— Обещаю, как только узнаю что-то. И дорогая… — Он присел рядом с ней и притянул к себе. — Спасибо тебе. Я… я не собрался бы с силами во время этой поездки без тебя. Это была самая тяжелая ночь во всей моей жизни.

— С ней будет все нормально, Марк Эдуард. Я обещаю тебе. — Он крепко прижал ее к. себе. Отпустив ее, он вытер глаза и с облегчением вздохнул.

— J'espère[54].

— Oui, oui. Je le sais[55].

Но как она могла знать это? Как узнала? А что, если она ошибалась?

— Я вернусь за чемоданом позже.

— Ты разбудишь меня, если я усну? — В ее глазах заиграла улыбка, как у котенка, и он рассмеялся.

— On verra[56]. — Покидая ее, он уже думал о другом. Прошло не более десяти минут, как они прибыли из аэропорта, но ему показалось, что он слишком долго пробыл у нее. Он быстро надел плащ.

— Марк Эдуард! — Он остановился и обернулся на звук ее голоса. Он был уже почти у двери.

— N'oublie pas que je t'aime…[57]

— Moi aussi[58].

И с этими словами он тихо закрыл за собой дверь.

Он подъехал на маленьком «рено», автомобиле Шантал, к больнице и припарковался в начале улицы. Ему надо было бы взять такси, но он не хотел терять больше ни минуты. Он хотел быть здесь. Рядом с ней. Увидеть, что произошло. Попытаться понять. Во время полета он постоянно возвращался к этому в мыслях. Он думал, почему, как и когда это произошло, но связной картины случившегося не получилось. Моментами ему казалось, что ничего не произошло, что это было его обычное возвращение в Париж, как всегда, после деловых встреч в Греции… и вдруг внезапно память снова возвращалась к нему, и он вспомнил о Пилар. Если бы во время полета с ним рядом не было Шантал, он не смог бы собраться с силами.

В вестибюле было тихо. Доминик уже сообщила ему номер палаты Пилар, когда он говорил с ней по телефону. Ему удалось связаться до того, как он покинул Афины, с доктором Киршманном. Выводы делать было слишком рано. У нее сильно травмирована голова и еще сильнее ноги, произошел разрыв селезенки и сильно повреждена одна почка. В общем, ее состояние было очень тяжелым.

Входя в лифт, Марк почувствовал, как у него что-то сжимается в груди. Он нажал кнопку четвертого этажа. Пока лифт поднимался, он ни о чем не думал, находясь в состоянии забытья. Двери открылись с шумом, и он вышел из лифта. На мгновение, глядя вокруг, он почувствовал растерянность и даже боязнь, не зная, где искать свое дитя. Увидев старшую медсестру, он неуверенным шагом направился к ней.

— Пилар Дьюрас? — Она стала рассказывать ему, как пройти к ней в палату. Он протянул руку. — D'abord[59], как она?

— Состояние критическое, месье. — Глаза сестры смотрели на него печально.

— Но ей немного лучше, чем раньше? — В ответ она только покачала головой. — А доктор Киршманн? Он здесь?

— Он был и снова ушел. Он вернется снова через некоторое время. Он внимательно следит за ее состоянием. Любое изменение фиксируется на экранах приборов… Мы делаем все, что в наших силах.

На этот раз Марк только кивнул. Он подавил комок в горле и вытер глаза носовым платком, а затем твердыми шагами направился вниз через зал. Он должен проявить выдержку, показать Пилар, что все у нее будет в порядке, он поможет ей выкарабкаться, вольет в нее свои силы. Он забыл о Шантал, все его мысли устремлены к его маленькой дочке.

Дверь была приоткрыта, и он заглянул внутрь. Палата, казалось, была заполнена приборами. Внутри были две сестры, одна в стерильно чистом операционном халате зеленого цвета, другая — в белом. Их глаза изучающе посмотрели на него. Он бесшумно переступил через порог.

— Я ее отец. — Шепотом сказанные слова прозвучали достаточно властно, и они обе кивнули, пока он осматривался вокруг. Он тотчас нашел ее, совсем маленькую, еле различимую посреди кровати, трубок, приборов, на которых точно фиксировалось любое изменение ее дыхания. На мгновение, вглядываясь в ее лицо, он ощутил, как цепенеет от холода. Цвет лица у нее был беловато-серый, и она казалась ему совсем незнакомой, пока он не подошел поближе и в изувеченных чертах ее лица не узнал своего ребенка. Хотя эти трубки, бинты и следы боли изменили ее до неузнаваемости, это была его Пилар. Он долго смотрел на нее, лежащую с закрытыми глазами, а потом совсем бесшумно подошел поближе и осторожно нагнулся, дотронувшись до ее руки. Она чуть-чуть встрепенулась. Пилар открыла глаза. В них не было улыбки, только проблеск того, что она его узнала.

— Пилар, ma chérie, c'est Papa[60]. — Он с трудом сдерживал слезы, не сказав больше ни слова, он молча стоял, не спуская с нее глаз, держа за руку и внимательно разглядывая ее, пока она снова не закрыла свои небесно-голубые глаза. Ему показалось, что из комнаты выкачали весь воздух, и было чрезвычайно трудно думать, видеть и дышать. Как это могло произойти? Как? И с его ребенком? Он почувствовал, как у него подкашиваются ноги, и на мгновение подумал, что его стошнит, но продолжал стоять, смотреть и держать маленькую бледную руку. Даже на ногтях ее пальцев появился странный мраморного цвета оттенок; ее легкие с трудом наполнялись воздухом. Но он стоял рядом, стоял здесь без движения, не говоря ни слова, только глядя на нее.

Сидя в глубине комнаты, совсем тихо, Дина наблюдала за ним. Она не вымолвила ни слова, когда он вошел в палату, а он не видел ее, скрытую от глаз чудовищными аппаратами.

И только минут двадцать спустя он наконец увидел знакомые черты лица и эти глаза, наблюдающие за ним с безнадежным отчаянием во взгляде. Он удивился, найдя ее здесь, как если бы не рассчитывал на это. Почему она не сказала ни слова? Почему тихо сидела здесь? Когда она пришла? Или она была просто в шоке? Она выглядела ужасно, была так же бледна, как и Пилар.

— Дина… — Он почти прошептал это. Она не сводила глаз с его лица.

— Привет, Марк. — Он кивнул, и его взгляд снова обратился к Пилар.

— Когда ты пришла сюда?

— В пять часов.

— Ты была здесь всю ночь?

— Да.

— Есть изменения?

Ответом было молчание. Марк снова посмотрел на нее вопрошающим взглядом.

— Похоже, ей стало хуже. Я выходила на время… ранее… я должна была… я заехала к твоей матери, чтобы оставить у нее свои вещи. Меня не было около двух часов, и… когда я вернулась, похоже, у нее возникли проблемы с дыханием. Киршманн был здесь в тот момент. Он сказал, что, если ей не станет лучше в ближайшие несколько часов, они снова будут оперировать. — Она вздохнула и опустила глаза. Ей показалось, что в эти два часа она утратила их обоих. И Пилар, и Марка.

— Я только что прилетел.

Лгун. Это не так. Ты прилетел два часа тому назад. Куда ты ездил? Но Дина не сказала ни слова.

Они оставались в таком положении еще в течение часа, пока не пришла сестра и не попросила их выйти на несколько минут — нужно было сделать перевязки. Дина медленно поднялась и вышла из палаты. Марк задержался там еще на мгновение, не желая покидать свою дочь. В мыслях Дина снова перенеслась к сцене в аэропорту. Все было так странно. Она не видела его уже два месяца, и они едва поздоровались. Она не могла изображать счастливую сцену встречи. Все вдруг стало ненужным. Он не стремился к этому также, возможно, из-за того, что был в состоянии оцепенения по поводу несчастья с Пилар.

Она бродила взад и вперед по залу, печально, с опущенной головой, вспоминая отрывки молитв, знакомые ей с детства. У нее не было времени, чтобы уделять внимание Марку; все ее силы должны быть потрачены на Пилар. Она слышала, как он подошел сзади, но не обернулась, а продолжала идти, шаг за шагом вперед, пока не дошла до конца зала, и постояла у окна, безучастно глядя на глухую стену рядом стоящего корпуса. Она смогла заметить, как он возник сзади благодаря отражению в стекле, в которое она смотрела.

— Дина, чем я могу помочь? — Его голос звучал приглушенно и устало. Она медленно покачала головой. — Я не знаю, что сказать. — Он заплакал, и у него перехватило дыхание. — Я был не прав, когда подарил ей…

— Теперь это не имеет значения. Ты сделал это. Дело сделано. Это могло случиться в тысяче других случайностей. Она попала в аварию, Марк. Какое теперь имеет значение, кто был виноват в этом, кто дал ей мотоцикл, кто… — Голос Дины задрожал.

— Mon Dieu…[61]. — Она увидела, как он закрыл лицо руками и затем выпрямился, сделав глубокий вздох. — Мой Бог, если только она выкарабкается из всего этого. А что, если она не сможет ходить?

— Тогда мы научим ее жить так, как ей позволит ее физическое состояние. Это то, что мы будем обязаны сделать для нее сейчас. Отдав ей нашу любовь, нашу помощь, поддержку, все, что ей понадобится… — Если только у нас будет эта возможность.

Впервые за почти двадцать лет Дину охватило ощущение страха… А что, если?..

Дина почувствовала, как он положил ей руки на плечи, а затем медленно повернул к себе. Его глаза напоминали глаза Пилар, а лицо напоминало лицо очень старого, уставшего мужчины.

— Простишь ли ты меня когда-нибудь?

— За что? — Ее голос звучал отстраненно и холодно.

— За это. За то, что я сделал по отношению к нашей дочери. За то, что не послушался тебя. Когда мне надо было это сделать. За…

— Я ездила встречать тебя в аэропорт сегодня, Марк.

Что-то в ее взгляде сказало ему, что ее больше не существует, и он почувствовал, как у него все холодеет внутри.

— Ты, должно быть, разминулась со мной. — Ответ прозвучал скорее как вопрос. Он изучающе посмотрел ей в глаза.

— Нет. Я сразу уехала. Я… я все поняла, Марк. Мне надо было догадаться раньше. Давным-давно. Но я не смогла. — Она слегка улыбнулась и пожала плечами. — Боюсь, что я вела себя глупо. И я тебя поздравляю. Она не только хороша, но и молода. — В ее голосе была горечь и печаль.

— Дина, — он сжал ее плечи, — ты делаешь очень странные выводы. Я не думаю, что ты понимаешь. — Его попытка оправдываться выглядела неуклюжей. Он был слишком уставшим и расстроенным, чтобы придумать какое-либо подходящее объяснение. Он чувствовал, что его жизнь трещит по швам. — Это был очень тяжелый полет, и весь день был ужасным, сама понимаешь. Молодая женщина заговорила со мной и вправду…

— Марк, прекрати. Я не желаю слушать это. — Она просто догадалась. И это все. Она не хотела, чтобы ее разуверяли, прибегая ко лжи. — Пожалуйста, не сегодня.

— Дина… — Но он не смог продолжить. В другое время он, возможно, и смог бы, но не теперь. Он просто не смог сочинить подходящую отговорку. — Пожалуйста. — Он сразу же отвернулся от нее, он не мог вынести боли в ее взгляде. — Это совсем не то, что ты думаешь. — Он возненавидел себя за эти слова. На деле это было именно так, как она думала, до мельчайших деталей. А теперь он почувствовал, что, отрицая связь с Шантал, он предает ее. Каждая из них имела право проклинать его. — Это не то.

— Это именно то. Ясно, как день. Что бы ты мне ни говорил сейчас, это ничего не изменит. Все, что я увидела, почувствовала и поняла, останется при мне. — Ее слова ранили подобно стреле, сразу в сердце. — Ты, должно быть, считал меня все эти годы очень глупой.

— Почему ты думаешь, что речь идет о годах? — Черт возьми, как она догадалась?

— То, как вы двигались, как говорили, как она смотрела на тебя, доказывает это. За короткий срок трудно достичь такого рода непринужденности. Ты выглядел по отношению к ней больше мужем, нежели когда-либо по отношению ко мне. — И вдруг она задумалась. А разве в ее взаимоотношениях с Беном это выглядело иначе? И за столь короткое время. В тот вечер, когда она, проводив его, ехала из аэропорта домой, она уже догадывалась и относительно его отсутствия, и расстояний, и постоянных поездок, и телефонного номера, постоянно значившегося в счете за разговоры, и всех тех неуклюжих объяснений, у которых не сходились концы с концами.

И сегодня этот взгляд его глаз. Если бы не эта женщина, был бы кто-то еще. И на протяжении нескольких лет. В этом она была уверена.

— Что ты хочешь мне сказать? — Он снова обратил на нее свой взор.

— Ничего. Мне уже нечего сказать.

— Ты хочешь сказать, что все кончено. Что ты уйдешь от меня, потому что увидела меня с девушкой в аэропорту? Но это безумие, Дина, ты ненормальная.

— Неужели? Разве мы счастливы вместе? Тебе хорошо со мной, Марк? Ты мечтаешь о доме, когда бываешь далеко от него? Или наши взаимоотношения имеют глубокий смысл, мы уважаем пристрастия друг друга, желания, чувства? Может быть, мы испытываем блаженство, общаясь друг с другом, после всех этих лет…

— А может быть, все дело в том, что я люблю тебя, — сказал он, и его глаза наполнились слезами.

Дина повернулась к нему.

— Это не имеет значения, если даже это так. — Слишком поздно. Они уже избрали разные дороги в жизни.