Я просто смотрю на него.

— Слышишь? — огрызается он. — Потому что, черт возьми, Реми, иногда тебя правда очень сложно любить. Ты это знаешь? Ты знаешь.

И затем он отодвигает стул, бросает свою салфетку и проходит в кухню.

Я сижу. Если честно, у меня такое чувство, что мне дали пощечину: мое лицо даже покраснело и горит. Я просто дурачилась с ним, а он, Боже, так разволновался. За все эти годы Крис был единственным, кто разделял мой нездоровый, циничный взгляд на любовь. Мы всегда говорили друг другу, что никогда не женимся, никоим образом — пристрелите меня, если я это сделаю. Но сейчас он ко всему повернулся спиной. Ну и дурак.

Мне было слышно их из кухни, ее голос тихий и робкий, его — успокаивающий. Еда на моей тарелке остыла, как и мое черствое, черствое сердце. Вы, должно быть, подумали, что я тоже почувствовала себя хрупкой, будучи такой жестокой, озлобленной сучкой. Но нет. На самом деле я ничего не чувствовала, только то, что круг, который и так был мал, стал еще меньше. Может быть, Криса можно так легко спасти. Но не меня. Меня — никогда.

После долгой дискуссии шепотом в кухне, был заключен хрупкий мир. Я принесла свои извинения Дженнифер Энн, стараясь звучать искренне, и страдала от разговоров за шоколадным суфле, пока, наконец, мне позволили уйти. Крис все еще не говорил со мной и захлопнул дверь за моей спиной, когда я уходила. Меня не должно было удивлять, на самом деле, то, что он так легко влюбился. Именно поэтому он всегда проигрывал наше пари: его предсказания всегда были позже, гораздо позже реальных сроков, последний раз — на целых шесть месяцев.

Я сажусь в машину и уезжаю. Перспектива поехать домой выглядит удручающей, там буду только я, поэтому я пересекаю город, еду в район Лиссы. Я торможу перед ее домом, гашу фары и стою у ящика с почтой. В окно мне видно столовую, где она ужинает с родителями. Я думаю о том, чтобы пойти и позвонить в дверь — мама Лиссы всегда быстро приставит еще один стул к столу и накроет еще одно место для обеда — но я не в настроении родительских разговоров про колледж или будущее. По факту, я чувствовала себя готовой отступить. Итак, я пошла к Хлое.

Она открыла дверь, нахмурив брови, в руках у нее была деревянная ложка.

— Мама будет дома через сорок пять минут, — проинформировала меня она, придерживая дверь, чтобы впустить. — Можешь остаться на полчаса, ладно?

Я кивнула. У мамы Хлои, Наташи, были строгие правила — не принимать никаких гостей, и это за все время, которое я была знакома с Хлоей, означало, что всегда был четкий лимит времени, больше которого мы не могли себе позволить оставаться в этом доме. Казалось, что ее мать не очень любила людей. Мне кажется, что у нее была по-настоящему веская причина, чтобы стать стюардессой, либо все это была просто природная реакция на то, что она ею стала. В любом случае, мы едва ее видели.

— Как прошел ужин? — спросила она из-за плеча, пока я следовала за ней на кухню, где что-то шипело на плите.

— Без происшествий, — ответила я. Я приврала, так как не хотела в это ввязываться. — Можно утащить у тебя парочку мини-бутылочек?

Она отворачивается от плиты, где она что-то помешивала в сковородке. Пахнет морепродуктами.

— Это поэтому ты пришла?

— Отчасти.

Есть одна вещь касательно Хлои: я всегда могла ей сказать все напрямую. По факту, она предпочитала именно так. Как и я, она не участвовала в простом трепе. Она закатила глаза

— Угощайся.

Я вытащила табуретку, забралась на нее и открыла шкаф. О, золотая жила. Крошечные бутылочки, которые ее мать стащила, были бережно расставлены на полке согласно их высоте и категории: чистые ликеры слева, десертные бренди справа. Я схватила две бутылочки с Бакарди сзади, поправила ряды, затем взглянула на Хлою, чтобы убедиться, что все выглядит как надо. Она кивнула, затем протянула мне стакан с Колой, в которую я вылила содержимое одной бутылки и взболтала по кругу вместе с кубиками льда. Затем я сделала глоток. Напиток получился крепким, он разливался по мне теплом, и я почувствовала странные угрызения совести, словно я знала, что надо было по-другому реагировать на то, что случилось у Дженнифер Энн. Хотя, все прошло. Это и было плохо. Это всегда проходило.

— Хочешь глоток? — я спросила у Хлои, протягивая ей стакан. — Он хорош.

Она потрясла головой.

— Ага, — ответила она, урегулировав пламя под сковородкой. — Это как раз то, что мне надо. Ее дома будут ждать счет за обучение и я, пахнущая ромом.

— Где она на этот раз?

— Цюрих, мне кажется, — она наклонилась ближе к сковородке, понюхала ее. — С пересадкой в Лондоне. Или Милане.

Я сделала еще глоток своего напитка.

— Итак, — произнесла я после нескольких секунд тишины. — Я злая, дрянная сучка. Правильно?

— Правильно, — сказала она, даже не оборачиваясь.

Я кивнула. Факт доказан. Я так предполагала. Я вытираю пятно, оставленное моим бокалом на столешнице, и расправляю углы.

— И ты все это начала, — Хлои поворачивается и опирается на плиту, — Потому, что…

— Потому, — я отвечаю ей, — Что Крис внезапно поверил в любовь, а я — нет, и поэтому я — ужасный человек.

Она обдумала это.

— Не все так ужасно, — сказала она. — У тебя есть нечто хорошее.

Я ждала, подняв брови.

— К примеру, — ответила она, — Красивая одежда.

— Да пошла ты, — ответила я, и она засмеялась, прикрывая рукой рот, так что я засмеялась тоже. Действительно, я не знаю, чего я ожидала. Я могла бы ей сказать то же самое.

Она не давала мне уехать, когда я ушла. Она завернула на ней за угол — если бы она была припаркована перед домом, ее мать бы обозлилась, — затем отвезла меня в Бендо, где я поклялась, что выпью еще один бокальчик пива, а затем позвоню Джесс, чтобы она отвезла меня домой. Я пообещала. Потом я зашла внутрь, выпила две кружки пива и решила пока не беспокоить Джесс. Вместо этого я направилась к бару, где открывался неплохой вид на все помещение, и решила зависнуть тут ненадолго. Я не знаю, сколько прошло времени, когда я ее увидела. Минуту я спорила с барменом — высоким, неуклюжим парнем по имени Натан, — о гитаристах классического рока, а затем я повернула голову и заметила ее отражение в зеркале за баром. Ее волосы были выпрямлены, а лицо пылало. Она выглядела пьяной, но я ее узнаю в любом виде. Всем нравилось думать, что она ушла навсегда.

Я вытерла лицо, провела пальцами по волосам, стараясь оживить их. Она уставилась на меня так же, как я на нее, и так же, как и я, она знала, что все дело в дыме и зеркалах. За ней и за мной прибывала толпа, и я чувствовала, как люди напирают на меня, наклоняясь вперед за напитками. И вот что странно. В некоторой степени я была рада ее видеть. Худшую часть меня воплоти. Подмигиваямневприглушенномсвете, бросаявызов, чтобыяназвалаеенесвоимименем.

По правде сказать, я была хуже. Гораздо хуже. Я едва ли буду пить когда-либо еще. Или курить травку. Или идти с парнями, которых я не так хорошо знаю, в темные углы, или темные машины, или темные комнаты. Странно, что это никогда не работает при дневном свете, когда тебе видна вся топография лица другого человека, линии и изгибы, шрамы. В темноте все одинаково: углы смягчаются. Когда я думаю о себе той, которой я была два года назад, я чувствую себя раненой, склонной к ударам обо все углы. Не способной когда-либо исцелиться. И проблема не в алкоголе или сигаретах. Дело совсем в другом, что сложно признать вслух. Хорошие девочки не поступают так, как делала я. Хорошие девочки ждут. Но даже до того, как это случилось, я никогда не считала себя хорошей девочкой. Это было на втором курсе, и у соседа Лиссы, выпускника Альберта, была вечеринка. Родителей Лиссы не было в городе, мы все остались у нее на ночь, прокрались к шкафчику с алкоголем и смешивали все, что нам удалось найти, разбавляя это диетической колой: ром, водка, мятный шнапс. Из-за этого дня я не переношу черничный бренди, даже в тортах с рынка Милтон, которые так любит моя мать. Его запах вызывает у меня тошноту.

Будучи второкурсниками, мы бы никогда не были приглашены на вечеринку к Альберту, а прийти без приглашения у нас не хватило бы смелости. Но мы вышли на заднее крыльцо дома Лиссы с нашими сдобренными алкоголем диетическими колами и сигаретами, которые мы стащили у бабушки Хлои, она курила ментоловые (и которые тоже после этого дня вызывают у меня рвотный рефлекс). Один парень, который уже был пьян и несвязно бормотал, помахал нам рукой. После проведенного шепотом совещания, на котором против голоса Лиссы, что мы никуда не пойдем, выступили Хлоя и я, мы пошли. Это была первая ночь, когда я на самом деле была очень пьяна. Плохо было начинать с черничного бренди, уже час спустя я обнаружила себя бредущей в гостиную Альберта, придерживаясь за стульчик для поддержки. Все кружилось, я увидела Лиссу, Хлою и Джесс на кушетке в гостиной, где одна девушка учила их игре в четвертаки. Музыка была действительно громкой, и кто-то уронил вазу в фойе. Она была голубая, и осколки до сих пор валялись повсюду, разбросанные по ковру цвета лайма. Я помню как думала, при своем одурманенном состоянии, что они выглядят как морские стеклышки.

На ступеньках я врезалась в одного из друзей Альберта, очень популярного выпускника. Он флиртовал со мной всю ночь, притягивая меня к себе на колени, когда мы играли в «Козла», и мне это нравилось, я чувствовала себя в безопасности, словно я доказала, что я не какая-то там тупая второкурсница. Когда он сказал, что нам нужно выйти и поговорить, наедине, я знала, куда мы идем и зачем. Даже тогда мне было это не в новинку. Мы пошли в спальню Альберта и начали целоваться, там в темноте, когда он нащупал выключатель.

До того, как он нашел его, я обнаружила постер Пинк Флойд, кипу дисков, Эль Макферсон на календаре с декабрем. Он отталкивал меня назад, по направлению к кровати, и потом мы уже лежали на ней, все так быстро. Я всегда гордилась тем, что у меня было превосходство. У меня были мои запатентованные движения, толчки и случайные извивы, легко используемые, чтобы все замедлить. Но на этот раз они не работали. Каждый раз, когда я убирала его руку, другая оказывалась на мне, и казалось, что вся моя сила ушла в пятки. Это не помогало, так как я была настолько пьяна, что мое чувство баланса не работало, и равновесие тоже. И было так хорошо, на мгновение.

Боже. Остальное вспоминается отрывками, всегда всплывают эти сумасшедшие детали: как быстро все это произошло, все началось и закончилось, в одну яркую секунду, новая потеря.

Он был на мне, все болело, и все, что я могла чувствовать, это его вес, тяжелый, вдавливающий меня в кровать, пока я не стала чувствовать себя Алисой, застрявшей в кроличьей норе. Не хотела я, чтобы мой первый раз был таким.

Когда это закончилось, я сказала ему, что плохо себя чувствую, и убежала в ванную, заперев дверь трясущимися руками, сначала не способная исполнить даже такое простейшее действие. Затем я схватилась за раковину, часто дыша, мое дыхание успокаивалось, отдавало в ушах. Потом я подняла голову вверх и посмотрела в зеркало, это было ее лицо, которое я видела после. Пьяное. Бледное. Непринужденное. И напуганное, дрожащее, все еще всхлипывающее, пока она смотрела на меня, интересуясь, что же я натворила.

— Нет.

Бармен покачал головой, ставя передо мной чашку с кофе.

— Она отключилась.

Я вытерла лицо рукой и посмотрела на парня около меня, пожав плечами.

— Я в порядке, — сказала я. Или промямлила. Может быть.

— Я знаю. Они ничего не знают.

Мы говорили уже час и это все, что мне было известно: его звали Шерман, он первокурсник какого-то колледжа, я никогда не слышала о Минесоте, и последние десять минут он успешно продвигает свою ногу все ближе и ближе к моей, стараясь не обращать внимания на толпу, которая его притесняет. Теперь он достал сигарету из пачки и предложил мне. Я покачала головой, а он зажег ее, всасывая дым и выдыхая его в воздух.

— Итак, — сказал он, — У такой девушки, как ты, должен быть парень.

— Неа, — отвечаю я, размешивая кофе ложкой.

— Я тебе не верю, — говорит он, поднимая свой напиток. — Ты мне врешь?

Я вздыхаю. Весь этот сценарий был похож на сценарий разговора-с-девушкой-у-баной-стойки, и мне приходилось играть свою роль только потому, что я была не уверена, что смогу встать со стула, не споткнувшись. Наконец придет Джесс. Я позвонила ей. Не так ли?

— Это правда, — ответила я. — Я действительно такая сучка.

Он был явно удивлен этому, но не обязательно в плохом смысле. Фактически, он выглядел заинтригованным, словно я только что обронила, что ношу кожаные трусики или феноменально гибкая.

— Ну и кто тебе это сказал?

— Все, — говорю я.

— У меня есть кое-что, что тебя взбодрит, — сказал он.