Она сделала шаг в его сторону, затем вдруг замешкалась, будто засомневалась, не обманывают ли ее глаза. Но в следующее мгновение выражение ее лица переменилось, улыбка погасла, а густые ресницы затрепетали и опустились, будто она, опомнившись, решила не выказывать своих чувств. Словом, лицо ее вдруг превратилось в маску вежливого равнодушия, за которым ничего, кроме навыков хорошего воспитания, не стояло.

– Что, черт возьми, вы здесь делаете? – спросила она.

Нет, шутить, дорогая, слишком поздно. Больше тебе не удастся меня одурачить.

Он чуть было не принял ее за особу, вроде Дженни, – сильную, эгоистичную, себялюбивую женщину. Но теперь понимал, как ошибался. Ведь он примчался сюда, к ее дому, еще и потому, что в целом мире нет никого, кого бы ему так хотелось видеть. Мак буквально в один скачок преодолел пространство между ними, схватил ее за руки и встретился с взглядом ее невероятных глаз, умудрившись рассмотреть маленькие черные искорки, затемнившие серебро ее радужных оболочек.

– Я здесь потому…

Потому, что не могу жить без тебя, потому что должен сказать тебе, как сильно тебя люблю.

– … потому, что мне надо задать вам один вопрос.

– Вопрос? – Клаудия приподняла одно плечо, явно испытывая некоторую неловкость. А она-то было подумала, что он вернулся к ее дому, потому… Ну, значит, не потому. – У вас, мистер Макинтайр, всегда масса вопросов, – как-то отрешенно проговорила она.

И он увидел в ее глазах отчаяние, которого ей не удалось скрыть. Двадцать четыре часа назад он бы не придал этому никакого значения. Но теперь он знал, что это означает.

– На самом деле два вопроса.

– Два вопроса. – как заведенная повторила Клаудия. Она совсем не заботилась в эту минуту, как выглядит, ей вдруг все стало безразлично. Не придала она значения и тому, что нечто в его облике говорило о какой-то новой тревоге, о которой она еще не догадывалась. – За кого вы меня принимаете? За ходячую энциклопедию? Почему бы вам, мистер, не провалиться к чертовой бабушке? Два вопроса! Почему не три? Вы же знаете, Бог троицу любит.

О, да, он знал об этом, и третий вопрос у него тоже был. Очень важный вопрос, но с ним можно малость повременить.

– Скажите, у вас есть какие-нибудь предположения насчет того, кто вчера вечером мог вылить на вас краску?

Да он дурачит ее! Разве не все уже выяснилось? Какая досада! Вновь и вновь она попадает в ловушку. Вот и теперь ей показалось, что он заботится о ней, потому что любит – любит несмотря ни на что, и поэтому не может покинуть ее, хотя она, зажав сердце в кулак, и отпустила его на все четыре стороны, дав понять, что он волен уйти без всяких объяснений.

Так, значит, опять ошибка! Он возвратился, чтобы в очередной раз обжечь ее душу бесплодной надеждой. И чтобы тотчас эту надежду отнять.

– Сами знаете кто, – сказала она сварливо. – Джоанна.

– Так знайте, Клаудия, это не Джоанна. Она подбрасывала письма, она испортила ваш театральный костюм, но она ничего не знает о краске.

Клаудия отняла у него свои руки. Она не совсем понимала, о чем он говорит, да и не имела, собственно говоря, особого желания продолжать эти игры.

– Все кончено, Габриел. Я не хочу больше говорить об этом.

– Клаудия, дорогая, если вы защищаете кого-то, то самое время остановиться.

– Никого я не защищаю. Позвольте пройти. – Она двинулась к своему подъезду, но он не пропустил ее. – Габриел, поверьте, до отъезда в театр у меня еще куча дел.

Она попыталась прорвать заслон, выставленный у нее на пути, но он схватил ее за плечи.

– Клаудия, выслушайте меня.

– Это уж слишком, Мак! – взорвалась она, вырываясь из его рук и возвращая ему его общее для всех имя, будто проводя между ними разделительную черту. – Не спорю, вы были великолепны, и я сейчас дам вам письменные рекомендации, но вы переходите всякие границы. В любом деле надо уметь остановиться.

Она и в самом деле хотела в этот момент лишь одного – поскорее уйти. Неужели он этого не понимает?

Он понял и позволил ей направиться к подъезду Но вдогонку сказал:

– У меня два вопроса. Я еще не задал вам второго.

Что-то заставило Клаудию остановиться. Не оборачиваясь к нему, она ждала второго вопроса. А вдруг…

– Кто такой Дэвид Харт? Абсолютно взбешенная, она обернулась.

– Дэвид мой друг. Хороший, добрый человек, который никогда не осуждает, никогда не критикует и никогда не терзает меня глупыми вопро…

Но договорить Клаудия не успела, так и оставшись стоять с открытым ртом, ибо ее речь на полуслове прервал резкий визг шин небольшого фургона, из тех, что доставляют на дом продукты, который мчался прямо на нее. Она впала в какое-то оцепенение, а вокруг нее происходило некое действо, воспринимаемое ею кадрами замедленных съемок. Фургон вперся на тротуар, она успела увидеть лицо водителя, искаженное болью… или яростью? Бог знает! А по всему пути следования взбесившейся машины раздавались визгливые крики. Габриел тотчас схватил ее, поднял и отбросил к стене дома. Обхватив себя руками, она сгруппировалась и, падая на тротуар, перекатилась, чудом вспомнив то, чему учил ее Тони, объясняя, как правильно надо падать при неудачном приземлении с парашютом, чтобы ничего себе не повредить и не набить лишних шишек. Кстати, во время своего первого в жизни прыжка с парашютом она этим методом воспользоваться забыла. Как странно, что в эти краткие мгновения она умудрилась вспомнить пресловутого Тони с его уроками. А теперь вот лежала на тротуаре, отчаянно и безуспешно пытаясь набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы закричать.

Вокруг стояла неестественная тишина.

Потом звуки начали наполнять жуткую пустоту безмолвия, воцарившуюся было вокруг нее. Сначала она услышала, как во что-то со страшным скрежетом врезался фургон. Потом увидела множество ног, устремившихся к ним. Кто-то начальственным криком приказывал – кому? – вызвать «скорую помощь» и пожарную команду. Какой-то глухой стон. Вдруг она поняла, что стонут рядом с ней, и заставила себя открыть глаза.

Ее глаза находились в нескольких дюймах от серой поверхности тротуара, и она не сразу сообразила, почему это так. Потом вспомнила о Габриеле и повернула голову. Он лежал в нескольких футах от нее. Ужасающе неподвижный. А возле его головы зловеще поблескивала лужа крови. И только тогда она закричала.

Уже несколько часов Клаудия сидела рядом с ним, ожидая, когда он окончательно отойдет от анестезии. Два раза он был близок к этому. Один раз даже что-то проговорил, но она видела, что он не вполне еще пришел в сознание.

Теперь, когда он повернул голову, когда она увидела, что его синие глаза ясны и осмысленны, ярко выделяясь на фоне неестественно бледной кожи, когда он улыбнулся, она встала с осточертевшего стула, взяла его за руку и прошептала:

– Габриел.

– Мне нравится твоя новая прическа. Прости, я не успел сказать тебе раньше.

– Нет, милый, молчи.

Черт! Не хватало еще разреветься! Но именно сейчас, когда он пришел в себя, на глаза ее навернулись слезы.

– Ты не поранилась?

Она всхлипнула, не в силах совладать с переполнявшими ее чувствами.

– Благодаря тебе. Ты спас мне жизнь.

– Вовсе нет. Если бы я не задержал тебя на улице, ты находилась бы в доме, в полной безопасности.

– Не совсем так, Габриел. – Она колебалась. – Ведь это не несчастный случай. Он пытался убить меня. Именно то, о чем ты и хотел предупредить меня, разве не так? Ты говорил, что есть кто-то еще.

– Кто он? Кто тот человек в фургоне?

Она назвала ему имя, которое он знал, которое знали многие, и догадка озарила его сознание.

– Тот, что погубил твою мать? Клаудия кивнула.

– Но почему?

– Почему он напал на меня? – Она пожала плечами. – Кто его знает. Папа убежден, что во всем виноват фотограф. На снимке, который напечатали в газетах, я очень похожа на мать в ее лучшие дни, а фотограф еще настоял на том, чтобы я и волосы причесала, как это делала она. Я даже надела одно из ее платьев. Он, вероятно, узнал его, вспомнил. Возможно, он сам когда-то купил его для нее.

Клаудия прикрыла глаза, пытаясь отогнать видения пережитого ужаса. Габриел подождал немного, потом тихо сказал:

– Отмщение?

– Да, полагаю, он давно свихнулся, но со стороны до последнего времени это совсем не было заметно.

И вот, увидев в газете снимок, он решил, что она вернулась мстить ему, разоблачить его. Разве это не действия сумасшедшего? Нападая на меня, он сражался с призраком мертвой женщины, от которого никак не мог избавиться. Попытка загнать джина обратно в бутылку. Ужас еще в том, что я все время находилась на виду. Я умудрилась три раза за четыре дня выступить на телевидении, мы как раз делали передачи о будущей постановке «Сыщика». Чувство вины, как видно, было у него всепоглощающим и за все эти годы вконец истерзало его мозг. Так что хватило одной фотографии, чтобы он совсем сдвинулся. Фотография явилась последней каплей. Знаешь, он ведь погиб.

– Погиб? Ну что ж. Согласись, для него это не самый страшный исход. Отмучился, как говорится. К тому же и смерть его наверняка подадут в газетах как следствие сердечного приступа. Или выдумают еще что-нибудь, столь же безобидное.

– Надеюсь, что так. Пусть мертвецы сами хранят свои тайны.

– Ох, как я рад, что все кончилось. – Он посмотрел на часы, видневшиеся за стеклянной стеной палаты, и деловито спросил: – Дорогая, ты не опоздаешь в театр?

– В театр? Я?

– Кто-то же должен играть в вечернем спектакле. Потерю ведущей актрисы, хотя бы на вечер, пресса наверняка расценит как крупное невезение театра. Видишь, я уже слегка поднаторел в специфике вашей артистической жизни. Но ты можешь спокойно покинуть мое ложе, у меня хватит терпения тебя дождаться.

– Ну, про нашу артистическую жизнь, Габриел, ты еще знаешь далеко не все. В театре полно актрис, только и ждущих счастливого случая. Сегодня какой-нибудь девчушке, которая до сих пор играла опостылевшую роль горничной, выпал шанс сыграть Аманду, а кому-то из массовки посчастливится получить освободившуюся роль горничной. Мечты, как ты понимаешь, могут и должны исполняться.

Она надолго замолчала, задумавшись о чем-то своем.

– Клаудия! – окликнул он ее, возвращая из мира грустных воспоминаний.

– Вот и я хочу… Ну, словом, я хочу признаться тебе, Габриел Макинтайр, что в мире не существует спектакля, фильма, телевизионного сериала или какой-нибудь выдающейся роли, которые заставили бы меня сейчас покинуть тебя.

Он ничего не ответил, и она уставилась на свои руки, нервно перебиравшие уголок простыни.

– Ты запросто мог погибнуть, – вновь заговорила она после довольно продолжительной паузы. – Понимаешь, все время до приезда «скорой помощи» и потом, уже здесь, я думала только об одном, что ты вот сейчас умрешь, так и не услышав того, что я давно хотела тебе сказать. Что я люблю тебя, очень сильно люблю. Мне страшно было, что ты этого так и не узнаешь, хотя, может быть, тебе это все равно. Но мне почему-то жутко хотелось, чтобы ты это знал. – Он продолжал молчать, и она договорила: – Вот я и призналась, а дальше… дальше, как сам знаешь.

– Могу я задать тебе один вопрос? Клаудия вздохнула.

– Ты разве не слышал, что я сказала там, возле моего дома? Или тебя так стукнуло этим фургоном, что вышибло из головы последние мозги? Я уже говорила тебе, что Дэвид просто мой друг. Он никогда…

– Да плевать на Дэвида. У меня есть и третий вопрос. Ты же сама говорила, что Бог троицу любит.

– Я это говорила? Ох, да! А я и забыла.

– Так у кого из нас вышибло последние мозги? Хорошо, ладно, еще не все потеряно. – Слабым движением руки он подозвал ее к себе, и она покорно склонилась над ним. – Ближе, – прошептал он.

Она поднесла свое ухо чуть не вплотную к его рту. Тогда он схватил ее и опрокинул на себя, игнорируя испуганный возглас, который она издала от неожиданности, игнорируя даже резкую боль в левом колене. Это была привычная боль, и он знал, что в свое время она пройдет.

– Габриел, ради всего святого, твоя нога.

– Не двигайся, и у моей ноги не возникнет никаких проблем.

– Но не могу же я лежать вот так!

– Можешь. – Его губы расползлись в довольной улыбке, когда она нервно оглянулась на дверь. – Я хочу задать тебе третий вопрос, а ты должна слушать меня очень внимательно.

Ее лицо находилось в нескольких дюймах от его лица, ее тело лежало на его теле, и вдруг ей стало все равно, что их можно увидеть из коридора. Единственное, что ее теперь занимало, это то, о чем он хочет спросить.

– Вперед, любовь моя, смелее. Я вся внимание.

– Ну, была не была, так и быть, отважусь спросить. Скажите мне, Клаудия Бьюмонт, не хотите ли вы выйти за меня замуж? Или эта мысль вам противна? Если это так, то я последую книжному примеру Люка Девлина, выстрою шалаш у дверей вашей квартиры и буду брать вас измором, пока ваша милость не сдаст мне своих крепостей. Но предупреждаю, что это будет именно шалаш у дверей, а не побег за океан, как это сделал Люк, так что я вам не дам никакого прохода.