжатые пальцы на стол, — самое первое, что можно отметить, это то, что ребенок обязательно будет женского пола.

Джонас Вэйд вскинул бровь.

— Нет у хромосом.

— Конечно, я не подумал об этом.

— После этого можно исследовать хромосомы под микроскопом, сделать пересадку кожи и, конечно же, просто внимательно посмотреть на дочь.

— Она будет точной копией матери.

— До кончиков ногтей.

— И это все, что можно сделать?

— Боюсь, что да, по крайней мере до тех пор, пока наука не продвинется вперед. В таком деле, как это, все, что врач может сделать, — это выявить тех дочерей, которые не были зачаты «непорочным» путем. Тех, у кого обнаружены хоть малейшие отклонения от генетического набора матери, можно снять со счетов. Те же, кто полностью соответствуют, возможно, являются партеногенетическими дочерьми. В науке, доктор Вэйд, доказательство теории заключается не в отрицании, а в утверждении.

Оба врача замолчали, какое-то время они сидели, погруженные в собственные мысли. Там, за стеклянными стенами, Дороти Хендерсон располагала всеми ответами, которые ей были нужны.

Мозг и сердце Джонаса Вэйда лихорадочно работали. Ему нужно было остановиться, подумать, ему нужно было все осознать, обработать, классифицировать и попытаться собрать разрозненные части головоломки воедино. Дороти Хендерсон сказала несколько тревожных вещей — вещей, о которых Джонас Вэйд не думал до этого момента. Она упомянула дерматоидные кисты. Доктор Вэйд знал о них, видел их во время хирургических операций — безобразные, клейкие массы, содержащие волосы, зубы и нервы. Яйцеклетка сходила с ума, скапливая в себе все элементы человеческого существа, но в неправильных пропорциях. Если ей позволялось расти, она убивала женщину.

В его голове пронеслось еще одно неприятное воспоминание. В статье о партеногенетических индюшатах говорилось, что один не развился нормально, родился с плохим зрением, скрюченными пальцами и плохой моторикой движений. Если спроецировать это на человека, то становилось тревожно.

Из партеногенетической яйцеклетки могло развиться что угодно: от дерматоидной кисты до ребенка с плохим зрением или — как в самом страшном сне — живое дышащее существо, нечто среднее между этими двумя крайностями.

Эта мысль так потрясла Джонаса Вэйда, что он уставился на красивое лицо Дороти Хендерсон, даже не осознавая этого. Новая идея завладела им и сформировалась в повергающий в ужас вопрос. Было ли то, что росло в чреве Марии Анны Мак-Фарленд, действительно ребенком?

Глава 9

Первое июля выдался невероятно жарким днем. Несмотря на работающий кондиционер, трое людей, сидевших в машине, вспотели и буквально приклеились к кожаной обивке салона. Все молчали.

Со дня выписки Марии из больницы прошла уже неделя, и за все время, за исключением этой утренней поездки, в их отношениях не было никаких сдвигов. Тед Мак-Фарленд, попытки которого вернуть себе положение главы семьи не увенчались успехом, прожил неделю в полном уединении, проводя тихие дни в офисе и задумчивые вечера в гостиной, и увеличил количество «спортивных» дней с одного до четырех. За всю неделю он мало видел свою дочь, а когда видел, не знал, что ей сказать. Перебинтованные запястья и красные шрамы на пальцах казались ему немым укором, свидетельством того, что он не справился с возложенной на него ролью отца. Он оставил Марию в покое, позволил ей провести неделю в одиночестве, тихо бродить по дому…

Мчась по шоссе, Тед вспоминал прошлый вторник, когда они втроем посетили отца Криспина. Тогда было очень тепло, даже в девять часов утра, а кабинет отца Криспина не был оснащен кондиционером. Сохраняя дистанцию с идущей впереди него машиной, Тед вспомнил, каким серьезным было лицо священника, когда тот говорил.

— Я думаю, это не просто важное решение, Тед, а необходимое. Так будет лучше для Марии. Но решать тебе, думай. В конце концов, ты же не можешь оставить ее дома.

Тед бросил взгляд на дочь, сидевшую рядом с ним в кресле, на ее лишенное всяких эмоций лицо, на стеклянный взгляд голубых глаз, на перебинтованные запястья, скрытые длинными рукавами блузки. В эту секунду ему захотелось, чтобы она сражалась с ними. Он смотрел на нее, надеясь на вспышку гнева, на инстинкт самосохранения, молясь, чтобы она внезапно встрепенулась и послала их всех к черту.

— Монахини позаботятся о ней, — продолжал священник, изучая лицо Марии, она сможет поговорить со священником в любую минуту, когда решит, что созрела для исповеди, и каждый день посещать мессу. К тому же ей не придется терять целый учебный год, через дорогу есть школа, в которую она сможет пойти в сентябре. К моменту рождения ребенка Мария уже закончит первое полугодие двенадцатого класса. После этого она сможет вернуться в свою родную школу и закончить ее в июне со своим классом.

Отец Криспин встал, обошел вокруг стола и присел на его краешек, обхватив руками колено.

— Обо всем уже договорено. Я говорил с доктором Вэйдом, он тоже связался с ними. Как правило, они не берут девушек, чей срок беременности меньше четырех месяцев. Доктор Вэйд считает, что у Марии три месяца или немногим больше. Однако, принимая во внимание нашу ситуацию и наши рекомендации — мою и доктора Вэйда, — они согласились принять Марию уже сейчас. Тед, тебе придется позаботиться о финансовой стороне дела и необходимых бумагах. Сделаешь это в следующий понедельник, когда повезешь туда Марию.

Тед повернул переключатель кондиционера на максимум. Он посмотрел на сидевшую рядом с ним Люссиль — на ее напряженное лицо, на тонкую линию губ — и подумал о предстоящих шести месяцах.

Глядя вперед на транспортное пересечение, Тед снова услышал голос отца Криспина.

— Что касается ребенка, то пока никаких бумаг подписывать не нужно. Это можно будет сделать в первые полгода после его рождения. Там уж вы решите, будете ли отдавать ребенка на усыновление или нет.

Тед бросил взгляд на дочь. Мария, казалось, ничего не слышала.

В конце их короткой неловкой встречи отец Криспин попросил Марию задержаться на пару минут, поэтому Тед и Люссиль пошли к машине одни. Когда, спустя несколько минут, Мария появилась на улице, по ее лицу ничего нельзя было прочесть.

Глядя сейчас в зеркало заднего вида на то же отрешенное выражение лица, он понимал, что его дочь не собирается оказывать никакого сопротивления. Тед поймал себя на мысли, что от этой сегодняшней поездки ему стало на душе несколько легче.