Вечер обошелся без недовольного шипения или ворчания. Джек приписал это своей матери — рядом с ней люди невольно вели себя достойно.

Но недовольное, шипение и ворчание неизбежно должны были возникнуть, слишком велико было напряжение.

Муж Фебы, Джайлс, тот, что с хромой ногой, вроде ничего. По правде говоря, он кажется отличным парнем. Насчет Фебы Джек не был так уверен; глядя на нее, можно было сказать, что она двигается как будто в тумане, заставляя себя есть и говорить. Но он уже наслушался про ее жизнь, какая она занятая и активная, и ясно, что она не может все время быть такой.

Йен был нудным, большую часть вечера он провел, разговаривая с Хэлом, чго предпочел бы сделать Джек, но, разумеется, Йен был настоящим сыном, так что Джек вряд ли имел право жаловаться. Жена Йена Джойс… Единственное, что Джек мог сказать о ней хорошего, — то, что она не спала на ходу, как Феба. Но, вероятно, на земле стало бы лучше, если бы она спала. Ее энергия была нервной и раздражающей, все свое внимание она, казалось, направляла на то, чтобы подмечать ошибки других, особенно тс, которые принимала за критику в свой адрес.

Его мать и Хэл, должно быть, все это видели, кроме, может, занудности Йена — Хэл, похоже, ее не замечал, — но предоставили событиям развиваться своим чередом.

Его отец не позволил бы этого, нет, сэр! Отец взял бы на себя ответственность. Он не спустил бы много о себе воображающей мисс Мэгги ее выходку. Подобная грубость была бы сочтена нарушением субординации и соответственным образом наказана.

Но, как видно, Хэл Ледженд не считал себя командиром подводной лодки. Он был просто гостеприимным хозяином.

Джек проснулся от приглушенного звука хлопнувшей двери-сетки. Он приподнялся на локте и мгновение прислушивался. По краям занавесок пробивался утренний свет, но никакого шума больше не раздалось. Может, это Эми или Холли пошли в туалет? Он взбил подушку и лег, прикрыв глаза рукой.

Немного погодя он услышал под окном шорох и приглушенный шепот.

— Я не делала этого сто лет, — услышал он голос Эми.

— Я вообще никогда этого не делала. — Это была Холли. — Как думаешь, нас никто не увидит?

— Ну и пусть видят.

— Тебе легко говорить. У тебя, наверное, роскошное тело.

— Да что ты! — возразила Эми. — У меня нет ни талии, ни бедер.

Джек сел в своей кровати. За двумя всплесками последовал приглушенный вскрик.

Холли и Эми пошли купаться нагишом!

Снова послышались вскрики. Вода, должно быть, была холодной.

Холли не могла подать такую идею, но похоже, ей нравилось.

Джек вскочил и натянул джинсы. В железной печке еще тлели угли, поэтому вода в чайнике была теплой. Он налил воды в ковшик и поставил его на газ, чтобы подогреть для кофе. Потом разжег огонь и развесил перед печкой пару одеял.

Он заливал кипятком кофе, когда услышал, что они возвращаются. Джек посмотрел в кухонное окно — они показались из-за угла домика. Завернувшись в полотенца, девушки шли босиком по сосновым иглам, неся ночные рубашки в руках. Он открыл сетчатую дверь:

— Здравствуйте, дамы!

Перепугавшись, Холли вскрикнула и остановилась так резко, что Эми налетела на нее.

— Я чуть не умерла от страха, Джек, — упрекнула брата Холли.

Он улыбнулся и придержал дверь. Девушки пошли в маленькую кухню. Волосы и обнаженные плечи у них были влажные, У Эми действительно был ровный торс и почти мальчишеские бедра. Длл ее роста руки и ноги у нее были длинные.

— Я замерзаю, — поежилась Холли. — Зачем мы это сделали? И чего бы мне не походить грязной?

Эми хихикнула. Это можно было назвать только так. Она не засмеялась, не усмехнулась — она хихикнула.

— А мне понравилось, — заявила она.

— Но ты, наверное, привыкла промерзать до чертиков, — парировала Холли. — А я — нет!

Эми состроила рожицу.

Вчера за ужином она сидела тихо, не проронив и двух слов, но он слышал, что далеко за полночь они с Холли о чем-то тихо говорили в спальне.

— Девочки, хотите кофе? — спросил он. Холли терпеть не могла, когда ее называли «девочкой».

Но она даже не обратила на это внимания.

— Кофе? О, Джек, ты просто чудо!..

Она уже начала наливать себе, поэтому он пошел в гостиную за одеялами и свернул их, чтобы сохранить тепло. Джек накинул одно на Холли и энергично растер ей плечи. Она замурлыкала от удовольствия. Даже адмиралам иногда нравится, когда за ними ухаживают.

Он повернулся, чтобы передать второе одеяло Эми, Она посмотрела на Джека и улыбнулась.

Свет раннего утра, лившийся в открытую дверь, сиял на гладкой коже ее плеч, Изгибы ее крепких рук были изящны, и вся она была такая… он не мог подобрать подходящего слова… такая ладная. Стройная, даже маленькая, но при этом как литая. Джек шагнул вперед, готовый набросить одеяло на плечи Эми, но в последний момент остановился, вежливо протянул его девушке и отошел, чтобы налить ей кофе.

Она его заинтересовала… нет, не заинтересовала. Это слишком вежливое, рассудочное слово. Его тянуло к ней, притягивало.

Что совсем его не радовало, Это неразумно. Его инстинкты в отношении женщин были так же безошибочны, как и в отношении бизнеса и безопасности. Если женщина доставляла неприятности — не важно, как она выглядела, — его к ней не тянуло. Никогда. Он входил в комнату, и его тянуло к женщине, которая была весела, добросердечна и мудра, задолго до того, как он мог убедиться, что она действительно обладает всеми этими качествами. Его тело было более чутким, чем разум.

В глубине его сознания таились мимолетные впечатления об Эми — ее осанка, походка, ее духи, и теперь вдруг вот это — мощное, непреодолимое влечение.

Она завернута в полотенце. Кого не потянет к красивой женщине, завернутой в полотенце? Не только красивой, но и знаменитой и невероятно ладной. Кто бы ее не захотел?

Он, вот кто. С каких это пор он стал падок на красоту и славу? Хотя ладность, надо признать, имеет свои достоинства.

И все же ничего хорошего это не сулит. Он приехал сюда ради матери и сестры, ему надо убедиться, что с мамой все в порядке, и попытаться заставить Холли хоть немного расслабиться.

Он хотел, чтобы его мать была счастлива, — вот что его заботило. Двое из детей Хэла очень тяжело переживают вторую женитьбу отца. Поэтому попытка Джека соблазнить номер третий не поможет мирному слиянию их семей.

Значит, его инстинкты ошибаются.

Но его инстинкты никогда не ошибались.

Одним ловким движением Эми завернулась в одеяло, а затем вытянула снизу влажное полотенце. Наклонилась вперед и обернула его вокруг головы на манер тюрбана. Выпрямилась. Шея у нее была грациозная, лебединая.

Он вроде бы не должен замечать подобные вещи.

Что в ней так притягивало его? Была ли она весела, добросердечна и мудра? Прошедшей ночью он все время слышал приглушенный смех, им с Холли было весело вместе. Во всех статьях об Эми говорилось о ее благотворительной деятельности, о ее способности успокоить, заставить людей почувствовать, что кто-то о них заботится. Должно быть, у нес доброе сердце.

Но была ли она мудрой? Она казалась немного наивной, немного пассивной. Нам надо купить молока? — спросила она. — Интересно, надо ли купить молоко?

Когда это его влекло к женщине, которая не могла решить, купить или нет галлон молока?

— Дать тебе сухое полотенце? — спросил он.

— Нет. — Она покачала увенчанной тюрбаном головой. — Существует правило — одно полотенце на человека. Если ты забыл развесить свое, тебе не повезло. Слишком трудно со стиркой.

Это, наверное, было правилом ее матери, но не Гвен. Когда вчера вечером он внес чемоданы в маленькую спальню, он увидел на комоде внушительную стопку полотенец. Неужели она их не заметила?

Холли ушла в кухню и села в одно из кресел-качалок. Положила на край плиты ноги и отхлебнула кофе.

— Знаешь, не так уж и плохо.

Джек постарался сосредоточить свое внимание на сестре.

— Вы вчера шептались допоздна, — заметил он.

— Ага! — Эми снова засмеялась. — Было так здорово! Как в лагере.

— Нет, не так, — возразила Холли. — Во всяком случае, не как в тех лагерях, где была я. Воспитатели все были тиранами, они никогда не разрешали разговаривать после отбоя.

— Не хочу этого слышать. — Эми снова состроила рожицу. Джек по-прежнему смотрел на нее, не мог удержаться. — Вы что, надо мной смеетесь? Я никогда не была в лагере. Мне всегда казалось, что это замечательно — подружиться там с кем-то, кому можешь излить душу, или закрутить с кем-нибудь безумный летний роман…

— Безумный летний роман? — перебила ее Холли. — Откуда у тебя такие представления о лагерях? У меня в лагере никогда не было безумного летнего романа. А у тебя, Джек?

Ему пришлось откашляться, прежде чем он смог ответить:

— По счастью, нет. Я ездил в скаутские лагеря для мальчиков.

Эми возразила:

— Но я думала, что через дорогу или на другом берегу озера обязательно находился лагерь девочек, устраивали танцы и набеги на палатки друг друга, так что всегда была возможность закрутить с кем-нибудь безумный летний роман.

— Не в тех лагерях, куда нас посылали родители, — сказал он, а потом заговорил решительнее: — Надеюсь, вы просидите тут, грея спины у печки, до полудня, но мама дала мне список… и… — он снова не смог с собой справиться и кивнул Эми, — …в него входит прокладка трубы в «ночлежку», что, как ты предсказывала, займет пять лет.

Она улыбнулась:

— По-прежнему бьюсь об заклад, что у тебя это займет два года.

Да, ну и улыбка у нее! Надо отсюда выбираться.

Джек распахнул дверь-сетку и вышел на солнце. Еще раз просмотрел мамин список. Он хотел найти себе занятие, при котором есть хоть малейшая возможность остаться на время одному. Такое дело нашлось — наладить старую сауну.

Сразу за бревенчатым домом стояла хибарка с трубой. Джек открыл дверь и оказался в маленьком помещении, в две стены которого были вкручены крючки для одежды. Должно быть, это раздевалка. За ней находилась сама сауна — еще одно маленькое помещение, которое нагревалось старой герметичной печкой, обложенной камнями. Рядом с печкой был старинный ручной насос, такой, как на кухне, с его помощью заполняли тридцатигаллонную цистерну. Вода по трубе поступала в печку и обратно, в полу был слив. Сооружение, без сомнения, строилось как сауна.

В письмах мать сообщила, что когда они только приехали, было холодно. Купание в озере удовольствия явно не доставляло. Если он приведет все это в порядок, то у нее и Холли (и у Эми) будет тридцать галлонов горячей воды и теплое место, чтобы высушить волосы. Наверняка это будет неплохо, не так, конечно, как если бы был генератор, но все равно жить на озере станет гораздо удобнее.

Почему Ледженды никогда не пытались пользоваться этой сауной? Из трех домиков они купили ее позднее всего, но все равно уже десять лет назад. Ладно, прошлое его не касается. Джек принялся разбирать идущую к печке трубу, Он сидел на крыше, счищая сажу с оцинкованной проволочной клетки на верху трубы, когда услышал внизу голос. Это был Йен, сын Хэла, брат Эми.

Йен, высокий, стройный и светловолосый, как Хэл, был коротко подстрижен, хотя Джек видел в главном доме семейные фотографии не более чем пятилетней давности, на которых Йен носил длинные волосы, завязанные в хвост. Интересно, почему он подстригся? По сравнению с фотографиями Йен выглядел более худым. По правде говоря, Джеку показалось, что у него изможденный вид. Может, так и было. Вчера вечером его жена Джойс только и говорила о пище с низким содержанием жиров. Может, этот человек просто недоедает? У Джека от этого точно испортился бы характер.

— Папа говорит, что ты осматриваешь сауну, — сказал Йен.

— Думаю, сегодня днем мы уже сможем ее затопить. — Несколько поломок он обнаружил, но все они были несущественными.

— Ты действительно считаешь, что она безопасна?

Нет. Я считаю, что она пожароопасна. Поэтому я ею и занимаюсь. Я хочу поджарить свою мать, сестру и спалить дотла весь лес, если сумею.

Джек по природе был добродушным человеком. Но этот парень… Можно, конечно, принять во внимание положение голодающих во всем мире, но Джеку он все равно не нравился.

Йен был преподавателем лингвистики, изучал и записывал языки коренных американских индейцев. Некоторые языки насчитывали лишь по нескольку носителей; когда они умрут, умрут и языки. Йен находил таких людей и заставлял их наговаривать тексты на пленку.

Зачем? Это было первое, о чем подумал Джек. Он, конечно, не против науки и все такое, но все равно практической пользы от работы Йена нет. На этих языках не существует ни книг, ни документов. По этой причине они и умирают — они не нужны, на них больше никто не хочет говорить.

Он решил, что может понять это как своего рода любопытство, и объяснял это по-своему: иногда он и сам испытывал некоторое сожаление, когда закрывал потолок. С незакрытым потолком всегда знаешь, где у тебя что, где находятся все провода и трубы, но как только потолок закрыт, все делается наугад. С потолком, разумеется, проще, ты всегда, если уж очень захочется что-то узнать, можешь его разобрать, но к языку не вернешься, когда умрут все старики.