— Нет.

— Она сказала: «А вот здесь, Синклер, ты заблуждаешься. „Элви“ ничего для тебя не значит. Для тебя это просто возможный источник дохода. Ты обосновался в Лондоне, и тебе бы никогда не захотелось жить здесь. „Элви“ перейдет к Джейн».

Ах, вот как я во все это замешана! Это стало последним кусочком головоломки, и теперь картинка была полной.

— Так вот почему ты хочешь на мне жениться. Чтобы прибрать к рукам «Элви»!

— Звучит немного грубо.

— Грубо!..

— …Но я думаю, что можно сказать и так, в общих чертах. Вдобавок ко всем остальным причинам, которые я уже назвал. Которые правдивы и абсолютно искренни.

Именно то, что он употребил эти слова, заставило меня окончательно потерять контроль над собой. Из меня посыпались упреки — с грохотом, как валуны, которые сдвинулись с места и покатились вниз по холму.

— Правдивы и искренни! Синклер, ты даже не знаешь, что значат эти слова! Как ты можешь бросаться ими, и этого после того… После того, как ты сказал мне…

— Сказал о своем отце?

— Нет. Я говорю не о твоем отце. Мне наплевать на твоего отца, и тебе тоже стоит. И мне наплевать на «Элви»! Я не хочу получить «Элви» в наследство, и если бабушка оставит мне его, я откажусь, сожгу его, продам — все лучше, чем позволить тебе прикоснуться к нему своими жадными руками!

— Это не слишком великодушно с твоей стороны.

— А я и не собиралась проявлять великодушие. Ты его не заслуживаешь! Ты закоренелый собственник, и всегда им был. Тебе всегда нужно было обладать вещами… А если у тебя чего-то не было, ты просто брал это, и все. Электрические железные дороги, лодки, биты для крикета и ружья в детстве. А теперь шикарные спортивные машины, квартиры в Лондоне, и деньги, деньги и еще больше денег. Ты никогда не будешь удовлетворен. Даже если я сделаю все, что ты захочешь, выйду за тебя и отдам тебе «Элви», весь без остатка, со всеми потрохами, тебе и этого будет недостаточно…

— По-моему, ты перегибаешь палку.

— Нет, не перегибаю. Речь о другом. Нужно правильно расставлять приоритеты и помнить, что люди значат больше, чем вещи.

— Люди?

— Да, люди. Ну, знаешь, человеческие существа, с чувствами и эмоциями и всеми теми вещами, о которых ты, кажется, забыл, если вообще когда-нибудь знал об их существовании. Люди, такие как наша бабушка, и Гибсон, и та девушка, Тесса, которая беременна от тебя… И не говори мне, что это не твой ребенок, потому что я знаю, и, больше того, ты сам знаешь, что он твой. Они все послужили каким-то твоим целям, а когда перестали быть полезными, ты просто выбрасываешь их за борт!

— Только не тебя, — заявил Синклер. — Тебя я возьму с собой.

— О нет, не получится! — Кольцо было слишком тесным, и я стащила его с пальца, поцарапав косточку и едва удержавшись, чтобы не бросить его Синклеру в лицо. Я протянула руку за маленьким футляром из ювелирного магазина, засунула кольцо обратно в бархатную подушечку, захлопнула крышку и швырнула футляр обратно на приборную панель. — Ты был прав, когда говорил, что мы любили друг друга. Так и было, и я всегда считала тебя самым замечательным человеком на свете. Но ты оказался не просто жалким — ты безумец! Ты с ума сошел, если воображаешь, что я просто подыграю тебе, как будто ничего не произошло. Ты, похоже, считаешь меня законченной дурой!..

К своему ужасу, я поняла, что голос у меня предательски срывается. Я отвернулась от Синклера и сидела, дрожа и мечтая оказаться на открытом пространстве или в какой-нибудь огромной комнате, где я могла бы орать и швыряться вещами и вообще дать волю чувствам. Но вместо этого я вынуждена была ютиться в крошечном салоне «лотуса», где едва хватало места для нас двоих, и меня распирало от эмоций.

Я услышала, как Синклер вздохнул. И сказал:

— Кто бы мог подумать, что ты вернешься из Америки с таким багажом высоких принципов.

— Это не имеет никакого отношения к Америке. Просто я такая и всегда буду такой, — я почувствовала, как мои губы задрожали, а глаза наполнились слезами. — А сейчас я хочу домой.

Это было последней каплей. Несмотря на все мои попытки сдержаться, я разразилась рыданиями. Я стала искать платок, но, разумеется, не смогла найти, и в конце концов вынуждена была взять платок Синклера, который он молча протянул мне.

Я отерла глаза и высморкнулась, и по какой-то странной причине это прозаическое действие разрядило обстановку. Синклер достал пару сигарет из кармана, прикурил обе и дал одну мне. Жизнь продолжалась. Я заметила, что пока мы говорили, стемнело. Месяц, уже не новый, но все еще изогнутый и тонкий, поднимался на востоке, но его теперь закрывал туман, который спускался с верхушек гор и постепенно окутывал нас.

Я снова высморкнулась. Затем спросила:

— Что ты будешь делать?

— Бог знает.

— Может, если мы поговорим с Дэвидом Стюартом…

— Нет.

— Или с моим отцом. Он, возможно, не слишком практичен, но он мудрый человек. Мы могли бы позвонить ему…

— Нет.

— Но, Синклер…

— Ты права, — сказал он. — Пора возвращаться домой. — Он протянул руку и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель тут же ожил, заглушив все прочие звуки. — Но мы остановимся в Кейпл-Бридж и выпьем что-нибудь. Я думаю, это нужно нам обоим — мне точно, и к тому же так у тебя будет время, чтобы привести в порядок свое лицо, перед тем как его увидит бабушка.

— А что не так с моим лицом?

— Оно все заплыло и опухло от слез. Совсем как тогда, когда у тебя была корь. Из-за этого ты похожа на маленькую девочку.

10

Такое серьезное дело, как выпивка, равно как и поход на похороны, в Шотландии является чисто мужской прерогативой. Женщин в публичных барах не жалуют, а если же мужчина несмотря ни на что приведет свою жену или подругу в паб, то ему придется сидеть в каком-нибудь темном углу, подальше от остальной веселой компании.

Бар «Краймонд Армз» в Кейпл-Бридж не был исключением из правила. В тот вечер нас с Синклером провели в холодную и неуютную комнату с оранжевыми обоями, плетеными стульями и столами, декорированную стайками уток из гипса и парой ваз с покрытыми пылью искусственными цветами. Здесь были выключенная газовая печь, несколько огромных пепельниц и пианино, которое оказалось запертым на замок. Мы были в опале и вынуждены были наслаждаться обществом друг друга.

Замерзшая и угнетенная видом этой комнаты, а также смутными страхами за Синклера и всем, что произошло между нами, я сидела в одиночестве и ждала его. Наконец он появился с маленьким бокалом светлого хереса для меня и большой порцией виски для себя. И сразу спросил:

— Почему ты не разожгла огонь?

Подумав о запертом пианино и о том, что здесь к нам относились как к непрошеным гостям, я сказала:

— Я думала, что это не разрешено.

— Смешная, — бросил Синклер, взял спичку и склонился над газовой печью. Последовали маленькая вспышка, сильный запах, затем вспыхнули язычки пламени, и через минуту желанное тепло разлилось вокруг моих ног.

— Так лучше?

Лучше не стало, потому что холод закрался мне в сердце, и его нельзя было прогнать, но я ответила утвердительно. Удовлетворенный, Синклер сел на маленький плетеный стул, который, как и мой, стоял рядом с затейливым ковриком перед печью. Он достал сигарету и закурил, а потом поднял бокал с виски и провозгласил:

— За твое здоровье!

Это была наша старинная традиция, которая означала перемирие. Я должна была сказать: «А я поднимаю бокал за нашу дружбу», но промолчала, потому как не знала, смогу ли когда-нибудь снова дружить с ним после всего того, что произошло.

Он тоже больше не заговаривал. Я допила херес, поставила пустой бокал на стол и, видя, что Синклер выпил свой только наполовину, сказала, что пойду в дамскую комнату. Мне действительно нужно было привести себя в порядок перед тем, как предстать перед бабушкой. Синклер сказал, что подождет, поэтому я покинула комнату, пошатываясь, прошла по проходу и, поднявшись на один пролет по лестнице, нашла дамскую комнату. Она была не более располагающей, чем мрачная комната внизу. Я посмотрела в зеркало и увидела там довольно удручающую картину. Мое лицо было покрыто пятнами и распухло, а тушь размазалась. Я вымыла руки и лицо холодной водой, нашла в кармане расческу и распутала узлы в волосах. Все это время я чувствовала себя так, словно приводила в порядок мертвое тело. Как в жутких историях об американских мастерах похоронных дел.

Все это заняло у меня некоторое время, и когда я снова спустилась вниз, то обнаружила, что безрадостная комната пуста, но из-за двери, которая вела в обычный бар, доносился голос Синклера, говорившего с барменом. Я догадалась, что он воспользовался возможностью купить себе еще одну порцию виски и выпить его в более располагающей обстановке.

Не желая оставаться в этом помещении, я вышла к машине, решив подождать его снаружи. Начался дождь, и рыночная площадь была мокрой и черной, как озеро, а в ней блестели оранжевые отражения уличных фонарей. Я поежилась от холода. У меня не хватало сил даже на то, чтобы достать сигарету и закурить. И тут вдруг я увидела, как открылась дверь «Краймонд Армз» и силуэт Синклера появился в луче света на пороге, а затем дверь захлопнулась и он пошел ко мне по лужам.

В руках у него была газета.

Он сел за руль «лотуса», захлопнул дверцу и просто сидел, тяжело дыша. От него пахло виски. Интересно, сколько он успел выпить, пока я была наверху и умывала лицо? Прошло несколько минут, а Синклер так и не пошевелился, как будто и не собирался заводить машину.

— Что-то не так? — спросила я.

Синклер не ответил. Он просто сидел, опустив глаза. В профиль его лицо казалось бледным, а тени от длинных густых ресниц ложились на скулы.

Я внезапно забеспокоилась.

— Синклер…

Он протянул мне газету. Я увидела, что это местные вечерние новости, которые он, скорее всего, захватил с барной стойки. Под светом уличных фонарей я стала просматривать заголовки статей. Вот тут рассказывалось об автобусной аварии, тут была фотография вновь избранного члена городского муниципалитета, вот колонка о какой-то девушке из Трамбо, которая добилась успеха в Новой Зеландии…

А затем я увидела крошечную заметку в нижнем углу страницы.

СМЕРТЬ ИЗВЕСТНОЙ ЛЫЖНИЦЫ

Тело мисс Тессы Фарадей было обнаружено вчера утром в ее лондонском доме на Кроули-корт. Мисс Фарадей, которой было 22, прошлой зимой выиграла чемпионат по горным лыжам среди женщин…

Шрифт затанцевал и расплылся перед моими глазами, и все померкло. Я закрыла глаза, словно для того, чтобы прогнать этот кошмар, но темнота не помогла — я знала, что мне не спастись от собственных мыслей. «Она сказала, что примет меры, — заявил мне Синклер. — Она знает жизнь. Она рассудительная девушка».

Я пробормотала:

— Но она же убила себя…

И открыла глаза. Синклер не пошевелился. Я словно со стороны услышала собственный голос:

— Ты знал, какие меры она собиралась принять?

— Я думал, что она хочет избавиться от ребенка, — отрешенно произнес он.

Меня внезапно осенило. Я все поняла.

— Ее бы не испугало то, что у нее будет ребенок. Она была не такой… Она покончила с собой потому, что поняла, что ты ее больше не любишь. Потому что ты сказал ей, что собираешься жениться на другой.

Синклер внезапно резко повернулся ко мне и выкрикнул в припадке дикой ярости:

— Заткнись и не говори о ней больше, слышишь меня? Не раскрывай свой рот, не произноси ее имя, ни одного единственного слова о ней не говори! Ты ничего о ней не знаешь и не думай, что знаешь! Тебе никогда не понять!..

С этими словами он повернул ключ в замке зажигания, отпустил тормоз, с визгом шин по мокрой мостовой развернул «лотус», пересек площадь и направился к улице, которая вела прочь из города, а значит к «Элви».

Он был пьян, напуган, сокрушен или потрясен. А может, все вместе. Теперь у него не было и мысли о правилах или ограничениях или даже естественной осторожности. Синклер убегал, за ним гнались тысячи дьяволов, и скорость была единственным средством спастись.

Мы промчались по узким улицам маленького городка и, как ракета, вырвались на темное шоссе. Реальность сузилась до белых разделительных линий и дорожных столбиков с сигнальными огнями посередине, которые неслись нам навстречу, прямо в лоб, и сливались в одно целое. Я никогда прежде не испытывала такого физического страха. Я до боли сжала зубы, а ногой так сильно давила на воображаемый тормоз, что рисковала заработать вывих. Мы миновали последний поворот и оказались на прямом участке дороги, в конце которого велись дорожные работы. Светофор вдали горел зеленым, и, чтобы успеть проскочить его, пока он не сменится на красный, Синклер прибавил скорость. Мы рванулись вперед еще быстрее прежнего. Я осознала, что молюсь: «Пожалуйста, пусть светофор загорится красным. Сейчас. Пожалуйста, пусть загорится красный».