Я откусила свой маффин, стараясь сконцентрироваться на газете передо мной.

— Без понятия, — ответила я.

— Минимум два пятьдесят, — решил Крис, прихлебывая еще одну ложку. — Только грудь должна весить пять фунтов. Может даже и семь.

— Нам обязательно говорить об этом?

— А как не говорить? — сказал он. — Господи. Это прямо здесь. Это словно пытаться проигнорировать солнце или что-то вроде того.

И это была не только картина. Еще была и статуя, современное искусство, она теперь стояла в фойе и выглядела, если честно, как большой пенис. (Это тема такая? Я никогда бы не отнесла Дона к такому типу, но теперь я начинаю сомневаться). Добавьте к этому странный набор из горшочков Калфалон, которые были развешены по всей кухне, и красный кожаный диван в гостиной, который просто кричал мне «Одинокий мужчина ищет любовных приключений», поэтому неудивительно, что я себя чувствовала не в своей тарелке. Но опять же, этот дом не принадлежал только мне. Сейчас Дон был постоянным — как предполагается — а я временно теряла статус, как ушло — так и придет. На этот раз, я была единственная, у кого есть срок годности, и мне этот факт совсем не казался привлекательным.

Все это объясняло, некоторым образом, почему я так много времени провожу у Декстера. Но была еще причина, которую я не могла так быстро признать. Даже себе самой.

Все время, что я встречалась, у меня существовала психологическая схема, расписание, как все будет происходить. Отношения всегда начинаются с того дурманящего периода, когда другой человек подобен новому открытию, которое внезапно решает все жизненные проблемы, такие как потеря носков в комоде или выпечка рогаликов без пережаренных краев. На этой фазе, которая обычно длится шесть недель и два дня, другой человек идеален. Но спустя шесть недель и два дня, трещинки начинают проявляться. Это пока еще не полное разрушение структуры, но те маленькие вещи, к которым придираешься и за которые пилишь. К примеру, то, что они предполагают, что ты теперь всегда будешь оплачивать свой билет в кино, как ты это уже один раз сделала.

Сначала ты находишь это милым и привлекательным. А теперь это тебя раздражает, но не настолько, чтобы что-то менять. На восьмой неделе напряжение начинает проявляться. Теперь этот человек всего лишь простой смертный, и именно на этом этапе многие отношения рушатся и умирают. Потому что либо тебе приходится держаться поблизости и мириться с этими проблемами, или изящно уйти, понимая, что в ближайшем будущем появится другой идеальный человек, который все разложит по полочкам, по крайней мере на шесть недель.

Я знала об этом еще до того, как у меня появился парень, так как видела, как моя мать уже несколько раз проходила через это. С браком эта модель расширяется, деформируется, как при счете возраста у собак: шесть недель становятся годом, иногда двумя. Но всё, то же самое. Именно поэтому всегда легко понять, сколько подержатся мои отчимы. Все сводится к математике.

Если заниматься расчетами с Декстером, на бумаге все выходит идеально. Мы бы хорошо преодолели отметку в три месяца, и я бы уехала в колледж как раз в тот момент, когда страсть начала угасать. Но проблема в том, что Декстер этому не способствует. Если мою теорию отношений изобразить географически, то Декстер находится ни слева, ни справа от центра. Он вообще на другой карте, быстро приближается в дальний угол и стремится в неизвестное.

Во-первых, он долговязый. Мне никогда не нравились долговязые парни, а Декстер неуклюжий, худой и всегда в движении. Мне неудивительно, что наши отношения начались с того, что он сталкивался со мной при разных обстоятельствах, теперь я знаю, что он идет по жизни, размахивая локтями, дрыгая коленями и разбрасывая остальные конечности. За короткое время, что мы вместе, он успел разбить мой будильник, раздавить мои бусы и как-то умудрился оставить огромный след на моей стене. Я не шучу. Он всегда дергает коленями или барабанит пальцами, словно он заводит двигатель, ожидая, когда ему подадут флагом сигнал стартовать. Я заметила, что постоянно стараюсь его успокоить, положив ему на колено или пальцы свою руку, надеясь, что это его утихомирит, но вместо этого я оказываюсь пойманной, жонглирующей вместе с ним, словно поток теперь идет и сквозь меня.

Во-вторых, он неряха. Его рубашка всегда торчит, на галстуке обычно пятно, его волосы, волнистые и густые, торчат во все стороны, словно он сумасшедший ученый. Кроме того, его шнурки постоянно развязаны. У него везде все не доведено до конца, а я ненавижу недоделки. Если бы мне удалось удержать его на одном месте достаточно долго, я знаю, что мне не избежать подтыкивания, завязывания, приглаживания, приведения в порядок, словно он — это кладовая в полном беспорядке, буквально орущая, чтобы привлечь мое внимание. Но вместо этого я стискиваю зубы, борясь со своим страстным желанием, потому что это не постоянно, я и он, и думать так — только причинять боль нам обоим.

Что ведет к третьему: я действительно ему нравлюсь. Не в плане только-до-конца-лета, что было бы безопаснее. По правде, он никогда не говорил о будущем, словно у нас много времени, и у наших отношений не было определенной точки. Я, конечно, хотела все прояснить с самого начала: что я уезжаю, никаких привязанностей, слоган, который я повторяла у себя в голове и, наконец, собиралась высказать вслух. Но когда бы я ни пыталась это сделать, он легко уходил от темы, словно мог читать мои мысли, предвидеть слова и аккуратно ускользать от проблемы.

Теперь, когда работа над «Картофельной песней» прекратилась и Тед смог уйти на работу, Декстер пришел и встал передо мной, потягивая руки над головой.

— Полный кайф видеть настоящую группу за работой, не так ли?

— Отношения-оу отстойная рифма, — сказала я: — Псевдо она или нет.

Он моргнул, затем улыбнулся.

— Это работа в процессе, — объяснил он.

Я отложила свой кроссворд — я уже разгадала половину — он поднял его, взглянул на то, что я закончила.

— Впечатляет, — сказал он. — И, конечно, Мисс Реми решает кроссворды ручкой. Что, ты не делаешь ошибок?

— Неа.

— Но ты здесь.

— Ладно, — соглашаюсь я: — Может одну.

Он снова улыбается. Мы уже встречаемся пару недель, но легкость взаимных уступок все еще удивляет меня. С того самого первого дня в моей комнате я почувствовала, что мы как-то проскочили мимо формальностей Начала Отношений: тех неловких моментов, когда вы не растворены друг в друге и все еще чувствуете границы и пределы другого человека. Может быть, так получилось потому, что мы ходили вокруг друг друга пока, наконец, он не скатапультировал в мое окно. Но если я позволю себе долго думать об этом — а я не позволю — я почувствую всплески в памяти, что мне было с ним комфортно с самого начала.

Ясно, что ему было комфортно со мной, когда он схватил меня за руку как в первый день. Словно он знал, даже тогда, что сейчас мы будем здесь.

* * *

— Спорим, — говорит он мне: — Что я смогу назвать больше штатов чем ты за то время, пока та женщина выйдет из химчистки.

Я посмотрела на него. Мы сидели у Джои, у нас был обеденный перерыв, я пила диетическую колу, он жевал из пакета Фиг Ньютонс.

— Декстер, — сказала я, — это опасно.

— Ну давай, — он проскользил рукой по моей ноге. — Я тебя сделаю.

— Нет.

— Испугалась?

— Еще раз нет.

Он наклонил голову набок, затем сжал мое колено. Его нога, конечно, притоптывала.

— Давай. Она почти вошла. Когда дверь за ней захлопнется — время пойдет.

— О, боже, — говорю я. — Какова цена пари?

— Пять баксов.

— Скучно. И слишком легко.

— Десять баксов.

— Окей. И ты платишь за обед.

— Идет.

Мы наблюдаем, как женщина, одетая в розовые шорты и футболку, несет груду мятых белых рубашек, открывает дверь в химчистку. Как только дверь закрывается, я говорю:

— Мэн.

— Северная Дакота.

— Флорида.

— Вирджиния.

— Калифорния.

— Делавэр.

Я загибаю пальцы: он тот еще обманщик, хотя всегда страстно отрицает это, так что мне всегда необходимо доказательство. Пари для Декстера что-то вроде дуэлей в старых фильмах, где мужчины в белых костюмах бьют друг другу по лицу перчаткой и в риске вся честь.

До сих пор я выигрывала не всегда, но и не отступала. Для меня, после всего, это было в новинку.

Пари Декстера были, несомненно, легендарными. Первое, которое я увидела, было между ним и Джоном Миллером. Это случилось через пару дней после того, как мы с Декстером начали встречаться, когда я только начала посещать желтый дом вместе с ним. Мы нашли Джона Миллера сидящим на кухонном столе в пижаме, он ел банан. Перед ним лежала целая связка бананов, по-видимому совсем не на своем месте, в котором, как я знаю, находились главные виды продуктов, состоящие из Slurpees и пива.

— Что случилось с бананами? — спросил его Декстер, он выдвинул стул и сел.

Джон Миллер, который до сих пор выглядел сонным, взглянул и произнес:

— Фрукты из Month club. Моя nana дала их мне на день рождение.

— Калий, — сказал Декстер. — Знаешь, он нужен тебе каждый день.

Джон Миллер зевнул, словно привык к подобного рода информации.

Затем он вернулся к своему банану.

— Спорим, — внезапно говорит Декстер голосом, который потом я буду распознавать, когда он затеет пари. — Что ты не съешь десять бананов.

Джон Миллер дожевал кусочек, затем проглотил.

— Спорим, — ответил он: — Что ты прав.

— Это вызов, — говорит Декстер. После этого он вытащил для мня стул, его колено уже тряслось, и сказал тем же низким, тихим голосом: — Принимаешь его?

— Ты псих?

— За десять баксов.

— Я не собираюсь есть десять бананов за десять баксов, — возмущается Джон Миллер.

— Это по доллару за банан, — говорит Декстер.

— И более того, — продолжает Джон Миллер, кидая кожуру в переполненное мусорное ведро у задней двери и промахиваясь. — Все это двое дурацкое двойное пари устарело, Декстер. Ты не можешь просто бросать пари, когда захочешь.

— Ты сдаешься?

— Ты прекратишь говорить таким голосом?

— Двадцать баксов, — сказал Декстер. — Двадцать баксов…

— Нет, — отвечает Джон Миллер.

— … И я почищу ванную.

Это круто все меняло. Джон Миллер посмотрел на бананы, затем на Декстера. Затем снова на бананы.

— Тот, что я съел, считается?

— Нет.

Джон Миллер хлопнул по столу.

— Что? Ради бога, он еще до желудка-то не дошел!

Декстер секунду подумал.

— Ладно. Позволим Реми посчитать его за первый.

— Что? — говорю я. Они оба смотрят на меня.

— Ты беспристрастный зритель, — объяснил Декстер.

— Она твоя девушка, — пожаловался Джон Миллер. — Это небеспристрастно.

— Она не моя девушка, — Декстер посмотрел на меня, словно это могло меня обидеть, и это доказывало, что он совсем меня не знает. Он сказал: — Я имею ввиду, что мы возможно будем встречаться, — здесь он сделал паузу, ожидая, что я вставлю что-нибудь, но я этого не сделала, поэтому он продолжил. — Но ты личность со своим мнением и убеждениями. Верно?

— Я не его девушка, — сказала я Джону Миллеру.

— Она любит меня, — сказал ему Декстер, словно внес поправку, и я почувствовала, как запылало лицо.

— В любом случае, — продолжил он. — Реми? Что ты думаешь? Это считается или нет?

— Угу, — говорю я. — Я думаю, что считается. Возможно, как половинка.

— Половина! — Декстер посмотрел на меня с таким довольным видом, словно он сам вытащил меня из болота. — Великолепно. Итак, если ты принимаешь этот вызов, тебе нужно съесть девять с половиной бананов.

Джон Миллер задумался на секунду. Позже, я узнала, что деньги в желтом доме были в дефиците, и подобные пари обеспечивали баланс налички, перетекающей от одного человека к другому.

Двадцать баксов означали еду и пиво, по крайней мере, на пару дней. И это было действительно всего лишь девять бананов. И половинка.

— Хорошо, — сказал Джон Миллер. И они пожали руки. До начала пари следовало собрать свидетелей. С задней веранды пришел Тед вместе с девушкой, с которой он встречался, представив ее как Ужасная Мери (я предпочла не переспрашивать), и после неудачных попыток найти клавишника Лукаса, было одобрено принять собаку Декстера Маки на замену. Мы все собрались вокруг стола или на длинном уродливом коричневом диванчике возле холодильника, в то время как Джон Миллер делал глубокие вдохи и потягивался, словно готовился бежать пятьдесят ярдов.

— Окей, — сказал Тед — единственный, у кого работают часы, а поэтому хронометрист. — Пошел!