– Теперь есть кому за ним ухаживать. Стало быть, я лечу с вами.

– Вы рассказали ему про письма?

– Да.

– И он не возражал?

– Нет. Он сказал: «Хорошо».

Дэвид замолчал. Я с изумлением увидела, что он повернул голову и задумчиво, прищурясь, созерцает меня... правым глазом. Позднее я поняла, что эта манера у него выработалась из-за испорченного в детстве зрения, но тогда от его взгляда мне стало не по себе... такое ощущение, будто тебя проткнули иголкой.

– Вы не ходите, чтобы я летела с вами? – насторожилась я.

– Не в этом дело. Просто я вас почти не знаю и не уверен, что вы говорите правду.

Я была настолько несчастна, что даже не обиделась.

– Я никогда не лгала, – заявила я и тут же добавила: – А когда вру, то ужасно нервничаю и краснею. Уверяю вас – отец не против. – И в доказательство вынула из кармана плаща пачку грязных долларов. Несколько купюр выскользнули из рук и, кружась, словно опавшие листья, опустились на ковер. – Он даже дал деньги на мелкие расходы.

Дэвид наклонился, собрал доллары и протянул мне.

– Думаю, Джейн, прежде чем лететь, я все же должен встретиться с вашим отцом. Мы можем...

– Второе прощание я не выдержу.

Черты его лица смягчились, и он тронул мою руку.

– Побудьте здесь. Я отлучусь минут на пятнадцать.

– Обещаете?

– Обещаю.

Он вышел, а я осмотрела номер, просмотрела газету, выглянула в коридор, потом пошла в ванную, умылась, причесалась и перехватила волосы попавшейся на глаза аптечной резинкой. Не зная, чем еще заняться, я отправилась к бассейну и стала ждать там. Наконец появился Дэвид, мы погрузили наши вещи в машину и выехали на дорогу, ведущую к Лос-Анджелесу. Ночь мы провели в мотеле возле аэропорта, а утром следующего дня вылетели в Нью-Йорк. В тот же вечер сели на лондонский самолет, и только где-то посередине Атлантики я вспомнила о том молодом парне, который обещал привезти мне доску для серфинга в уик-энд.


Глава 4


Хотя большую часть жизни я прожила в Лондоне, мое возвращение походило на приезд в город, который я никогда не видела прежде, – настолько он изменился. Здания аэропорта, подъездные пути, взметнувшиеся ввысь огромные жилые дома... все словно выросло за последние семь лет. Втиснувшись в такси, я дрожала от промозглого и давно забытого холода. В густом тумане нас со всех сторон окружали огни большого города.

В самолете я не сомкнула глаз, и теперь от усталости у меня кружилась голова; к тому же в два часа ночи по калифорнийскому времени стюардесса подала отвратительный завтрак, и меня чуть не стошнило. Все тело ныло, голова трещала, глаза слезились. Мне казалось, что я хожу целую вечность в старых джинсах и рубашке.

Рекламные щиты, эстакады, ряды лондонских зданий мелькали с калейдоскопической скоростью. Но вот такси свернуло в один из переулков и остановилось перед машинами, припаркованными полукругом у высоких особняков, построенных в раннем викторианском стиле.

Я мрачно обвела их взглядом, недоумевая, что бы это могло означать. Дэвид перегнулся через сиденье, открыл дверцу и объявил:

– Здесь мы выходим.

– Да? – Я с удивлением спросила себя, как мужчина, неотлучно находившийся со мной в изматывающем душу полете, умудрился остаться безупречно чистым, ухоженным и контролирующим ситуацию. Покорно выбравшись на тротуар, я хлопала глазами, как сова, и невольно зевнула. Дэвид тем временем расплатился с шофером и, подхватив наши чемоданы, вошел в подъезд. Перила по обеим сторонам лестницы сверкали черной краской; небольшая площадка, вымощенная камнем, была тщательно подметена, и только на деревянной кадке с цветущей геранью виднелись следы пыли. Дэвид вынул ключ, отпер желтую дверь, и следом за ним я механически переступила порог квартиры.

Пол светлого жилища, наполненного запахами леса и озера, устилали персидские ковры, диван и кресла покрывали ситцевые чехлы, старинная мебель была любовно отполирована, а над камином висело чудесное венецианское зеркало. Я увидела книги и журналы, горку с дрезденским фарфором, бесценные гобелены ручной работы. За окном, выходящим на внутренний дворик, виднелся миниатюрный сад с платановым деревом, возле которого стояла деревянная скамейка, а в нише старой каменной стены была установлена небольшая статуя.

Окончив осмотр, я зевнула. Дэвид решительно распахнул окно.

– Это ваша квартира? – спросила я.

– Нет, моей матери, но я часто останавливаюсь здесь, когда бываю в Лондоне.

Я снова обвела взглядом комнату.

– А где ваша мать? – Прозвучало это так, словно я рассчитывала найти ее под диваном, но Дэвид даже не улыбнулся.

– Она на юге Франции, на празднике. Располагайтесь, снимайте плащ и будьте как дома, а я пока приготовлю нам по чашке чаю.

Он скрылся за дверью. Я услышала шум воды, текущей из крана в чайник. Чашка чаю... Сколько в этих словах было домашнего тепла и уюта! Чашка чаю... На ум невольно пришли уроки дикции. «Чашка чаю очень часто производит чудодейственное действие». Я принялась расстегивать пуговицы и, изрядно повозившись, все-таки справилась с ними. Стянув плащ, я повесила его на спинку чиппендейловского стула, а потом блаженно опустилась на диван. Подцепив одну из зеленых бархатных подушек, я подложила ее под голову и не успела оторвать ног от пола, как провалилась в какую-то пропасть.

Когда я проснулась, тумана как не бывало. Коварный луч солнца бил мне прямо в лицо. Я зашевелилась, протерла глаза и только тут заметила, что накрыта мягким теплым пледом.

В камине весело горел огонь. Я довольно долго таращилась на него, пока до меня не дошло, что там все электрическое: дрова, уголь, языки пламени. Было так хорошо, что не хотелось двигаться. Я повернула голову и увидела Дэвида, который сидел в кресле, обложившись газетами и деловыми бумагами. Теперь на нем была голубая рубашка и кремового цвета джемпер с глубоким вырезом. «Он, случаем, не из тех, кто вообще не спит?» – мелькнуло у меня в голове. Услышав, как я зашевелилась, он внимательно посмотрел на меня.

– Какой сегодня день недели? – осведомилась я светским тоном.

– Среда, – удивился он.

– Где мы?

– В Лондоне.

– Нет, я имею в виду место.

– Кенсингтон.

– Раньше мы жили на Мелбери-роуд. Это далеко отсюда?

– Нет, совсем рядом.

Я немного помолчала, потом продолжала:

– А который час?

– Почти пять.

– Когда мы поедем в Шотландию?

– Сегодня вечером. Я уже заказал билеты на «Ройял хайлендер». Это спальный вагон.

Я через силу села, зевнула и откинула волосы с лица, прогоняя остатки сна.

– Было бы чудесно принять ванну.

– Нет ничего проще.

Я наполнила ванну горячей водой и с любезного разрешения Дэвида кинула в нее целую пригоршню ароматизированной соли, которой пользовалась его мать. Вымывшись, достала чистую одежду, а старую запихнула в чемодан. Когда я вошла в гостиную, там уже был накрыт стол с тарелками горячих гренков, намазанных маслом, и печенья, глазированного шоколадом, – настоящего шоколадного печенья, а не его жалкого подобия, распространенного в Штатах.

– Все это приготовила ваша мать?

– Нет. Пока вы спали, я сбегал в магазин за углом. Это очень удобно, если в доме нет продуктов.

– Ваша мать всегда здесь жила?

– Мама перебралась сюда год назад. В Хэмпшире у нее был дом, но очень большой, да и сад требовал ухода... а помогать некому. Вот она и продала его, а сюда перевезла лишь кое-что из любимых вещей.

Теперь я поняла, откуда эта ностальгия по загородной атмосфере. Я посмотрела в сторону маленького сада и улыбнулась:

– Это ее рук дело?

– Да. С этим она легко справляется.

Я взяла гренок и попыталась представить бабушку в подобной ситуации. Это оказалось невозможно. Уход за громадным домом с его многочисленными пристройками, большим садом и постоянные недоразумения с кухарками и садовниками никогда ее не пугали. Тут же вспомнила о миссис Ламли, которая жила с нами с незапамятных времен. Я словно наяву увидела эту бодрую женщину, стоящую на распухших ногах у кухонного стола и раскатывающую тесто, и Уилла, садовника, копошащегося на большом участке, где он выращивал картошку, морковь и махровые хризантемы.

– Значит, вы фактически не живете в этой квартире?

– Нет, но я останавливаюсь тут, когда оказываюсь в Лондоне.

– И часто это происходит?

– Достаточно часто.

– А с Синклером вы встречаетесь?

– Да.

– Чем он занимается?

– Работает в рекламном бюро. Я думал, вы в курсе.

Мне пришло в голову, что можно позвонить ему. В конце концов, он живет в Лондоне, и узнать номер его телефона – проще простого. Я хотела было сделать это, но потом передумала. Еще неизвестно, как кузен прореагирует на такой звонок, а мне не хотелось, чтобы Дэвид стал свидетелем моего разочарования.

– А девушка у него есть? – полюбопытствовала я.

– Девушек полно, я полагаю.

– Вы меня не поняли. Я имела в виду одну... любимую.

– Джейн, я, право, не знаю.

Рассеянно слизнув с пальцев шоколад, я снова принялась его расспрашивать о Синклере:

– Как вы думаете, он приедет в «Элви», узнав, что я там?

– Должен появиться.

– А его отец? Дядя Эйлуин все еще в Канаде?

Дэвид Стюарт неторопливо поправил длинным указательным пальцем очки на переносице и тихо проговорил:

– Эйлуин Бейли умер три месяца тому назад.

Я опешила:

– Почему мне не дали знать? О, бедная бабушка! Она очень убивалась?

– Да, она...

– Где его похоронили?

– В Канаде. Он долго болел. Так и не успел побывать на родине.

– Значит, Синклер его больше уже не увидит...

– Нет.

Переварив это сообщение, я поежилась, невольно вспомнив отца. Несмотря на периодически вспышки ярости, я ни за что на свете не променяла бы ни единого мига, проведенного рядом с ним, и мне стало жаль Синклера вдвойне. Еще я вспомнила, что в детстве ужасно завидовала ему: «Элви» был его домом, а я отправлялась туда только на каникулы. Что касается мужской дружбы, то ее недостаток восполняли Уилл (которого мы очень любили) и егерь Гибсон, человек мрачный, но мудрый во всех отношениях. А сыновья Гибсона, Хеймиш и Джордж, ровесники Синклера, играли с ним во все дозволенные и недозволенные игры. Это они научили его стрелять и насаживать мух на крючок, играть в крикет и лазить по деревьям. Все эти люди уделяли ему столько внимания, сколько в его возрасте мало кто получает. Нет, что ни говори, а детство Синклера можно считать почти безоблачным.


В Юстоне мы сели на экспресс Лондон-Инвернесс, и я полночи проторчала у окна, безмерно радуясь тому обстоятельству, что ничто не в силах остановить стремительный бросок поезда на север, если только не разразится какое-нибудь стихийное бедствие. В Эдинбурге меня разбудил громкий и пронзительный женский голос: «Мы в Уэверли, мы в Уэверли», и я поняла, что уже нахожусь в Шотландии. Я встала, накинула плащ поверх ночной рубашки и, присев на краешек столика, завороженно следила за мелькавшими в окне огнями. Мне не терпелось увидеть, когда, наконец, появится знакомый мост, но «Ройял хайлендер» резко изменил направление, нырнул вниз и тут же устремился вверх над заливом. Я посмотрела туда, где чернела река, и различила далеко внизу крошечные огни ползущего суденышка.

Затем я легла и проспала до самого Релкирка, потом снова встала, опустила окно, и меня обжег ледяной воздух с привкусом торфа и сосны. Мы приближались к Северному нагорью. Было только четверть шестого, но я оделась и остальную часть пути просидела прижавшись щекой к темному стеклу, залитому дождем. Сперва я ничего не могла разглядеть, но, присмотревшись, заметила, что мы миновали ущелье. Теперь поезд шел под уклон, и вот-вот должен показаться Трумбо. Стало светать, но солнце пока не выглядывало. Над горами повисли густые серые тучи, но, когда экспресс устремился в долину, они мало-помалу рассеялись, и вскоре моим глазам предстала необъятная золотисто-коричневая поверхность, переливающаяся в лучах взошедшего светила.

Раздался деликатный стук в дверь, и на пороге возник проводник:

– Джентльмен хотел бы знать, проснулись ли вы. Минут через десять мы будем в Трумбо. Разрешите взять ваш багаж?

Он поднял мой чемодан и прикрыл за собой дверь. Я припала к окну, ведь местность была мне до боли знакома и не хотелось ничего пропустить. Вот по той дороге я когда-то гуляла... по тому полю каталась на пони... а в том доме пила чай. Наконец мелькнул мост, обозначавший границы деревни, за ним – автозаправочная станция и отремонтированный отель, где всегда было полно пожилых постояльцев и где подросткам не отпускали спиртные напитки.