Запах, исходящий от приправленной всяческими специями курицы, смешивался с пьянящим ароматом суфле из зеленого перца чили. По субботам Люссиль Мак-Фарленд посещала кулинарные курсы, в результате чего каждый воскресный ужин изобиловал всевозможными экзотическими блюдами, источающими восхитительные запахи. Сегодняшний пасхальный ужин не был исключением. Люссиль с дочерьми потратили весь день, чтобы приготовить поистине королевское угощение. Эми терла сыр и нарезала кубиками перец. Мария старательно отделяла яичные желтки от белков, смазывала маслом блюдо и крошила свежий укроп. В результате ужин больше походил не на пасхальный, а на рождественский: в каждой накрытой тарелке лежало по сюрпризу — подарку, который дарил наслаждение. Воскресные ужины в доме Мак-Фарлендов были временем, когда вся семья собиралась вместе.

— Фу! — произнесла двенадцатилетняя Эми, скорчив рожицу, — терпеть не могу курицу.

— Молчи и ешь, — сказал Тед, — быстрее вырастешь.

Эми болтала ногами так, что ее тело раскачивалось взад-вперед.

— Знаете что? Сестра Агата вегетарианка. Можете в это поверить? Она ходит в магазин здоровой еды!

Тед улыбнулся.

— Ну, по крайней мере ей не нужно думать о том, в какой из дней нельзя есть мяса. Ешь свою курицу.

Эми ткнула вилкой в тарелку, подцепила суфле и положила его себе в рот.

— Слушай, Мария, — сказала она, — ты слышала новую шутку про заводных кукол?

Мария вздохнула.

— Какую?

— Про новую куклу «президент Кеннеди». Ты ее заводишь, и ее брат идет вперед!

Эми запрокинула голову и разразилась заливистым смехом, не замечая вежливой улыбки отца и приподнятой брови матери. Мария, занятая своими собственными мыслями, сидела, подперев голову рукой и уставясь в тарелку.

— А как вам новая кукла Хелен Келлер[4]? — продолжала Эми.

— Довольно, юная леди, — не выдержала Люссиль, — не знаю, где ты набралась этих шуточек, они отвратительны.

— Ой, мам, да все ребята в школе рассказывают их!

Покачав головой, Люссиль пробормотала что-то вроде «ох уж эти общественные школы» и потянулась к суфле.

— Ты ее заводишь, и она идет прямо лбом в стену!

— Довольно! — стукнув ладонью о стол, рявкнула Люссиль. — Не понимаю, что забавного в том, чтобы насмехаться над нашим президентом и бедной женщиной…

— Люссиль, — спокойно произнес Тед, — у двенадцатилетних весьма оригинальное чувство юмора. Школа здесь совершенно ни при чем.

— Слушай, Мария, — сказала Эми, бросив вилку на тарелку, — а чего ты такая тихая? Спорим, из-за того, что Майк тебе сегодня не позвонил.

Мария выпрямилась и потерла рукой шею.

— Он и не должен был мне звонить. К нему сегодня родственники приезжают, а мне нужно закончить доклад.

Тед взял корочку хлеба и промокнул ею соус в тарелке.

— Тот, что ты должна написать по французскому? Помочь тебе?

— Нет, папа, спасибо.

— А я собираюсь взять испанский, — сказала Эми, — сестра Агата говорит, что нужно учить тот язык, который ты сможешь использовать. В Лос-Анджелесе каждый должен знать испанский.

— Я знаю, — сказала Мария, — я думала начать изучать суахили.

Тонкие брови Люссиль поползли вверх.

— С чего бы это?

— Я хочу вступить в Корпус мира.

— Это что-то новенькое. А как же колледж?

— Я могу поступить в колледж потом, когда вернусь. Это всего на два года, у нас все только и говорят о том, чтобы стать волонтерами. Я бы хотела поехать на Танганьику или еще куда-нибудь.

Люссиль машинально убрала с лица несколько выбившихся прядок волос и воткнула вилку в кусок курицы. Каждый месяц Мария делала новое заявление относительно своего будущего, и каждый раз оно кардинальным образом менялось. Она в мельчайших подробностях расписывала свое будущее и говорила о нем с таким вдохновением и энтузиазмом, что могла убедить в твердости своего решения любого не знающего ее человека. Однако ее семья знала цену подобным заявлениям. Через месяц она полностью забывала о том, что говорила, и увлекалась другой «гениальной» идеей.

— Сначала закончи школу: тебе еще учиться год.

— Год и восемь недель.

Люссиль закатила глаза к потолку.

— Ну, да. Это же целая вечность.

Мария повернулась к отцу.

— Пап, ну ты-то меня понимаешь?

Он улыбнулся и отодвинулся от стола.

— Я думал, ты хочешь поступить в художественную школу и стать дизайнером одежды.

— А до этого ты хотела стать танцовщицей, — вставила Эми.

Мария пожала плечами.

— На этот раз все серьезно.

Пока дочери убирали со стола посуду, Люссиль Мак-Фарленд остановилась у стеклянной раздвижной двери, ведущей из кухни в патио, и, глядя в темноту, недовольно покачала головой. Задний двор тонул в темноте, которая царила за границами льющегося из столовой света, скрывая лужайку, деревья, купальные кабинки и птичью купальню. Можно было увидеть лишь ближайший угол плавательного бассейна, белого и сухого. За всем этим возвышался невидимый холм, на котором располагался следующий ярус домов, возвышающихся над Кларидж Драйв наподобие того, как дом Мак-Фарлендов возвышался над нижней улицей. Это был самый лучший район Тарзаны с современными домами из стекла, пальмами, бассейнами и богатыми прихожанами церкви Святого Себастьяна. Наверху на фоне весеннего неба светился мягким светом дом Томасов, а издалека доносился раскатистый смех. Люссиль снова покачала головой и отвернулась.

— Надеюсь, завтра рабочие все сделают и мы сможем наполнить бассейн водой. Не люблю, когда он стоит пустой, ужасное зрелище.

— Да ладно, мам, плавать-то все равно еще холодно.

— Да, однако на днях это не остановило тебя и Майка от купания, в результате чего тебя чуть не убило током.

Мария наблюдала за тем, как ее мать заворачивает остатки курицы в пленку и убирает их в холодильник. Она знала, что завтрашний ужин будет одним из «томатных сюрпризов» Люссиль Мак-Фарленд.

— А я-то тут при чем? Не я же вызвала короткое замыкание в подсветке.

— Я до смерти испугалась, когда услышала твой крик и увидела, что Майк вытаскивает тебя из воды.

— Мне не было больно, мам, просто я сильно испугалась.

— Все равно, мне это не нравится. Я как-то прочитала в газете про женщину, которая погибла в бассейне отеля из-за короткого замыкания в системе освещения. Ты могла очень сильно пострадать, Мария.

Переглянувшись с сестрой, Мария повесила влажное полотенце и сказала, что пойдет к себе в комнату.

— Ты что, не будешь смотреть с нами шоу Эда Салливана? Сегодня будет Джуди Гарленд, причем в цвете.

— Не могу, мам. Мне на этой неделе сдавать доклад, а я его еще не напечатала.

Мария направилась к кухонной двери, как вдруг почувствовала на своей руке руку матери.

— Ты себя хорошо чувствуешь, дорогая? — тихо спросила она.

Мария улыбнулась матери и сжала ее руку.

— Хорошо. Просто у меня много дел, которые нужно сделать.

По дороге в свою комнату Мария на секунду заглянула в гостиную. Она увидела отца, который с бокалом бурбона в одной руке и пультом дистанционного управления в другой переключал каналы большого телевизора. Тед Мак-Фарленд был красивым мужчиной. В свои сорок пять он имел по-прежнему стройное, атлетическое тело, молодецкую форму которого поддерживал ежедневным энергичным плаванием в бассейне и занятием раз в неделю в тренажерном зале. Волосы, короткие и слегка волнистые, по-прежнему были темно-каштановыми, разве что с небольшой сединой на висках. Его квадратное мужественное лицо смягчалось морщинками в уголках глаз, что выдавало в нем человека, любящего посмеяться.

Мария обожала его. Он хорошо зарабатывал, никогда не повышал голос и всегда был рядом, когда был ей нужен. В тот день, когда с ней произошел тот неприятный инцидент с электрическим током, именно ее отец, а не Люссиль или Майк, держал ее в своих объятиях, пока она плакала.

— Я иду к себе в комнату, папа, — тихо сказала она.

Обернувшись на голос, Тед машинально нажал на кнопку и выключил звук телевизора, заставив его резко замолчать.

— Не будешь смотреть телевизор? Так надо заниматься?

— Я должна напечатать доклад, если хочу получить пятерку.

Он улыбнулся и протянул к ней руку. Мария подошла к креслу и села на подлокотник. Отец обнял ее за талию.

— К тому же, — продолжила она, наблюдая за безмолвно открывающимся и закрывающимся ртом диктора новостей, — если я хочу остаться в этой школе, я должна думать о своих оценках.

— Для девочки, которая получает сплошные пятерки, ты слишком много волнуешься из-за оценок.

— Поэтому-то и получаю пятерки, что волнуюсь, — Мария перевела взгляд на диктора, он показался ей немного зеленоватым, — пап, снова цвет пропал.

— Знаю. Когда-нибудь они усовершенствуют этот процесс. Наша же участь ждать и страдать.

— Что говорят в новостях?

— В новостях? Ну, на юге снова протестуют черные. Джеки[5] еще не родила. На рынке полный хаос. В общем, все как всегда, ничего нового. Ой, подожди, чуть не забыл. Сибил Бёртон наконец-то ушла от Ричарда[6].

Мария хихикнула.

— Ну, папа, — она обняла его за шею и поцеловала.

Выйдя из гостиной, она услышала, как голос диктора внезапно заполнил комнату: «…сегодня сообщили, что отец Ганс Кюнг, один из нескольких официальных богословов Ватиканского собора, высказался за снятие запрета с книг, запрещенных католической церковью…»

Она села за стол и тупо уставилась на фотографию Ричарда Чемберлена, которая занимала большую часть доски для заметок. Перед ней на столе лежало множество журнальных вырезок — фотографий готических шпилей, круглых окон-розеток, нефов и апсидов, иллюстрирующих текст ее доклада «Соборы Франции». Мария рассеянно смотрела в одну точку; пишущая машинка оставалась нетронутой. Из динамиков проигрывателя звучала группа, кассету которой ей дала послушать ее лучшая подруга Германи. Мария едва слушала песню, она включила ее только потому, что обещала это Германи. Музыка не доходила до сознания Марии, она снова вспоминала свой сон.

С одной стороны, ей хотелось избавиться от тревожащих ее воспоминаний, но, с другой стороны, они были ей приятны.

Марии не давал покоя один вопрос: почему ее подсознание избрало в качестве любовника святого Себастьяна, а не Майка? Странно — неожиданно пришла ей в голову мысль, — что за то время, что они с Майком встречались, практически с самого начала одиннадцатого класса, Мария никогда не мечтала о Майке Холленде. Нет, конечно, она много думала и часто фантазировала о нем, но никогда эти фантазии и думы не носили столь откровенного сексуального характера. Мария Анна Мак-Фарленд никогда не позволяла себе греховных мыслей.

Вздохнув, она встала из-за стола и начала бродить по комнате. Со стен на нее смотрели плакаты и журнальные вырезки: Винс Эдвардс[7] в роли доктора Бена Кейси, Джеймс Дарен[8], задумчивый президент Кеннеди, новая поп-группа «Бич Бойз». По комнате были разбросаны бело-голубые помпоны для танцев в группе поддержки, школьный свитер, бутылочки с лаком для волос, кассеты, несколько снимков Майка Холленда в футбольной форме.

Мария легла на кровать и уставилась в потолок. Она не могла перестать думать об эротизме святого Себастьяна, думать не о самом сне, а о том, чем он завершился. Разумеется, мечтать о сексе со святым было нехорошо, более того, греховно. И, разумеется, было нехорошо надеяться на повторение этого сна, чего она в глубине души очень хотела.

Мария испытывала странное чувство: все ее существо как будто раздваивалось. И это ощущение было пугающим, она что было сил сопротивлялась ему.

Мечтать о том, чтобы сон повторился, было грешно, использовать свою фантазию, чтобы пробудить в себе те чувства, которые она испытала ночью, тоже было грешно. Лучше всего будет, если она забудет об этом сне, вытеснит его из памяти. Мария перевела взгляд на голубую гипсовую фигурку Девы Марии, стоящую на прикроватной тумбочке, и прошептала: «О Дева Мария, Пресвятая Богородица…»

Глава 2

Майк Холленд жил с отцом и двумя братьями в доме, стилизованном под ранчо, недалеко от Мак-Фарлендов. Натан Холленд, светловолосый вдовец пятидесяти с небольшим лет, воспитывал трех сыновей без чьей-либо помощи уже очень давно, поэтому ему не составило большого труда приготовить сегодня, перед тем как уйти на работу, для всех завтрак. Сегодня была пятница, день, когда к ним приходила горничная, поэтому посуду можно было не мыть.

Сонный Майк вошел в залитую светом гостиную, щурясь от яркого июньского солнца.

— Это ты, Майк? — услышал он бас отца.

— Да, пап.