Далее следовало прибытие съемочной группы к площадке перед ангаром, потом сцена с шампанским, затем Мак берет Клаудию за талию и вынимает из кузова джипа, чтобы поставить на землю. Она затаила дыхание – сейчас там, на экране, он ее поцелует. Но нет, ребята, конечно, вырезали те кадры, где она закатила ему пощечину. Камера, однако, показала ее лицо сразу после поцелуя, нежные губы слегка приоткрыты, глаза горят, и все это сейчас возникло на экранах одиннадцати миллионов гостиных, на экранах всей страны.

В этот момент появился распорядитель и панически замахал им руками – пора выходить под яркий свет юпитеров и пристальный взор кинокамер. Мак взял ее под руку, и они сбежали по лестнице вниз под грохот аплодисментов публики, которая заполнила съемочный павильон студии.

Майк Грефтон, ведущий шоу, рассиялся им навстречу улыбками и только потом повернулся к зрителям.

– Давайте поприветствуем храбрую леди. – Последовал взрыв аплодисментов. – А заодно и этого красавца, который оказывал ей всяческую поддержку. – Еще одна овация. – Может, мы попросим его еще раз поцеловать нашу очаровательную парашютистку?

– Целуйся с ним сам, – пробормотала Клаудия себе под нос.

Публика поддержала инициативу Майка ревом одобрения.

– Как вы думаете, сколько это стоит? – спросил он зал.

– Тысячу фунтов! – выкрикнул зал в один голос. Он сложил ладонь лодочкой и приложил к уху, будто не расслышал названной суммы.

– Сколько, сколько?

– Тысячу фунтов, тысячу фунтов, тысячу фунтов! – весело скандировала публика.

Клаудии показалось, что ее внутренности от предчувствия дальнейшего унижения свернулись в рулончик, а Майк, глядя на них с Маком, сделал жест, означающий «прошу вас, приступайте».

Внутренности Клаудии свернулись еще туже, когда Мак повернулся и посмотрел на нее своими синими глазами.

– Это же хороший шанс, дорогая, – пробормотал он, слегка приподняв брови. – Не упустите его.

– Попробую.

Клаудия выступила немного вперед, публика замерла в ожидании, и она поняла, что отступать некуда, но если Барти Джеймс думает, что весь этот дешевый балаган сойдет ему с рук, то он жестоко ошибается. Она оглядела публику, а затем сложила ладонь лодочкой и поднесла ее к уху, повторяя жест Майка.

– Сколько, сколько?

Потворствуя идиотизму зрителей, она повторила этот жест и другой рукой, что выглядело весьма нелепо, но зато страшно позабавило и развеселило публику, которой после этого невозможно было отмолчаться.

– Две тысячи фунтов, – вразнобой заголосили из зала.

Клаудия положила руки на бедра и уставилась в зал.

– Только две тысячи? – спросила она. – И это все, на что вы способны? Подумайте о несчастных больных детях.

– Три, – раздалось из ликующего зала. – Три тысячи фунтов.

Она повернулась к Маку с широким жестом, выражающим возмущение человеческой скупостью. Мак, подхватив инициативу, выступил вперед.

– Не останавливайтесь! – ободрил он зрителей. – Это не истощит ваших карманов. Или мы с Майком подумаем, что они у вас дырявые. Последнее слово за вами!

Публика замерла, почуяв грубое принуждение.

Майк Грефтон, осознав, что ведение шоу ускользает у него из рук и принимает характер разбойного нападения, сразу же включился в процесс, возвращая себе права ведущего, но тут заметил испуганного Барти Джеймса, производящего суматошно-панические жесты, призывающие объявить его появление. Но в конце концов, Барти не удержался и выскочил под объективы сам, не дожидаясь объявления.

– Ну, Клаудия, – сочно сказал он, поворачиваясь к ней. – Публика хочет еще один поцелуй, и мы с удовольствием готовы поддержать наших зрителей, которые будут счастливы, даже если нам придется дать для вашего доброго дела семь тысяч фунтов.

Камера взяла Барти крупным планом, создавалось впечатление, что деньги он вот-вот вытащит из собственного кармана.

– Итак, Клаудия, что вы нам на это скажете? – вновь перехватил инициативу Майк Грефтон.

Клаудия светло улыбнулась.

– Скажу, что сумму надо удвоить. Ведущий издал нервный смешок.

– Удвоить?

Краешком глаза она увидела, как застонал Барти, но мошенник знал, когда надо стонать и хвататься за голову, а когда, напротив, ликовать и восхищаться публикой. Вот и сейчас он постонал, постонал, заговорщицки переглянувшись с залом, и вдруг исчез, схватив большую бутылку виски, которая волшебным образом появилась прямо перед ним. Майк, решив вытянуть из нового поворота событий все, что можно, повернулся к зрителям.

– Удвоить! – повторил он. – Как вам это нравится? Давайте спросим у Габриела Макинтайра, стоит ли поцелуй этой девушки таких денег.

Клаудия ужаснулась, видя, что Мак смотрит на нее, но она стойко выдержала его взгляд. Смущаться и ужасаться теперь некогда, надо профессионально держать восхитительную улыбку, очаровывая публику, выжидательно замершую в молчании, нависшем над студией.

– Ее поцелуй стоит гораздо большего, – сказал Мак.

Публике его ответ понравился, о чем она заявила нестройным шумом одобрения, но тут Майк поднял руку, требуя молчания, затем, когда в студии убавили свет, отошел в сторону, оставив парочку в ярком пятне света.

Ну, ничего, ничего, уговаривала себя Клаудия. Экранный поцелуй ничего не значит. Но Мак не двигался, не делал ничего, чтобы помочь ей. Скорее всего вспомнил последствия предыдущего поцелуя и решил не проявлять инициативы. Клаудия медленно повернулась к нему, прикоснулась к его руке и сказала:

– Ну что ж, дорогой мой тренер, порадуем нашу великодушную и щедрую публику, она того заслужила.

С этими словами она подняла руки и обняла его за шею.

– Долго ли мы должны их радовать? – тихо спросил он.

Она не ответила, просто привстала на цыпочки и прижалась губами к его губам. Холодно, расчетливо и без малейшего проблеска чувства.

Несомненно, это был самый бесстыдный поцелуй, каким она когда-либо одаривала мужчину, будь то на сцене или вне ее. И несмотря на это, вдруг неожиданно ощутила его возбуждение. Но только на какой-то момент. Мак быстро справился с собой, обнял ее за талию и возвратил ей поцелуй.

Поначалу она твердо владела ситуацией, исполняя все так, как не раз уже ей приходилось делать это на сцене. И вдруг что-то изменилось. Испугавшись внезапной перемены, она оледенела. Но когда его тело еще теснее прижалось к ней, когда его руки подняли ее и держали чуть не на весу, весь ее гнев испарился, она успокоилась и, вцепившись в смятый под ее пальцами свитер, доверчиво прильнула к нему.

Краешком сознания она слышала аплодисменты, продолжавшиеся все время, пока длился и длился их поцелуй. Но все казалось неважным, кроме жаркого рта Габриела Макинтайра и медленного свободного падения в поцелуй, в котором он будто овладевал ею.

Все кончилось внезапно, и, когда она отклонилась от него, отбросив назад волосы, свалившиеся на лицо, его глаза были прикрыты, лишая ее возможности понять, что он чувствует.

Злясь на него и на себя, она с трудом сдержала собственные эмоции, чтобы они не отразились на ее лице. Но, несмотря ни на что, ей страстно хотелось отвесить ему увесистую пощечину, как тогда, когда он первый раз поцеловал ее, но она не имела права выйти из роли на глазах у миллионов зрителей. А поэтому, вместо того чтобы закатить ему оплеуху, она скромно опустила ресницы.

– Ну что, Мак, – сипло пробормотала она, – стоит этот поцелуй четырнадцати тысяч фунтов?

– Нет, Клаудия, это вы должны мне сказать, – тихо, бархатным голосом ответил он.

– Даже и слушать тебя не хочу, – направляясь к выходу, бросила она спешившему следом за ней Барти. – Никогда больше не соглашусь участвовать с тобой в шоу.

– Поверь, это выглядело очень забавно, Клаудия. И ты так здорово со всем справилась.

– Не благодаря тебе, а вопреки. И все за такие мизерные деньги. Никто не смог бы собрать на телевидении меньше денег, чем ты. Ты набрал было скорость, но выскочил ни для чего другого, как только малость попрыгать и смыться. Уж если начал дело, так надо было раскручивать его на полную катушку. Ты просто напугал публику, заставив их поглубже запихнуть руки в карманы и отсидеться даром. А завтра бульварные газетенки будут на все лады потешаться над нами. – Она взглянула на Мака. – И вы еще тоже. Вы хоть понимаете, во что вляпались? С какой легкостью вы согласились корчить из себя дурака!

– Я для дела старался. – Он пожал плечами. – Вы же сказали, что это акт благотворительности.

– Нет, Мак. Это просто дешевая реклама для их треклятого шоу.

– Не такая уж дешевая. – пытался возражать Барти.

– А я говорю, дешевая!

Наконец-то Клаудия получила удовлетворение, осознав, что ей удалось прижать его так, что он запищал. Она взглянула на часы и устремилась к двери.

– Считай, Барти, что тебе повезло, мне надо быть еще кое-где. А то бы ты у меня так просто не отделался.

Мак опередил их, открыв для Клаудии дверь, но, когда собрался взять ее под руку, она резко оттолкнула его.

– Вы когда-нибудь прекратите меня лапать или нет? – выпалила она, гневно сверкнув глазами.

Он поднял руки с растопыренными пальцами в знак того, что подчиняется, извиняется и ни на что не претендует.

– Ладно, пошли, – смилостивилась она. Дверцу машины Мак перед ней открыл, но руку свою, когда она забиралась в салон, не предложил. И не пытался заговорить с ней. А когда они подъехали к театру и он последовал за ней, она резко сказала:

– Что вы за мной тащитесь? На сегодня, Мак, я сыта вами по горло. Больше вы мне не понадобитесь.

– Не думаю. Боюсь, без меня вам не удастся войти в свою квартиру. Я сменил все замки и код вашей сигнализации. Все это я проделал во время дневного спектакля.

– Нет, Мак, я вам уже сказала, сегодня вы мне не понадобитесь, потому что домой я не пойду. Меня не будет, и раньше понедельника я не вернусь. Благодаря этому у вас появится масса времени, чтобы сделать в моем доме все, как было прежде. И вот еще что, приятель, я буду весьма признательна, если мои ключи, украденные вами у меня из кухни, вы оставите у миссис Эберкромби.

С этими словами Клаудия повернулась на каблуках и вошла в театр. Вскоре она уже подходила к своей артистической уборной. Принимаясь за грим, она все еще пылала яростью.

– Пять минут, Клаудия, – послышалось из-за двери.

– Хорошо.

Покончив с волосами, она встала и сделала дюжину медленных вдохов и выдохов. Потом открыла дверцу шкафа и вынула оттуда длинный белый кружевной пеньюар, в котором должна была появиться в первой сцене.

Он был изрезан в клочья.

– Дорогая, ты выглядела просто удивительно, – заверила ее Мелани. – Это твоя шаль настолько великолепна, зрители даже не заметили, что ты переменила костюм.

– Если бы еще они не заметили и это идиотское телешоу, – ядовито сказал Филлип. – И всю эту продукцию, что производится вне театра. Все эти постановки, чековые программы. – Он побелел от злости. – Ты хоть представляешь, как это отразится на мне? А я еще не знаю, что скажет мистер Эдвард.

Мелани повернулась к нему.

– Это все, о чем вы способны думать? Только о том, что касается лично вас? А вы представляете, каково было Клаудии идти на сцену и играть как ни в чем не бывало, когда она только что пережила такое потрясение? Я не представляю, как она с этим справилась!

Клаудия подняла руку. Ей сейчас было не до того, чтобы выслушивать грызню этих двоих.

– Филлип, позаботься, пожалуйста, чтобы в понедельник к вечернему спектаклю мне подобрали костюм, и попроси костюмеров обеспечить на будущее запасные костюмы.

– Для мисс Мелани тоже?

Клаудия собралась было сказать, что это не обязательно. Но решила, что не стоит привлекать нежелательное внимание к ее затруднительному положению, тем более что всем этим людям знать об этом не обязательно.

– Конечно. Да, и вот еще что! Когда я приду в театр в понедельник, я хочу, чтобы у меня был полный список всех, кто, начиная со времени окончания дневного спектакля, входил в театр через служебный подъезд. Обслуга, посетители – словом, все, кто работал здесь или просто болтался.

– Ты этот список получишь. Мелани прикоснулась к ее руке.

– Кло, может, мне отвезти тебя домой?

– Нет. Я уезжаю. – Почему-то она решила уточнить, куда именно уезжает. – Уик-энд проведу в Брум-хилле. Остановлюсь у Физз и Люка.

– На чем же ты поедешь?!

– В гараже мне предложили на время машину. И прежде чем ты спросишь, я отвечу, что способна вести ее сама.

– Ты уверена? – Клаудия ответила ей взглядом, который не оставлял сомнения в том, что она уверена. – Хорошо. Увидимся в понедельник, – сказала Мелани, выходя из гримуборной.

– Клоди… – начал было Филлип, но она остановила его.

– В понедельник, Филлип, все в понедельник. И, пожалуйста, плотнее закрой дверь, когда будешь выходить.

Оставшись одна, Клаудия сидела очень тихо и обдумывала случившееся. Думала о ком-то, кто проник в ее уборную, располосовал перед самым спектаклем ее сценический костюм и удалился. А еще она думала о машине, которую гараж прислал ей в замену и которая стоит у театра, пригнанная лишь после двух часов. Стоит незапертая. Беззащитная.