Вот разве что сходство Рукавицына с известной эстрадной звездой было неоспоримо. Похоже, это была своеобразная ирония судьбы — шутка, подброшенная Лизавете в отместку за ее привычку.

Пожалуй, только Лева Иващенко, заноза в Лизаветином сердце, не выдерживал никаких сравнений. Ни на кого не похож. Он был уникален и неподражаем и поэтому остался единственным из мужчин, с кем ее развела судьба, воспоминание о котором саднило сладкой ноющей болью.

Ирина помолчала и добросовестно подумала.

— Шут его знает, на кого он похож, — пожала она плечами. И застыла в этой позе.

Лизавета с беспокойством проследила за ее взглядом. В кафе вошли двое мужчин. Один — брюнет с вызывающе широкими загорелыми плечами, другой, чуть скромнее в комплекции, с ежиком светлых жестких волос. Тот, который с ежиком, заметил Ирину и, чуть кивнув, задержал на ней внимательный взгляд.

Лизавета взглянула на подругу. Вот те раз! Ирина побледнела, засуетилась, схватила сумочку и, бросив сквозь зубы: «Пойдем», резко рванула к выходу. Лизавета, ничего не понимая, двинулась следом, она должна была себе признаться, что с некоторых пор перестала понимать подругу.

Конечно, та давняя трагедия сильно ее изменила. Это понятно. Но прошло пять лет… Лиза все еще надеялась, что Ирина со временем станет ну если не прежней, то хотя бы близкой к той вечно заводной компанейской Ирине, которую обожали на их курсе. Надеждам явно не суждено сбыться. Дураку понятно, что это тот самый мужик, с которым она познакомилась утром на яхте «Луна».

«Ну пусть он тебе не понравился, — ругалась про себя Лизавета, догоняя подругу по душной ночной улице. — Но чего ради бледнеть и убегать, будто ты увидела привидение? Это что-то ненормальное».

— Ирка! Не беги, никто за тобой не гонится, — попыталась она унять беспокойную подругу. Отдышавшись, добавила: — А мне он понравился. Лицо такое мужественное, серьез в глазах. Ты знаешь, он мне кого-то напоминает…

— Еще одна! — отозвалась Ирина. — Скорей скажи ему об этом, у него тоже приступ ассоциаций, как и у тебя.

— И товарищ его очень даже ничего. Мышцы и все такое. Фактура хорошая. Если бы мы на полчаса остались, они, глядишь, знакомиться бы подошли. — Наконец Лизавета поравнялась с Ириной и уцепила ее за руку. — Не беги ты, я же на. каблуках. Ирка, скажи мне, неужели ты всерьез решила навсегда одна остаться?

— Не одна. С Антошкой.

— Ну да. С Антошкой. Неужели же тебя не тянет…

Они вошли на территорию санатория и сели на скамейку, спрятанную в гуще южных растений. Ирина с наслаждением вдохнула их насыщенный сладкий аромат.

— Возможно, я и буду встречаться с мужчиной, — задумчиво ответила она. — Но так, чтобы это было не на глазах у ребенка. Ну а замуж я больше не выйду. Неужели ты думаешь, я для того родила Антошку, чтобы потом в качестве подарка преподнести ему отчима?

Лизавета сняла босоножки и шлепнула уставшие ноги на теплую землю.

— Откуда ты все о себе знаешь? — засомневалась она. — Что же ты, железная, что ли? «Не буду, не выйду». Я бы поостереглась о себе такие слова говорить. А вдруг?

— О тебе бы я тоже остереглась, — отозвалась Ирина. — А о себе… — И тут же ловко сменила тему: — Кстати, для меня до сих пор остается загадкой твой роман с Рукавицыным. Да и само твое бегство на Черное море. Ты тогда хотела забыть Леву?

Лизавета пожала плечами:

— Сейчас разве упомнишь, чего я хотела? Приключений хотела. Рутины боялась больше всего. Сначала мы с Танькой Трескуновой решили просто дикарями съездить. — Лизавета откинулась на спинку скамейки и взглянула в небо. Звезды здесь, на юге, крупные, с ладонь — это она сразу же отметила, в свой первый приезд. И решила, что по распределению не поедет. Останется здесь, чего бы ей это ни стоило. — Хочешь, расскажу? — спросила Лизавета и покосилась на подругу — может, той совсем не интересно?

Ирина кивнула. Она была рада, что разговор наконец уйдет подальше от инцидента в кафе.

Окна Лизаветиной полуторки были темны, только в большой комнате мерцал голубоватый свет — тетка смотрела телевизор. В корпусе санатория были в разгаре танцы. Отдыхающие отплясывали от души — через огромные стекла первого этажа все это действо было как на ладони.

Лизавета глубоко вздохнула. Сорвала в темноте какой-то длинный листок и начала свою эпопею:

— Вот ведь как приехали мы с Танькой — обе в первый же вечер познакомились с ребятами. Весь фокус в том, что Танькин-то оказался отдыхающим откуда-то с Севера, а мой был местный! Представь себе! Я моментально сообразила, что есть шанс остаться тут, у моря. Вы-то все в городе устроились, а меня распределили в какое-то Панькино, в Тмутаракань. Не поеду, думаю себе. Он, главное, сразу ко мне воспылал. Планы строил колоссальные. В общем, все серьезно. Я губу-то и раскатала. Уезжала — он чуть не плакал, полдороги за поездом бежал. Я домой приехала — брожу как чумная. Я там смотреть ни на что не могла — везде Иващенко мерещился, ты же в курсе. Ну, я документы собрала, вещи зимние, — и назад. К милому с сюрпризом. Приехала и мигом к нему. С поезда. Прихожу, а меня не ждали. У него дома девочка. И оба они в совершенно откровенном виде. А я стою перед ними как дура. Повторную оплеуху мне жизнь дала. Как с Левой. Ну, думаю, хватит. Больше я так не вляпаюсь. От мужиков решила держаться на почтительном расстоянии. Ну, решила работу искать. Конечно, по специальности. Пошла в местный Дом культуры, все честь по чести. Встретила меня директриса неплохо. Вид у нее, правда, был, как бы тебе сказать, не то что отпугивающий, но какой-то не располагающий, что ли. Мешковатый пиджак, стрижка короче некуда, голос прокуренный. Я, честно говоря, взгрустнула, как ее увидела. Сникла. Ну…думаю, драконша. Не сработаюсь. Но ошиблась. Она будто только меня и ждала. Сразу выбила мне общежитие, на работе стала опекать как клушка; про всех рассказала — с кем какие трудности в общении могут произойти.

Работа оказалась совсем даже не трудной. В основном с отдыхающими. На танцах игры проводить. Ансамбль музыкой обслуживает, а я играми и конкурсами развлекаю. Что меня грело, так это то, как она меня хвалила после каждого вечера. Сядет рядышком и каждый нюанс разберет, будто моя работа бог знает какая важная. И как они в мешках прыгали и весело было, и как я с брошкой интересно придумала (хотя это не я придумала, это любой массовик знает), и любую мелочь моей работы рассматривала как под увеличительным стеклом. Как мне это льстило! Никого из нашей команды она так не хвалила. Ансамблем, как ты догадалась, руководил Ру-кавицын. Жила я в одной комнате с нашей певицей, к ней ходил бас-гитара Игорь. Мне первое время перед этой певицей было неудобно: меня директриса захвалила, а ей и ребятам — ноль внимания. Но та, видимо, этого не замечала совсем. Ей не до меня было — там любовь была в разгаре. Ко мне тоже стал клеиться мальчик — ударник из ансамбля, Толик. Но Варнакова, директриса наша, мне сразу шепнула, что Толик — наркоман и связываться не стоит. Я от него потом шарахаться стала.

Вообще Варнакова опекала меня как мама родная. Она в принципе по возрасту годилась мне в матери. А мне в то время так этого не хватало. Я же со своей матерью тогда не общалась, ты помнишь? Мы помирились, только когда Полина родилась. Ну и конечно, я была очень довольна, что так хорошо устроилась, что в Панькино не поехала. Жизнь была вольная — утром спи сколько влезет, пляж, прогулки по городу и по морю, после обеда идешь на работу — подготовка к вечеру, репетиции, вечером — танцы, а после — ансамбль частенько гудел в нашей общаге. Единственная отрицательная деталь — я была одна. Никого из ребят я близко к себе не подпускала. От Варнаковой я уже знала, что Толик — наркоман, соло-гитара Саня — голубой. Игорь крутил с певицей, а Рукавицын был старше меня на двадцать пять лет и звал дочкой, а посему отпадал и он. Искать приключений на стороне я остерегалась. Ну а в остальном жизнью была довольна. Меня даже в разные санатории стали приглашать — вечера вести. Однажды Варнакова попросила помочь ей вести вечер для медиков в одном доме отдыха. Они свой профессиональный праздник отмечали. Я была, естественно, на седьмом небе от такого доверия, и мы поехали. Это так далеко — через весь город проехали, а потом еще долго через горы. Вечер удался на славу. Ансамбль у них свой, а сценарий писала Варнакова. И вела она, а я только помогала — в основном призы выносила. Подай — принеси. Все были очень довольны. Медики гуляли до трех утра. Мы, естественно, домой не поехали. Нам выделили номер, и мы, усталые как черти, пошли спать. Вернее, это я была усталая и разбитая, потому что пришлось побегать, и с непривычки я раскисла. Варнакова же, напротив, была бодра, глаза блестели. Она выглядела скорее возбужденной, чем уставшей. Я даже позавидовала: в ее-то годы столько энергии!

Мне даже душ не помог — я сразу брякнулась на кровать и провалилась в сон, несмотря на то что директрису тянуло на разговоры. Она явно хотела поделиться какими-то мыслями, но я поступила невежливо и уснула, едва коснувшись подушки.

Проснулась я от весьма странных ощущений. Нет, вру, сначала был сон. Приснилось, что по мне ползает мохнатый паук. Я глаза еще не разлепила, как уже поняла: так оно и есть. Чьи-то руки шарили у меня под простыней и трогали мое тело. Я опешила. Хотя ничего удивительного — все перепились, многие медики были готовы завязать со мной интимные дела прямо во время вечера, не выходя из зала. Ты же помнишь, какая я тогда была — кровь с молоком. Бюстгальтер — третий номер еле-еле сходился. Ну, в общем, я завизжала. «Мама!» — ору, и «Люда Викторовна» (так Варнакову звали), и слышу только: «Тихо, тихо». Какое там тихо! Ты меня знаешь! Я тумбочку уронила, выключатель нашарила. И тут я ошалела. Стою на кровати, простыню в зубы засунула от ужаса: на моей кровати сидит Варнакова в одних трусах и как собака на меня смотрит: «Тихо, Лиза… Не бойся, Лиза». Это я, мол.

Я как идиотка подумала, бабе плохо. Ну, думаю, перепила на вечере и теперь помирает. Разбудить меня сразу не смогла, искала в темноте на ощупь.

— Что с вами? — говорю. — Врача вызвать? А она:

— Лиза, ты мне так нравишься, ты такая хорошая, такая красивая, Лиза, я тебя люблю.

И за руку меня опять в кровать тянет. Можешь ты, Ирка, такое себе представить?

— Я тебя хочу, — говорит.

У меня глаза из орбит полезли.

— Это как это? — спрашиваю.

Она заметно воодушевилась (я же вопросы задаю) и начала объяснять, что мужчины — грязные животные, что они не могут понять тонкий мир таких прекрасных созданий, как я, что только она способна оценить мой возвышенный мир и любить меня бескорыстно, отрешенно и преданно. Меня, Ирка, так трясло, как в лихорадке, зубы стучали. Я ведь в свои двадцать лет и понятия такого не знала — «лесбийская любовь». Стояла на кровати и смотрела на нее как на ядовитую змею, у меня волосы от ужаса шевелились.

А Варнакова совсем контроль над собой потеряла — стала подбираться ко мне и за ноги хватать. А сама шепчет и шепчет. И ягодка моя, и цветочек, и ты самая талантливая, и ты красавица моя. И звездой-то она меня сделает и в Москву увезет, а ежели я в Москву не желаю, то за границу.

Я ей говорю: «Если сейчас с моей кровати не уйдете — я в окно выпрыгну». И на подоконник встала. А ночевали мы на третьем этаже. Может быть, и прыгнула бы. Но тут она немного очухалась. Стала меня умолять слезть с подоконника. Даже халат надела — прикрыла свои мощи. Я стою, глаза из орбит. Окно, сама понимаешь, открыто — июнь, жара ведь. Варнакова на колени бухнулась.

— Слезь, — говорит, — цыпочка моя, я пошутила. Уйду, не трону.

И поползла в ванную. Закрылась там. Я вещи похватала и в холл выбежала. Уже светало. До утра там просидела. Домой приезжаю, а там на моей кровати Рукавицын спит, моим халатом махровым накрытый. Они, оказывается, всю ночь гудели, ну и спали все у нас. Потом все разбрелись, а Рукавицына оставили. Он глаза распахнул и воззрился на меня в глубочайшем недоумении.

— Ты, — говорит, — выглядишь, как после землетрясения.

Я в слезы, давай ему все рассказывать. Он принялся ржать. Посмотрела я на него и как дам по морде! Меня этот смех убил. Но Рукавицын не обиделся. Пошарил под кроватью, нашел бутылку водки открытую, налил себе и мне. Опохмелился. Я тоже выпила, потом еще. Когда истерика прошла, я уже могла вместе с ним посмеяться над своим приключением, а час спустя не заметила, как оказалась вместе с Рукавицыным в кровати. Ну и понеслось. Я к нему привязалась, он тоже от меня не отходил. Варнакова отстала, когда увидела, что я с Рукавицыным. Я, конечно, потом узнала, что Санька никакой не голубой и Толик наркотиками не балуется. Вообще много чего узнала.

Лизавета стряхнула с ладони раскрошенный зеленый листок, нашарила ногой босоножку.

— Она так с тобой и работает? — спросила Ирина.

— Что ты! Она теперь модельным бизнесом промышляет. У нее агентство свое — там ей малина. Жалко бабу. Несчастная, в сущности, женщина. Ни детей, ни плетей…