Наталия Доманчук - Комон, стьюпид! Или Африканское сафари по-русски

– Нет, – ответили мы с Анькой хором.

– Ну и отлично. Он вообще-то не обрезанный, насколько я знаю.

– Ты с ним спала? – спросила я.

– Нет, конечно, бог с тобой. Запомните одно правило: нельзя спасть с мужиком, который знаком с твоим мужем.

– Нам еще до этого правила ехать и ехать, – вздохнула Анька.

– Да, это точно, – согласилась Инга. – Итак, на чем мы там остановились… да, Сергей.

– А почему это недостаток? – не поняла Анька.

– Потому что. Вот скажи мне, кто жена у бегемота?

Анька задумалась.

– Бегемотиха, наверное.

– Правильно, а крокодил кого себе выберет?

– Крокодилиху.

– Правильно. А еврей женится только на еврейке. Понятно?

– Так мы не еврейки с Анькой, – тихо сказала я и скосила глаза на свой нос, – хотя нос у меня жидовский!

– Твой нос тебе не поможет.

– Понятно, этот экземпляр нам не по зубам. И что, нет совсем никаких шансов?

– Ну почему нет? История знает несколько случаев спаривания еврея и не еврейки. Шанс всегда есть. Правда, мизерный.

– Ладно, третий кто? – спросила Анька.

– Третий – Альберт.

– О, нет. Только не Альберт, – простонала Анька.

– В чем дело? Вы знакомы? – удивилась Инга.

– У Аньки аллергия на Альбертов, – объяснила я. – Нельзя ли этого Альберта сразу задушить?

– Зачем? Он самый классный. Спокойный, уравновешенный, обеспеченный. И работа у него отличная: он почти всегда в командировках.

– Чем же это так здорово? – спросила я.

– Вот выйдешь замуж – поймешь, – ответила Инга. – Он, между прочим, доктор наук. И как раз в таком возрасте, что готов жениться хоть завтра. Время поджимает. Он постоянно ищет кого-то. Хочет иметь детей. Но он…

– Гей? – опять попыталась угадать я.

– Нет, – уже крикнула Инга. – Не гей он. Что у тебя за манечка такая?

– Она просто мечтает иметь друга-гея, – объяснила Анька.

– Зачем тебе это?

– Да что ты слушаешь ее! – обиделась я.

На самом деле это была правда.

Я всегда мечтала иметь друга-гея, чтобы он жил со своим бойфрендом по соседству. Утром он бы заезжал ко мне на своей машине, обязательно подправлял мне прическу и ругал, если бы я была без макияжа.

Потом мы бы мчались на его «BMW-Z3» за покупками. По дороге болтали бы о всякой чепухе, сигналили проезжающим машинам и во всю глотку распевали песни Элтона Джона и Принца.

Он бы мне говорил: «Выглядишь сегодня чудесно», я бы, не смущаясь, отвечала: «Спасибо». Или: «Что-то мне сегодня, подружка, не нравится, как ты выглядишь. Давай я тебе помассирую плечи» – и делал бы мне легкий массаж…

Он бы слушал со мной Колю Баскова. Он бы не курил в моем присутствии, а когда я просила бы его помочь мне приготовить ужин, он бы говорил: «Ну конечно, сядь, отдохни, я все сделаю сам», бежал на кухню и жарил рыбку в божественном соусе. Я совсем не против, чтоб он был итальянцем. Тогда бы мы с ним часами упражнялись в итальянском, он бы пел мне голосом Тото Катунью «Donna, donna mia» и вместо рыбы готовил спагетти с сыром.

– Все это враки! Так что там с ним не так? – я попыталась сменить тему.

– Он – еврей! – решила угадать Анька.

– И не еврей, и не гей. Он нормальный мужик, только он… большой ребенок. Рассеянный с улицы Бассеяной. Про него столько анекдотов ходит! – ответила Инга и закатила глаза.

– Расскажи хоть один, – попросила я.

– Один раз он проверял уровень масла в своей старенькой машинке и забыл закрыть капот. Так и поехал на работу.

– Ну и что тут такого? – удивилась Анька. – Я даже не знаю, где этот капот открывается и закрывается.

– Нет, ты не поняла. Он его полностью открыл, понимаешь? Поднял к лобовому стеклу и так и поехал.

– Как же он дорогу видел?

– Он смотрел в щель между капотом и корпусом и только минут через пять понял, что ему не очень удобно ехать. Остановился, вышел из машины и лишь тогда увидел, что капот открыт.

– Ну, это не смертельно, – вынесла свой приговор Анька.

– А если бы тебе пришлось выбирать, когo из этих троих ты бы выбрала? – спросила я у Инги.

– Альберта, конечно.

– Из-за командировок? – поинтересовалась выбором я.

– В большей части да.

– Все понятно. И когда мы их увидим?

– Послезавтра. В понедельник.

Вечером мы с Анькой сидели, опустив ноги в бассейн, и болтали о кандидатах.

– Значит так, – сказала Анька, – давай сразу договоримся, что к Альберту я даже не подхожу. Вообще. Потому что я точно знаю, что если я подойду, меня сразу на него стошнит.

– Ага, и притянет, как к магниту.

– Тоже вполне вероятно.

– А может, это твоя судьба?

– Что «это»?

– Имя Альберт. Скажу честно, меня от самого имени уже коробит.

– Ладно, тебе и от Эдуарда было плохо. Целых три года.

– И два месяца…

– Все, хватит хандрить. У нас послезавтра очень ответственный день. Пойду поработаю немного. Я за роман уже неделю не садилась. Может, хоть что-нибудь напишу… Вдруг меня посетит вдохновение?

Мы разошлись по своим комнатам.

Я подумала, что надо бы позвонить родителям, рассказать, что я неплохо устроилась, что у меня очень хороший и заботливый брат (кто бы сомневался); но потом решила отложить этот звонок до завтра, потому что если мама начнет говорить, она не остановится до утра.

Я очень люблю свою маму, но она часами может рассказывать по телефону о том, как соседка тетя Люся подвернула ногу, к ней приехала «скорая помощь», и медсестра, которая делала перевязку, рассказала, какие пряники она умеет печь, и дала ей шикарнейший рецепт. Я давно привыкла, что у нас в семье очень развит культ еды. И живут мои родители от праздника до праздника, вернее, от одного праздничного стола до другого. День космонавтики, День энергетика, Первомай и День седьмого ноября автоматически считаются праздничными, не говоря уже про Новый год, Рождество, дни рождения всех наших родственников. Сейчас еще прибавились День всех влюбленных и День матери.

Накануне каждого мероприятия, недели за три, всегда составляется список блюд, который занимает как минимум две страницы. Это все обсуждается по телефону с сестрой мамы, с женой папиного брата, естественно, с соседкой тетей Люсей и со всеми мамиными сотрудницами. Потом этот список дорабатывается, к нему прибавляется еще как минимум страница мелким убористым почерком, а то, не дай бог, получится, что «за столом нечего было есть».

После этих воспоминаний очень захотелось кушать, но я взяла себя в руки и удержалась от похода на кухню.

ПальЧики оближешь!

Я – повар.

Не простой повар, который стоит на кухне и, читая поваренную книгу, варит борщ, а самый настоящий, с большой буквы. Я готовлю не просто вкусно. Я – мастер своего дела!

Своего мужа я поймала на простой украинский борщ.

Трех порций было достаточно: очень скоро он уже стоял за моей дверью с букетом роз, свадебным колечком и вопросом «Что сегодня на обед?».

Наша семейная жизнь текла, как кисель: не спеша, гладко, не булькая. Утрам я кормила его пирожками с капустой; чтобы он пообедал на работе, давала ему с собой суп в литровой банке; а на ужин он ел гуляш из говядины.

Первый раз я почуяла что-то неладное, когда он оставил свой обед дома. Литровая банка с грибным супом сиротливо стояла на столе. Я позвонила мужу на работу и в трубке услышала: «Лапушка, я стал такой рассеянный! Да, я забыл свой обед на столе». На вопрос «Что же ты ел?» он ответил, что перекусил в столовке.

То же самое повторилось через неделю. Он опять нашел какое-то глупое оправдание, но когда я третий раз увидела на столе литровую банку с его любимым гороховым супом, я поняла, что надо принимать экстренные меры.

Не медля ни минуты, я надела свой самый красивый фартук и поехала к нему на работу.

Он сидел за столом, напротив него сидела какая-то костлявая копченая селедка, видимо секретарша. На столе, как на разделочной доске, сверкали улики: два бокала, вино и конфеты. На глаз, как опытный повар, я сразу прикинула, что их отношения еще не шагнули далеко в лес, а находятся только на опушке. Может, побаиваются охотников, а может, просто растягивают удовольствие. Второй вариант был хуже, чем первый, но тоже не смертельный.

Как только я вошла в кабинет, селедка схватила какую-то папку со стола и со словами «Андрей Михайлович, эту смету мы обсудим с вами позже» направилась к выходу. На ее пути появилась моя широкая грудь. Секретарша попробовала махнуть хвостом сначала влево, потом вправо, но когда я произнесла «Стоять», она опустила голову и из рыбьих глаз полились слезы.

Взяв ее за кофточку двумя пальцами, как грязную тряпку из раковины с немытой посудой, я подвела ее к мужу.

Муж, как хамелеон, на глазах менял окраску. Сначала он побледнел, как сыворотка для оладий, потом его кинуло в жар, и он стал красный, как свекольник, потом позеленел, как рассольник, и нервно сглотнул.

– Что, гурманище, не наелся еще? – спросила я.

Он попытался что-то сказать, но, кроме «Женечка», «лапушка» и «а мы тут проект готовим», я ничего не поняла.

– Тебе захотелось новой соляночки попробовать? Пробуй! Лимончика только не забудь добавить, а то рожа у тебя слишком счастливая. И давай сделаем так. Я даю тебе месяц. Распробуй ее, добавь соли и перчика по вкусу. Я тебя не тороплю. Но если, когда я вернусь через месяц, ты все еще будешь увлечен этой селедкой, – тут я ткнула девице в живот указательным пальцем, сделала страшную гримасу и подняла руки над головой, – пеняй на себя! Пеняй на себя, Андрюша!!! – я помахала перед его носом кулаком и пошла к выходу. Потом опять обернулась и добавила: – И чтоб к моему приезду она здесь не работала!

Закрыв за собой дверь, я услышала, как он крикнул:

– Вера, вы уволены, пишите заявление сейчас же!

Чемодан я собрала за десять минут. Деньги, которые мы копили на поездку в Америку, я положила в свой кошелек. «Ты свое уже отгондурасил, Андрюша», – написала я на разделочной доске и поехала в аэропорт.

Отдохнула я на славу. Загорела, похудела на пять кило!

Но самое главное!

Если бы вы знали, какую солянку готовят на Кипре!

Пальчики оближешь!

Утро было солнечным. Здесь всегда солнечно. Ни тебе облачков, ни тебе хмурой и ненастной погоды.

Даже дождь проходит очень быстро. Сверкнет несколько молний, погремит гром – и опять ясно.

Еще я всю жизнь мечтала стать или великой художницей, или писательницей, или актрисой, или еще черт знает чем.

И если уже пошла речь о мечтах, то скажу, что еще я очень мечтаю похудеть.

Жила-была на свете девочка. Тридцатник ей стукнул энное количество лет назад, а до сороковника она еще не добралась, так как шла очень маленькими шажочками, постоянно натыкаясь на буераки и буереки.

До восемнадцати лет она была писаной красавицей. О ней поэт Пастернак писал: «А ты прекрасна без извилин». С годами она совсем не изменилась. То есть извилин не прибавилось. А красота… ах, ну разве спрячешь красоту годами!

Потом наша девочка жрала, жрала и нажрала себе двадцать лишних килограммов. Однажды она шла, шла и вдруг увидела зеркало!

То, что она там увидела, повергло ее в шок, и в ней поселилась мечта: похудеть.

Каждое утро мечта просыпалась на секунду раньше, чем девочка, стояла над ней, как привидение, и с жалостью смотрела не нее.

Девочка просыпалась, смотрела на себя в зеркало и говорила: «Похудеть бы, блин» и начинала свою мечту лелеять. Умывала ее, чистила ей зубки, заплетала косички (волосы у нее, хочу вам заметить, были очень длинные, потому как мечта очень быстро старела, наверное, от жизни мечтячей) и говорила ей: «Мы справимся, старушка, мы обязательно справимся».

Девочка отправлялась с ней под ручку на кухню, доставала из шкафа овсянку, заваривала ее на воде и говорила: «Ах, какая вкуснятина!!!»

Потом она ехала туда, где люди повсюду разворачивали бутерброды и пахли протухшей колбасой. Вот тогда наступал момент, когда наша девочка хотела придушить свою мечту. Но на людях она это делать не могла. Поэтому она приезжала домой, вытаскивала из холодильника маленький гробик, размером со спичечный коробок, и запихивала туда свою мечту, одновременно отрезав себе кусок торта и подпевая Кузьмину: «Моя мечта, нежданная печаль, путь несказанных грез! И все, о чем так долго я мечтала, – нечаянно сбылось».

И так было каждый день.

ПОТОМУ ЧТО у человека должна быть мечта. И даже если она каждый день умирает, то это только для того, чтоб утром возродиться вновь!

* * *

Сегодня мы никуда не идем. Инга занята. Сидеть дома очень тяжело. Постоянно хочется пойти на кухню и закинуть в себя что-то вкусненькое. Вроде кусочка тортика.

Торт я купила в день Анькиного прилета. Со сливками. Предполагалось, что я и буду его есть, но так как я начала новую жизнь и торты не ем, то каждый раз, когда я открываю холодильник и оттуда на меня смотрит шоколадный красавец с белой прослойкой, я начинаю нервно сглатывать слюни.